Страница 83 из 101
За окном разгулялось розовое, такое прекрасное июньское утро, а композитор, «деятель
искусств» Касалум его не видел и не хотел видеть, а если бы и присмотрелся, то оно его совсем
не обрадовало бы, а наоборот, возмутило и обидело бы. Уже не раз так бывало, что, приметив со
стороны что-нибудь совершенное, прекрасное, Осип Иванович беспричинно проникался к нему
лютой ненавистью: почему дикая, никому не подвластная стихия может быть такой неповторимой
и почему совершенный, всевластный ум человека оказывается таким бессильным в создании
чего-либо более прекрасного, более осмысленного, чем то, что может творить бездушная
природа?
Вспомнив давнишний разговор с Инком о Чайковском, Осип Иванович горько улыбнулся и
отодвинул в сторону папку с нотами. Его уже продолжительное время грыз вопрос: как быть, как
повести себя с падчерицей? Он привык к ней, так привык, как привыкают к какой-либо вещи в
собственном доме, но ведь Инок не бессловесная вещь, она человек, уже полностью
сформировавшийся и созревший. Ей нужны простор и место под солнцем, причем много места.
Квартира у них не резиновая, уж вот сколько лет ощущается несоответствие между
потребностями и возможностями самого Осипа Ивановича, композитора и деятеля искусств,
которому так необходимы условия и простор…
Осипа Ивановича просто бесила позиция жены, которая ничего не замечала, кажется, даже
не задумывалась над тем, что в их быту, в их семейных отношениях назрели кардинальные
перемены и необходим, так сказать, диалектический скачок… Но каким он будет? В науку
податься девушке? Шансы невелики. На работу устроить?.. Но ведь жилплощадь не резиновая…
Замуж ее? Девушка на выданье, такую могут взять, но где найдешь хлопца с жилплощадью?
Взять его в дом… Зятья на это идут, но во что это выльется позже? Безусловно, в адские муки для
всех, и в первую очередь для него, Осипа Ивановича. Разве он смирится с чем-либо подобным,
разве он в тех условиях будет в состоянии свершить то, что все же… невзирая ни на что…
независимо от временных неудач… обязан свершить, не сделать чего просто не имеет права ни
перед собственной совестью, ни перед человечеством?
Следует побеседовать с женой. Она, что ни говори, в доме глава и управа над своей таки
дочкой. Правда, он и не очень-то церемонился бы с ними обеими, но цейтнот… У него проклятый
извечный цейтнот с деньгами. Просто не может себе представить, как живут люди, у которых
полностью хватает на жизнь. Он вроде бы и зарабатывает неплохо… Правда, у него заработок не
стабильный, его не хватает даже на неделю. Жена тоже кое-что зарабатывает, но это мелочь, на
такую-сякую одежонку хватает, и если бы… Хотя и неприятно вспоминать Осипу Ивановичу о тех
алиментах, которые идут на Инессу, однако… Воспоминания воспоминаниями, а деньги деньгами,
тем более что неплохие деньги. Видимо, тот выбился в люди, на первых порах какие-то десятки
приносил почтальон, а теперь уж, гляди, и за сотню перевалило. Жена молчит, но сама,
наверное, жалеет, что ловила журавля в небе, а поймала синицу…
У Осипа Ивановича становится противно на душе. И главное — больно за самого себя,
злится он на весь мир. Ведь не бездарь же он, на баяне играет, на всю филармонию
единственный такой, и творить любит, а главное — очень хочет быть композитором, но гляди ж
ты… Все, напрочь все, что создал, не нравится… Всем не нравится… И главное — кому? Тем
бездарям, которые засели в учреждениях, от безделья вертят носами, сами лично не в состоянии
и двух нот свести воедино, а они уж редакторы, ценители… Все им не так, все не то, все они
охаивают. А композиторам настоящим разве хочется иметь конкурентов? Вот и пустили слух:
графоман, графоман…
Все прошлое, все сегодняшнее, все завтрашнее вырисовывалось в его озлобленном
воображении таким тусклым и безнадежным, что волком бы завыть, тигром зарычать.
