Страница 94 из 101
широко раскрытыми глазами впилась в лицо своего отца.
— Нет, я вас не разыскивал, домой ходил — забыл очки…
У Инессы отнялась речь — смотрела на отца.
— Вижу, уже успели разочароваться… Ну что же, наша Таль на первый взгляд неказистая.
Не всякий ее даже заметит, особенно в летнюю пору. Хитренькая она у нас, летом оставляет
наши леса, любится с самим Днепром, а вот весной себя показывает…
Так необычно, так нежно и ласково говорил отец о неказистой Тали, словно человека
характеризовал. Инессе даже показалось, что она совсем по-другому взглянула на этот
невзрачный ручеек, и почувствовала, что ей теперь будет очень недоставать его в жизни.
— Леса наши тоже не раскрыли вам свой характер. Сейчас они такие величавые и ласковые,
такие спокойные да убаюканные, в это время они растут, сил набираются, к пенью птичьему
прислушиваются. Они любят эти концерты, солнце их пригревает, небо пестует, вот они и
мечтают в задумчивости, внешне красивые, а бесхарактерные. А пускай только осень наступит
или зима придет…
Так поэтично, так красиво говорит отец. Интересно, а что он скажет, когда узнает, что
Инесса… его дочь?
— Разочаровались, девушка, не узнав по-настоящему нашей глуши. А она только на первый
взгляд, если со стороны взглянуть, глушь. А какая безудержная жизнь кипит в этой глуши! Тут и
великаны-лоси, тут и зверье помельче ведет извечную игру с жизнью и смертью, птицы бороздят
небо, одни улетают, другие появляются, и муравьи делают свое дело…
Иван Матвеевич и сам не знал, зачем говорил все это незнакомой и, по всему видно,
случайной искательнице призрачного счастья. Уже бывало, что приезжали сюда воспитанницы
города с дипломами и направлениями в сумочках, с тревогой и испугом в глазах. Одни сразу же,
не таясь, просили наложить коротенькую резолюцию: «Мест нет». Иван Матвеевич не колеблясь
резолюции такие накладывал и сам оставался довольным, так как считал, что не только
просительнице, но и лесу, и ему самому тоже повезло — лучше подобных работничков и не
знать.
Были такие, которые молча приступали к работе, но уже по выражению их кислых лиц было
видно, чтао они наработают. Приживались в лесу только те, в кого лес не вселял страх и скуку,
кому пел или нежную, или грозную симфонию жизни, пел во все дни и во все времена года, кому
становился родным домом, раскрывал свою могучую, непостижимую, но прекрасную душу.
Догадывался Иван Матвеевич, что эта девчонка тоже случайно сюда приблудилась, видимо,
и сама не осознавая, почему ее именно сюда занесло. И еще почему-то был убежден Иван
Матвеевич: какая-то беда забросила эту девочку в глухой лес. Из нелегкого и долгого
жизненного опыта знал: такое случается. В давние времена убегали обездоленные девушки в
монастыри, надевали монашеские одежды, добровольно заточали себя за глухими и суровыми
стенами. Сегодняшние тоже бывают несчастными, вот и им приходится искать приюта и такого
места на земле, которое залечило бы рану.
«Чья же она дочь, эта девушка? — думал Иван Матвеевич. — Могла бы быть и моей. Мой
ребенок живет где-то в незнакомом и далеком от меня мире…»
— Жаль, что не пришлись вам наши места по сердцу, а то я уже и работу собирался вам
предложить. Несложную, но очень интересную…
Инесса подняла глаза. Они уже не были испуганными, ее утешили и успокоили слова отца.
Хотя он и не знал, кто она, но изъявил готовность прийти на помощь…
— Я не на работу… Я по другому делу…
И сама не заметила, как слетели с уст эти слова. Иван Матвеевич так и напрягся, словно
тетива лука. Не слова незнакомки его поразили, поразило выражение лица, блеск глаз, тон
голоса. Что-то знакомое и загадочное виделось ему в образе девушки, в ее поведении. И как-то
интуитивно, подсознательно понял, что наступила в его бытии минута, которая вот сейчас или
принесет радость, или сломает ему всю жизнь.
