Страница 93 из 101
ягодке, доказывал ей, сколько в них таится тех или других витаминов, химических элементов,
необычных соединений, животворных веществ, что она не могла ничего возразить.
Все чаще они прогуливались, сначала поблизости, потом ходили и ездили в дальние походы,
и столько интересного, невиданного, необычного он ей показал и раскрыл! Новыми, более
мудрыми и более добрыми глазами она смотрела на каждое растение в лесу, на каждый цветок,
на каждую травинку. А потом и на животных перешла ее любовь. Лес жил своей таинственной,
такой прекрасной жизнью, в нем проживали дивные и, по глубокому убеждению Ивана
Матвеевича, благородные животные.
Как-то он приболел, и она проведала его. Застала в его доме все в образцовом порядке, но
сразу же ощутила: порядок полный, а тепла нет. Она знала: тепло в дом может внести только
женщина. И он прочел ее мысли.
— Холодные стены в моем доме, Ольга Карповна?
— Холодные, — вздохнув, призналась она. — И медицина бессильна их утеплить?
Ей послышался в этом намек. Она покраснела, но сказала откровенно:
— Только женщина может их согреть, Иван Матвеевич.
У нее как-то странно стиснуло сердце в груди. Она увидела перед собой уже не пациента, к
которому привыкла так, как привыкают к ближайшим соседям, родственникам, — перед ней был
он, тот единственный, которого каждая женщина ищет и ждет. Вспомнила: у него есть ребенок, и
снова зашлось сердце, но уже болью, и сразу же поблекло все вокруг.
— Вернется ваша… все устроится… — вяло проговорила она.
— Не вернется, — сказал он твердо и даже сердито. — Ее отпугнуло то ли мое
ампутированное легкое, то ли лесные чащи. Нашла более достойного и более здорового. Что же,
закон естественного отбора… Дочь так и не увидел…
— Еще увидите…
— Не знаю…
С того времени они оба, даже не осознав как следует, что произошло, потянулись друг к
другу.
Как-то, то ли всерьез, то ли в шутку, он ей сказал:
— Совсем я одичал в холодных стенах.
— Сами виноваты…
— Нет, Оленька, виноваты вы…
Он впервые назвал ее вот так, и она поняла, что время пришло. Вспыхнула, опустила
голову, удивилась:
— В чем же моя вина?
— Не хотите согреть мой дом…
Она покорно склонилась ему на грудь. Так все просто и естественно получилось. И осталось
оно, то первое признание, для них обоих драгоценной реликвией.
Счастливо сложилась их жизнь, одно печалило и огорчало: не было детей. Об этом почти не
говорилось вслух, а думалось часто, но никогда не жаловались на свою судьбу. Со временем и
это отошло, годы стали налегать на плечи, работа и общественные, да и домашние хлопоты
забирали все время, думать о том, чего не случилось, жалеть о том, чего не было, уже не
приходилось.
…Ольга Карповна ждала возвращения своей случайной квартирантки, а та где-то
задержалась. Ждать было некогда, и она, не запирая дверь на ключ, вышла из дому.
Девушку увидела неожиданно, как только вышла в долину и прошла мимо низко
склонившихся ив. Та стояла на мостике, проложенном через мелководное русло. Сначала даже и
не подумалось Ольге Карповне, что это она, ведь пошла в контору, а оказалась возле речки.
Услышав сзади чьи-то шаги, Инесса испуганно оглянулась.
Ольга Карповна так и утонула в ее больших серо-синих глазах и вдруг встревоженно
вздрогнула: где она видела эти глаза, это неповторимое выражение печали и задумчивости?
— А я тебя ждала дома.
— Я еще не окончила разговор… — подняла виновато девушка глаза.
— Бегу на работу. А ты, Инна, заканчивай свои дела и иди домой. Будь как дома.
— Я вам так благодарна…
Они разошлись. Ольга Карповна через мостик заспешила к дороге, ведущей из села, а
Инесса побрела назад, в контору.
Отойдя на сотню шагов, Ольга Карповна вдруг остановилась, пораженная: она вспомнила,
кому принадлежал тот взгляд, то неповторимое выражение глаз. «Неужели?..» — подумалось ей.
