Азбука

Людвик Абрамович был выразителем идеологии, сочетавшей в себе демократизм, многонациональность и «крайовость»[9]. До Первой мировой войны членами ложи «Литва», помимо поляков, были также литовцы и белорусы. После войны произошло разделение по национальному признаку, однако при этом «крайовцы» боролись с национал-демократами[10] и осуждали дискриминацию других языков. Самыми известными масонами-«крайовцами» (эти понятия почти совпадали) были Михал Рёмер, адвокат Бронислав Кшижановский и Ян Пилсудский (брат маршала), но у этой ориентации были сторонники и в других полутайных объединениях, таких как Клуб старых бродяг. «Пшеглёнд виленский» был одним из журналов польскоязычного Вильно, но выступал против его присоединения к Польше, ратовал за возрождение многонационального Великого княжества Литовского со столицей в Вильно и критиковал Юзефа Пилсудского за отказ от федеративной идеи.

Это была совершенно утопическая программа, отвергавшаяся как большинством поляков, так и литовцами и белорусами. Близкий сотрудник Абрамовича Михал Рёмер, который в 1914 году вступил в Кракове в Легионы[11], своеобразно разрубил гордиев узел, порвав из-за Вильно с Пилсудским. Он переехал в Каунас, где преподавал право и несколько раз избирался ректором Каунасского университета. Сохранился его многотомный, написанный по-польски дневник.

Я читывал «Пшеглёнд виленский» и думаю, что он оказал на меня влияние. Абрамович невольно представляется мне в виде мудреца Зарастро из «Волшебной флейты» Моцарта или благородного и слегка наивного реформатора, верящего в разумное человечество.

Дочь Людвика. Эти фамилии: Абрамович, Ахматович, Ахремович, Альхимович и, пожалуй, еще Арцимович — были татарским вкладом в виленскую мозаику. Собственно, Зофью я знал только по ее записи в нашей Книге. Она была на несколько лет старше, а те, кто заканчивал школу, переходили из «Пета»[12] в «Альфу»[13] — по крайней мере, так утверждает Станислав Стомма[14], хотя тогда, в 1928 году, «Альфы», кажется, уже не было. Я пытаюсь вспомнить ее лицо, но не уверен, не придаю ли ей черты кого-нибудь другого. Еще в «Пете» состояла Мила, дочь профессора польского права Стефана Эренкрейца[15], — в их доме я бывал. Профессор Эренкрейц был членом ППС (ему предстояло умереть в советской тюрьме). Быть может, крути, поддерживавшие просвещенческие традиции, способствовали основанию в Вильно маленького питомника, для которого отбирались старшеклассники из мужских и женских школ.

Спустя многие годы я написал на одной из моих книг посвящение Станиславу Стомме, и он, католический публицист, оценил юмор этой надписи: «Стаею, который ввел меня в масонскую ложу». На самом деле «Пет» был низшей ступенью всепольского «Зета»[16], а вовсе не масонской организации.

Мы были не слишком идеологизированы — разве что не любили Сенкевича и национал-демократов. Собрания чаще всего проходили у матери Дорека Буйницкого[17] на Банковой. Сам он тогда уже учился на первом курсе исторического факультета.

Зофья Абрамович изучала классическую филологию. После войны она была профессором в Торуни. У меня на полке стоит ее монументальный четырехтомный греческо-польский словарь. Среди девушек «Пета» (Мила, Янка Доманская) выделялась еще Леокадия Малунович, тоже филолог-классик, профессор Люблинского католического университета. Что касается парней, то Игнаций Свенцицкий[18] стал инженером, во время войны — летчиком, потом поселился в Йорке (штат Пенсильвания). Дорека Буйницкого застрелили по опрометчивому приказу польского подполья. Двухметровый Яха Рутский, надежда польской математической логики (и баскетбола), пропал без вести в 1939 году — говорят, погиб в бою во время советского вторжения.

С Абрашей я познакомился в Париже, когда жил в Латинском квартале после разрыва с варшавским правительством, то есть в 1952 году. Он был польским евреем по фамилии Земш, учился в Сорбонне, а точнее, был вечным студентом, то есть принадлежал к числу людей, для которых студенческий образ жизни — алиби: лишь бы не влезать в хомут карьеры, заработка и т. д. Абраша немного рассказывал мне о своем прошлом. Он служил в польской армии в Англии, и, по его словам, там ему не давали проходу антисемиты. Потом воевал в Палестине с англичанами. В Париже он терпел нужду, жил в какой-то мансарде, и Жанна Эрш[19] — вместе со мной — даже пыталась помочь ему, но здесь в моей памяти возникают провалы. Снова я встретил его году в 70-м, после студенческого мятежа 1968 года. Абраша очень активно во всем этом участвовал. Когда я спросил его зачем, он ответил: просто так, ради самой драки.

В Беркли 1968 год был не таким, как в Париже. И причины, и ход событий были иными. В Калифорнии, правда, пытались жечь книги, но не уничтожали деревьев, как это сделали французские студенты, вырубившие платаны на бульваре Сен-Мишель для строительства баррикад. В Беркли, наблюдая вблизи лидеров-демагогов, я не чувствовал ни малейшего искушения поддаться этому порыву. Но я могу понять Кота Еленского[20], одобрившего парижский бунт — более радикальную свободу, всеобщую революцию и всеобщую копуляцию. Увы, оценка тех событий, видимо, зависела от возраста. Мне было пятьдесят семь, и я в лучшем случае подозревал себя в том, что завидую им.