— Я приехала, чтобы поблагодарить.
Она сказала это обычным тоном, а он, особенно в последнем слове, услышал горький упрек:
так благодарят только в том случае, когда стремятся как можно больнее упрекнуть за
причиненное огорчение. Может, это какая-нибудь из студенток академии, которым он читал
факультативные лекции? Но он же, кажется, никому из них не приносил огорчений…
— Это за что же мне такая честь? — и вложил в вопрос горечь иронии.
— За хлеб-соль…
— Что-что? — не на шутку удивился Иван Матвеевич.
— За алименты, которыми я была вскормлена…
Это было похоже на взрыв. Впервые это случилось тогда, когда он, четырнадцатилетний
сирота, партизанский разведчик, пошел на прорыв вражеского кольца, пошел без надежды
выйти из окружения. Уже в то время, когда они прорвались, но еще не вышли из-под бешеного
обстрела, одна из мин упала неподалеку, вспыхнула молнией, он успел еще увидеть это, а затем
потерял сознание. Тогда-то и попал в его легкие кусочек металла.
То было давно. Так давно, что уже и позабылось, а когда и вспоминалось, то
воспринималось как сновидение, которое то ли было, а может, и не было его совсем. Теперь он
тоже чуть не потерял сознание.
— Иночка, дочь… Дочь моя… — шептал сухими губами.
— Отец… — повторяла, словно в полусне, Инесса и не могла сдержать счастливых слез. Они
обнялись, прижались друг к другу влажными лицами и долго так стояли…
Роланд был простым сельским хлопцем, родители его проживали неподалеку за Талью, всего
лишь несколько лет назад перебрались из тесной, наполовину осевшей в землю хижины с
маленькими окошечками в новый, кирпичный, покрытый густоребрым шифером пятикомнатный
дом.
Учился Роланд в здешней школе, звезд с неба не хватал, большинство учеников обскакивало
его, но получилось совсем не так, как кое-кто пророчил: он сам обскакал многих сверстников.
И все потому, что было у Роланда одно увлечение, да такое могучее, оно и вывело его в
люди. Многие его одноклассники после десятилетки искали счастья в институтах, но нашли его
далеко не все, а Роланд с первого захода сдал все экзамены и поступил не куда-нибудь, а в
академию, потому что очень любил лес, обожал каждое растение, готов был постоять за все, что
жило в лесу, никогда не поднял руки ни на птицу, ни на зверье, а, наоборот, защищал их.
Любовь к природе привилась ему с самого детства. И привил ее не кто иной, как Иван
Матвеевич. В первое время, до того, как начал руководить лесничеством, Иван Матвеевич
квартировал у родителей Роланда. Получилось так, что маленький Роланд полюбил постояльца
больше, чем родного отца, которого, собственно, трудно было полюбить: очень хмурым,
молчаливым и жестоким был отец. Ему легче было хлестнуть своего отпрыска, чем слово сказать.
Любил, чтобы его понимали с первого взгляда: посмотрел на ведра — беги за водой, зыркнул на
дрова — тащи их в хату, стрельнул глазами на корову — выгоняй ее на пастбище.
Роланд дома был тише воды ниже травы, зато на людях, особенно в школе, на голове ходил.
Учителя жаловались отцу, однако, к их удивлению, он оставался безразличным к подобным
жалобам.
— Учите! — изрекал сурово и отворачивался.
Все ожидали, что из Роланда вырастет сорвиголова. Этого не случилось, и, возможно, только
благодаря Ивану Матвеевичу.
Он увлек мальчика своими книжками и разговорами, рассказами о лесе, о его таинственной
и удивительной жизни. Хлопец жил и бредил с тех пор лесом. В школе был организован кружок
юных друзей природы, и заводилой в нем стал Роланд Карпенко. Руководил кружком сам Иван
Матвеевич, руководил на общественных началах, но с таким увлечением, с таким азартом, что
собственной любовью к лесу, которому посвятил жизнь, зажег и своих воспитанников. А