Страница 7 из 25
видел лежавшую около коня Альфу. Лишь один раз она немного приподняла
голову и, как мне показалось, хитровато посмотрела мне вслед. Но я не
придал этому значения.
Каково же было моё удивление и возмущение, когда я при подходе к
блиндажу командира полка увидел Альфу. Приседая на все ноги, она кралась к
блиндажу с обратной стороны. Вот она уже на крыше блиндажа, покрытого
зелёным дёрном. Смотрит на меня насторожённо, воровато и пугливо: а что,
мол, ты на это скажешь?
В первый момент я хотел накричать на неё, но, подумав о том, что
Альфа обхитрила меня — пока я шёл по прямой тропинке, она обежала по
кустам, кругом, — я почувствовал себя обезоруженным. Развёл руками и
улыбнулся:
— Ах ты, плутовка!..
Заметив мою улыбку и услышав добродушный голос, Альфа спрыгнула с
блиндажа и бросилась лапами ко мне на грудь. Радостно взлаивая, она
пыталась лизнуть меня в губы. Но я уже овладел собой и, оттолкнув её,
нарочито громко крикнул:
— Пошла прочь!
Но Альфа не испугалась — она чувствовала, что этот окрик неискренний.
Альфа отскочила от меня и, подбежав к двери блиндажа, толкнула её
передними лапами и ворвалась в блиндаж. Я пошёл вслед за ней и услышал
голос полковника Смирнова:
— Ваня! Гостья пришла. Угощай.
Это полковник говорил своему ординарцу Ване Горохову. Оказывается,
когда я вместе с Альфой был в этом же блиндаже неделю тому назад и выходил
из него на некоторое время, Ваня Горохов угостил Альфу тем, что она
особенно любила, — колбасой и сахаром. И вот теперь, когда мы снова
очутились в этих местах, Альфа настойчиво стремилась попасть в
гостеприимный дом.
— Товарищ Горохов, вы дисциплину подрываете у моих пациентов, —
упрекнул я его. — Нельзя угощать! — А на собаку прикрикнул: — Марш к коню!
Ну!
Альфа виновато опустила голову и вяло, нехотя вышла из блиндажа.
Когда я вернулся к своему коню, собака лежала у его ног и боязливо
посматривала на меня. Она опасалась наказания за свой проступок, но я не
тронул её. Сам больше виноват... Бывая с ней в частях, я иногда допускал,
что её кормили из чужих рук.
Постепенно мы приучили Альфу к выстрелам, стреляя поблизости от неё
из пистолета и винтовки. Но особенно она боялась взрывов. Когда мы
попадали под артиллерийский обстрел и снаряды рвались недалеко от нас,
Альфа бросалась под ноги к коню и взвизгивала. Во время артиллерийского
налёта приходилось ложиться на землю. Сокола я тоже приучил ложиться.
Альфа прижималась ко мне, вздрагивала и закрывала от страха глаза. Я
отгонял её от себя и подбадривал.
— Вперёд, Альфа, вперёд!
Она вскакивала и немного отбегала от меня, но тут же возвращалась
обратно. Чтобы снова приучить Альфу к связной службе, мы обозначили два
«поста» и заставляли её бегать между ними. Первый «пост» — наша землянка,
и здесь находился я, а второй «пост» — в километре от землянки, в овраге,
и там находился Миша. Я посылал её к Владимирову, а он — ко мне. По пути
Квитко взрывал недалеко от неё «пакеты». Так мы приучали собаку к связной
службе в боевой обстановке. Альфа постепенно привыкала, смелела, и мы
тешили себя надеждой, что вскоре вернём её в строй.
Но надежда наша не сбылась.
Летом сорок третьего года наши войска разбили противника на Курской
дуге и погнали его на запад. Противник отходил с боями и по пути отхода
минировал дороги, берега рек, лесные опушки. Мне надо было поехать в
дивизионный ветлазарет. Раненых лошадей в это время поступало много. Путь
мой лежал по большаку — километров пятнадцать. «Зачем я поеду по этому
длинному пути, когда можно поехать напрямик, через лес? Тут гораздо
ближе...» — подумал я и поехал к лесу. Как обычно, Альфа бежала впереди
меня. На опушке она остановилась, обернулась и пролаяла: «Ам».
