Страница 9 из 12
мурлычет.
Как только дед с бабой за стол сядут, скворец
уже на столе. Бегает, вертится, попрошайничает:
«Ч-что же это такое, с-скво-ру-шку-то поз-забы-
ли?» А если и это не помогает — он прыг деду на
голову да в лысину-то его — долб! Дед взмахнёт
рукой, а Василий Иванович уже над окном и верещит
оттуда: «Что же такое за штуки? Что же это
такое?»
Так-то вот они и жили в великом согласии. Раз
зимой легли они спать. А на дворе была вьюга. Вдруг
баба повернулась на бок и говорит;
— Дед, а дед, как будто у нас около калитки кто-
то кричит... Жалобно так...
— А ты спи знай, — отвечает старик. — Я только
что второй сон начал видеть. Никто там не кричит.
Ветер воет.
Помолчали-помолчали. Опять баба беспокоится.
— Да я же тебе говорю, встань ты, старый трутень!
Ясно я слышу, что это ребёночек кричит... Мне
ли не знать?
Тут все звери проснулись.
Машка сказала:
— Это не моё дело. Если бы молоко или мышь,
тогда так... А понапрасну я себя беспокоить не согласна...
Вспрыгнула на печку и завела песню,
Патрашка потянулся передними лапами, потом
задними и сказал:
— Беф! Что это за безобразие. Уснуть не дают!..
Беф, беф! Целый день трудишься, покою не знаешь,
а тут ещё ночью тревожат. Беф!
Покрутился, покрутился вокруг собственного хвоста
и лёг калачиком.
На дворе что-то опять запищало. Даже и дед
услышал.
— А ведь это ты верно, баба, не то ягнёнок, не то
ребёнок. Пойтить, что ли, посмотреть?
Спустил ноги с лежанки, всунул их в валенки,
снял с гвоздя тулуп и пошёл на двор.
Приходит.
— Старуха, зажги-ка огонь. Погляди, кого нам
бог послал.
Баба зажигает, а сама торопится:
— Кого? Кого? Мальчика? Девочку?
— Совсем наоборот, не ребёночек, а козя. Да ты
посмотри, какая прехорошенькая.
Вынул из-за пазухи, подаёт бабе. Та разахалась:
— Ах, ах, ах, что за козя! Что за козюля удивительная!
Настоящая ангорская.
А козя вся дрожит: на ножках и на брюшке у неё
снег обледенел комьями, хвостиком вертит и прежалостно
плачет:
— Бе-е-е... Молочка бы мне-е-е!..
Дед своей старухи боялся и знал, что она скуповата.
Однако осмелился, прокашлялся:
— Ей бы, старуха, молочка бы? А?
А старуха и рада:
— Верно, верно, старик. Я сейчас.
Налила молочка в блюдце. Но козя была совсем
мала и глупа: ничего не понимает, только ногами в
блюдечко лезет и всё блеет.
Тут старик догадался:
— Подожди-ка, я ей соску сооружу.
Налил молока в аптекарский пузырёк, обвязал
сверху тряпкой, колпачком, и сунул козе в рот... Уж
так-то она принялась сосать. Аж вся трясётся и копытцем
по полу стучит.
Кошка Машка говорит:
— Здрасте! Моё молоко и вдруг каким-то бродягам.
А Патрашка сказал:
— Совсем с ума спятили наши дед да баба.
И полез под кровать.
Василий Иванович проснулся, когда зажгли свечку,
и заскрипел что-то спросонья. Но увидал, что рядом
на стене ползёт таракан. Тюк! И нет таракана.
А козя выдудила пузырёк, ещё требует. Дали
ей другой, и третий, и четвёртый. А сами на неё не
налюбуются. Но потом дед пощупал у неё животик
и говорит:
— Точно турецкий баран. Будя. Облопаешься.
Идём-ка лучще спать.
Залез на печку и взял козю себе под армяк1.
Очень скоро козя в доме освоилась. Научилась
скакать с пола на лавку, с лавки на лежанку, с лежанки
на печку. И такая утешная стала, ласковая,
что просто одна прелесть. Не только из рук ест, но
даже по карманам шнырит. И всё бегает, суетится,
хвостом трясёт.
Баба в ней просто души не чает.
— Вот подрастёт немножко, козлитоночка наша,
и будет молока давать каждый день по две бутылки.
А мы его будем дачникам продавать. Молоко козье
драгоценное, потому что очень целительное, по полтиннику
бутылка. А там острижём её, и буду я зимой
вязать чулки и перчатки из козьего ангорского пуха
на продажу. И тебе, старик, свяжу к твоему дню рождения.
А козинька между тем растёт не по дням, а по часам,
а умнеет просто по минутам. Такая, наконец,
премудрая козища стала, что даже уж невтерпёж.
Сначала что она выдумала? Дедов табак жевать.
Свертит он, бывало, себе кручёнку, заслюнит и
положит на краешек стола, а коза уж тут как тут...
1 А р м я к — крестьянская верхняя о д еж д а из толстого сукна.
Очень скоро козя в доме освоилась.
Хап — и давай цигарку зубами во рту перетирать, и
проглотит. Один раз ухитрилась: дед забыл ящик
задвинуть, так она целый кисет с табаком изжевала
и съела.
Но это ещё было вполбеды. Пришло лето, и козинька
показала все свои способности. Что ни день —
то на неё жалоба. Там капустную рассаду потоптала,
там гряду левкоев слопала, там молодые яблоньки
обглодала...
— Вы бы хоть привязали ваше убоище! — говорят
старикам соседи.
— Привяжешь её, как же! Пробовали мы её привязывать,
так она все верёвки перегрызёт.
— Ну, а всё-таки поглядывайте, неудобно
так-то...
И, кроме того, изучила она одну преподлую манер
у — стала бодаться. Идёт по двору человек, и без
всякого внимания. А она потихоньку зайдёт сзади,
да как разбежится, да как ударит лбом под коленки,
тот мигом и сядет. Многие очень обижались.
И чем дальше пошло, тем пуще. Чем больше козлища
растёт, тем больше наглости набирает. Через
улицу в огороде весь молодой картофель повытаскала,
всю клубнику викторию начисто уничтожила,
сахарный горох истребила. Каждый день новое бедствие.
Не вытерпели, наконец, мужики, собрались вместе
и пошли к деду-бабе.
— Как себе хотите, дед-баба, а больше нашего
терпения нет. Житья нам не стало от вашего чудовища
беспощадного. Вы его или продайте, или на мясо
зарежьте. А больше мы не согласны!
Попробовала было баба заступиться:
— Что уж вы так строго? Чай, не разорила вас
моя бедная ангорская козочка.
Мужики как грохнут от смеха, как закачаются:
— Да что ты, матушка! Разуй глаза-то, разве же
это ангорская коза? Настоящий, что ни на есть, деревенский
козёл.
— Да неужели же? Батюшки, стыд-то какой!
Пропали мои ангорские варежки! Ах, пропало моё
козье молочко...
И в ту же ночь пристала к старику. Пилила его,
пилила... Осрамил ты меня на всю округу. Куда