Сердито разводит Осип Иванович мехи баяна и не играет, а и в самом деле рычит тигрюкой:
умеет Осип, Иванович добыть из него то, что хочет…
Ольга Павловна появляется на пороге, сердито спросонок бросает на автора тигриного
рычания такой взгляд, какой способна бросить на непослушного зверя решительная и
бескомпромиссная укротительница.
— Иосиф, не будь свиньей… — сиплым, бесцветным голосом пробует укротить зверя.
Осипу Ивановичу в свое время очень нравилось одно уж это обращение жены: Иосиф,
Иосиф… Как-то оно так значаще у нее звучало. Модест.. Иосиф… Модест Мусоргский, Милий
Балакирев, Иосиф Касалум…
Иосиф… К чертовой матери! В конце концов есть обыкновенное крестьянское имя, без
выкрутасов…
— Прошу без скандалов хотя бы на рассвете, — сердито сводит мехи баяна Осип
Иванович. — Еще солнце не взошло, а тебя уже свинячат…
Ольга Павловна понимает собственный промах; по всему видно: она тоже не сторонник
скандалов.
— Иосиф, милый, извини, я же любя…
— А любовниц мне не надо. Мне нужна жена, хозяйка в доме. На кухне пусто, хоть мячи
гоняй.
Жена зябко пожимает плечами:
— Потому и пусто. У меня — ни гроша. Может, у тебя?..
— А что у меня? Ты же знаешь, аванс когда был?!! А потом в этом месяце… На бобах мы. Да
еще и палец болел.
Ольга Павловна сурово и осуждающе хмурит брови, теперь уже она здесь судья и хозяин
положения.
— В таком случае нечего и беситься! Обидели его… Скандалами замучили… Надоело!
— А разве.. А разве вчера не было? — спрашивает Осип Иванович.
— Чего не было? — поднимает на мужа беспощадные глаза Ольга Павловна.
— Ну… алиментов…
— Алиментов! Поминай как звали.
— Это как же?
— А так. Исполнилось восемнадцать.
Осип Иванович схватился за голову:
— На что же мы жить будем?
Жена не ответила, окинула презрительным взглядом его сутулую расплывшуюся фигуру,
пошла на кухню. В такие времена она не только презирала, она ненавидела своего Иосифа.
Ненавидела больше всего на свете, проклинала, только не вслух, а мысленно. Она была
достаточно умной и практичной, к тому же сдержанной и рассудительной, прекрасно понимала,
что никакие протесты, никакой крик и слезы ни в чем не помогут. Поставила чайник на плиту,
почти механически что-то делала, так как привыкла каждое утро в первую очередь приниматься
за кухонные дела, а сама проклинала свою судьбу, нелегкую женскую судьбу…
В молодости принадлежала она к тем девушкам, которые перебирали парней, была красива
и привлекательна. Как это в песне поется: «Она никого не любила, только Грицка, Стецка да
Данилу, Петра, Павла да Степана, вышла замуж за Ивана…»
Да, именно за Ивана она выскочила замуж. Вместе учились в сельхозакадемии. Он — по
лесотехнической линии, а она увлекалась химизацией. Могли бы и не познакомиться, так как
академия есть академия, тут столько студентов, как жителей в маленьком городке, но свела их
судьба благодаря комсомольским делам — оба были комсоргами. Может, потому она обратила на
него внимание, что был он немного старше ее и других ухажеров, имел боевую награду —
подростком партизанил. Кроме того, отличался серьезностью вполне зрелого человека, был
уравновешенным и, как ей казалось, мудрым.
Она окончательно склонилась к нему на последнем курсе.
Заканчивал Иван академию круглым отличником. Ему предложили остаться при кафедре.
Радостно сиял тот день, когда они шли в загс, счастьем светились у Олюшки глаза,
радовалось сердце, ведь и она теперь имела право на Киев златоглавый, она теперь нитка,
которая будет тянуться за иголкой.
Судьба оказалась лукавой. Недолго пробыли они столичными жителями. Кроме боевой
награды имел Иван еще и осколок от вражеской мины в легких. Он не хотел о нем думать, а