Я крикнул:
— Стой, Альфа!
Подъехав к опушке, я внимательно посмотрел на землю. Поверхность
ровная, никаких следов не видно. Взглянул на деревья — и на них не увидел
каких-либо знаков. Иногда наши сапёры не успевали обезвреживать минные
участки, и в этом случае они прибивали на столбах или деревьях дощечки с
крупной надписью: «Заминировано». «Да зачем здесь пойдут немцы?.. —
подумал я. — Нет здесь ни дорог, ни троп. Они ведь по дорогам удирают...»
Альфа стояла около меня и смотрела, ожидая приказания. Я крикнул:
— Вперёд, Альфа! Прямо! — и указал рукой.
Альфа взмахнула хвостом и побежала в лес.
Ехал я шагом, не правя конём — он сам осторожно лавировал между
деревьями. Впереди мелькало серое тело Альфы. В лес я углубился не более
чем на пятьдесят метров, как услышал впереди себя взрыв. Сокол вздрогнул и
остановился. Альфа мгновенно исчезла из моих глаз.
На том месте, где только что находилась собака, образовалось облачко
дыма и пыли. Вскоре облачко рассеялось, и я увидел Альфу. Альфа нарвалась
на мину. Мне хотелось подъехать к ней, подойти, но этого нельзя было
делать: значит, лес заминирован, можно подорваться. Да и помощь моя ей уже
не требовалась...
Я поехал обратно. Правил так, чтобы Сокол шёл по своему следу.
Благополучно выехав на лесную опушку, я направился в ветлазарет по дальней
дороге. Ехал и думал: «Кто знает, может быть, Альфа своей смертью спасла
меня и моего Сокола...»
КАЗАЧОНОК
Цирк озарился белым светом. Открылся красный занавес, и на арену
стремительно выскочили кубанские казаки на золотисто-рыжих дончаках.
Впереди — усатый казак Митрофан Сердюк, за ним пять молодых всадников. С
пронзительным гиканьем казаки мчались по арене, соскакивали с сёдел то на
одну, то на другую сторону и так же молниеносно вспрыгивали в седло. Полы
бурок у них развевались широкими крыльями. Сбросив бурки, они рубили
шашками лозу и метко стреляли в бумажные мишени.
Оркестр заиграл «Русскую». Всадники скрылись за кулисы. На арене
остался один казачонок Петя. На полном скаку он встал в седло и заплясал.
Петя так быстро и уверенно перебирал ногами, словно плясал не на скачущей
лошади, а на земле. Золотистая Ласточка быстро несла его по арене, и
казалось, будто конь летит по воздуху, не касаясь земли. Казачонок вдруг
скользнул в седло, тонко вскрикнул и упал с седла навзничь. Какая-то
женщина в публике испуганно вскрикнула: «Ах!» Ей показалось, что мальчик
сорвался с седла и потерял сознание. Ноги его были в стременах, голова
висела у задних ног коня, а бессильные руки пылили опилками. Нет, это,
конечно, не случайность. Это, вероятно, цирковой номер, но что-то уж очень
долго... Как бы лошадь не ударила его копытами по голове... Кто-то в
публике не выдержал и крикнул: «Довольно!»
Казачонок пружинисто подтянулся, вскочил в седло и умчался за кулисы.
Цирк взорвался аплодисментами.
Петя выехал на арену и, сделав над седлом сальто, снова умчался за
кулисы.
Митрофан Николаевич подошёл к сыну и обнял его:
— Молодец, Петро! Здорово у тебя «обрыв» получился.
— Прощальный номер, батько, — проговорил раскрасневшийся Петя,
отстраняясь от отцовских усов, щекотавших его лицо.
— Наш-то прощальный — это верно, а тебе придётся ещё выступать.
— Нет, батько, я с вами поеду.
— Петро, я уже говорил. Нельзя тебе ехать. Это ж тебе не цирк...
Мне-то не привыкать, а ты ещё малый.
— С собой не возьмёшь — всё равно убегу.
— Хватит тебе, дурень. Тебе жить надо. Убить могут.