Абраша покончил жизнь самоубийством, но я не знаю ни даты, ни обстоятельств.

Видимо, автомобиль был изобретен в насмешку над пессимистами, которые предсказывали, что число лошадей неимоверно вырастет и города задохнутся от смрада конских экскрементов. Из Кейданского повета, где была лишь одна машина (графа Забелло), судьба забросила меня в Калифорнию, где машина — то же, что электричество и ванная. Я не тоскую по старым добрым временам. Я жил в грязище и вонище, не отдавая себе в этом отчета, даром что принадлежал к так называемым высшим классам общества. В Вильно моих школьных лет были булыжные мостовые, деревянные тротуары, а канализация — только в нескольких районах. Можно представить себе, какие горы мусора и грязи были там в эпоху романтизма. Стоило бы описать читательниц «Новой Элоизы»[21] не сверху, а снизу — со стороны их ночных горшков (интересно, куда выливали их содержимое?), трусов (которых никто не носил) и эквилибристики при омовениях.

Хотя в нашей квартире и была жестяная ванна, но, чтобы нагреть для нее воду, нужна была целая операция — ведь топили-то дровами. Поэтому когда сегодня я не могу представить себе утра без душа, мне приходится смиренно признаваться самому себе, что я — тот же самый человек, который мылся в лучшем случае раз в неделю, чаще всего в одной из городских бань. И это воспринималось как нечто совершенно обычное. Недавно Игнаций Свенцицкий напомнил мне, что в квартиру его семьи на Маковой улице (мы вместе стреляли там из мелкокалиберки в ворон) воду носили ведрами из колодца во дворе. Тогда я этого не осознавал, стало быть, это было нормой.

Как ни странно, при такой цивилизационной отсталости я рано приобрел консервативные и (тогда этого слова еще не знали) экологические навыки, что было приблизительно одним и тем же. Это произошло благодаря моим гербариям, орнитологическим атласам, аквариумам, птичьим клеткам, а также выписывавшемуся моим отцом журналу «Ловец польский»[22]. Свою роль сыграло и «Лето лесных людей» Марии Родзевич. Во всяком случае, в тринадцать лет я очень проникся идеей охраны природы и рисовал карты моего идеального государства, в котором не было полей и дорог, а единственными разрешенными транспортными средствами были челноки на реках и каналах.

9

«Крайовость» — «крайовцы», группа польской интеллигенции в начале XX в., желавшая соединить польское национальное сознание с литовской государственностью и предлагавшая возродить независимое от Польши Великое княжество Литовское.

10

Национал-демократы — польское политическое движение националистического и антисемитского толка, возникшее в конце XIX в. Особенную популярность приобрело в 1930-е гт. Национал-демократы считали, что этические ценности личности должны быть подчинены интересам нации.

11

Легионы — польские легионы (1914–1916), польские войска в составе австро-венгерской армии, сформированные в Кракове по инициативе Юзефа Пилсудского и участвовавшие в Первой мировой войне. Впоследствии на их основе была создана польская армия.

12

«Пет» — Союз польской молодежи «Будущее» (от польск. «Przyszłość»), тайная организация гимназистов, созданная в прусской части разделенной Польши в 1899 г., в дальнейшем действовала и на других польских территориях. Основными целями «Пета» были независимость и экономическое развитие Польши. После 1918 г. его члены занимались главным образом самообразованием.

13

«Альфа» — студенческая организация, аналогичная «Пету».

14

Станислав Стомма — см. статью «Стомма, Станислав».

15

Стефан Лукаш Эренкрейц (1880–1945) — польский историк права, профессор и последний ректор Виленского университета Стефана Батория, деятель Польской социалистической партии (ППС), сторонник политики Ю. Пилсудского, масон.

16

«Зет» — Союз польской молодежи, тайная организация польских студентов, основанная в Кракове в 1887 г. и действовавшая на всей территории разделенной Польши, а также за ее пределами. Основными ее целями были независимость Польши, справедливость, толерантность и просвещение широких масс. Члены «Зета» участвовали в борьбе за независимость — в частности, воевали в составе Польских легионов.

17

Теодор Буйницкий (1907–1944) — поэт, литературный критик, связанный с журналом «Жагары»; друг Ч. Милоша. После оккупации Вильно Советским Союзом, а также во время войны сотрудничал с польскоязычными советскими газетами. По приговору подпольного польского суда убит у дверей своего дома в Вильно.

18

Игнаций Свенцицкий — см. статью «Свенцицкий, Игнаций».

19

Жанна Эрш (1910–2000) — швейцарский философ, мыслитель, переводчик и общественный деятель. Родилась и выросла в семье польских евреев. После эмиграции Ч. Милоша во Францию была его близкой подругой и возлюбленной. Перевела на французский язык его романы «Захват власти» и «Долина Иссы».

20

Кот Еленский — см. статью «Еленский, Константы».

21

«Юлия, или Новая Элоиза» — роман в письмах, написанный Ж.-Ж. Руссо в 1757–1760 гг.

22

Журнал «Ловец польский» («Łowiec polski») — «Польский охотник».