Только вздохнула. Подуматься может все что угодно!..
Над Талью рассеивалась утренняя дымка. Инесса нырнула под широченную, похожую на
палатку, крону дуба-великана. У нее вдруг возникло желание высказать отцу все, хоть чуточку
испортить ему тихую идиллическую жизнь. Все его так ценят, так уважают: «наш старик», милая
женушка пыль с него сдувает, он себе и живет… не горюет. Первую жену бросил… от родной
дочери откупился жалкими алиментами.
Бунтовала ее душа, мысли вихрились, все ее существо жаждало бури, она готова была к
трудному, даже неравному бою, но чем больше об этом думала, тем понятней ей становилось, что
во всяком случае теперь она на это не способна. Потому что кто разберет, кто поймет этих
непонятных предков. Мама намекала, что отец бросил их из-за «какой-то», а эта «какая-то»
твердит, что мама бросила отца в самое трудное для него время. Что же получается? Она ему
изменила, оставила беспомощного в безнадежном состоянии, в котором даже чужих людей не
оставляют?
«Нет, этого не могло быть… Но почему же в таком случае она так перечила тому, чтобы я
встретилась с отцом? Где правда, кто прав, кто из них виноват? Если бы знать, если бы
разобраться… Видимо, самым разумным будет пойти к отцовскому дому, забрать свой
чемоданчик, выйти из этой глуши на широкую дорогу да и повернуть оглобли назад».
На площади, возле вышки, все еще были те самые люди, которых она видела. Слышались
смех и насмешки, снова подтрунивали над Захаркой.
— Захар, а что ты делать будешь с козлятами?
Ответа Захарки не слышно, или, может, он не реагирует на вопрос.
— Не продал бы ты мне козла с козочкой?
Захар, похоже, не спешит с торговлей, а уже кто-то третий заинтересованно:
— А зачем тебе, Микола, коза да еще и с козликом?
— Как зачем? Козеферму заведет.
— Идите вы…
Захарка, судя по всему, усвоил единственную защитную фразу и пользуется ею беззлобно.
Инесса неспешно вышла к тропинке, ведущей к конторе, но не свернула на нее. То, что до
недавних пор было самым главным ее стремлением — посмотреть отцу в глаза, бросить ему слово
обвинения и натешиться его растерянностью или испугом, услышать слова раскаяния и боли, —
все это в один миг потеряло свою магическую силу, стало смешным и мелким. Ну и что из того,
что она бросит отцу язвительное слово, доставит ему огорчение? Разве этим вернет назад свое
детство, утраченное счастье матери?
Счастье матери?
А в самом ли деле мать потеряла счастье? А может, она убежала от несчастья? Видимо, не
хотела прозябать в лесных чащах, на берегу жалкого ручейка, хотя он и носит такое красивое
название, и улетела в поисках настоящей радости. И таки нашла то, что искала, за Иосифа
вышла замуж… Это же сколько лет назад? Во всяком случае, очень давно. Поэтому и получается,
что отец, Иван Матвеевич, возможно, совсем и не повинен в приписываемых ему грехах. Жаль,
что до последнего времени она не задумывалась над этим. Все началось с алиментов, с упреков
Касалума…
Зашаталась почва под ногами девушки. Что ж, она осуществила то, что задумала: отца
увидела. А что ей еще надо от него? Хорошо, что он такой видный, интеллигентный человек,
кандидат наук, без пяти минут доктор. Значит, таким отцом следует гордиться. А судить или
оправдывать — это уже не дело дочери. Поэтому, девка, поспеши в дом, возьми свой
чемоданчик, да и прощай, отец, прощай, Таль, прощайте, детские выходки…
Низко опустив голову, она направилась к отцовскому дому. Ничего не осталось в ее
сердце — ни тяжелого, ни радостного. Пустота. В этих странствиях ничего не обрела и не
потеряла. Только и всего, что удовлетворила острое любопытство.
— Долго ходите, девушка… — вдруг услышала знакомый голос и испуганно съежилась,