Павлинье перо

Мэрилин расхохоталась так звонко, что мужчины, сидевшие у стойки на высоких стульях, оглянулись. Мулей изумленно на нее взглянул и почувствовал себя так, точно из какого-то ушата на него стала литься все усиливающаяся струя ледяной воды.

— Здесь можно отлично поужинать, — не совсем кстати нерешительно предложил он. Она продолжала хохотать. И вдруг ему стало ясно, совершенно ясно, что при всем блеске его беседы, при всех ее симпатиях к угнетенным нациям, при всей его неотразимости он, араб, для этой влюбленной в Средний Восток американки не существует, просто не существует.

Дом был двухэтажный, частью кирпичный, частью тесаного камня, с внутренним двором, с каменными лестницами, с какими-то подобиями бойниц, — в далекие времена был арабской крепостью. В первом этаже были парадные комнаты, мандар, еще зал с фонтаном, гостиная, столовая. Они отделялись длинным коридором от небольших, неровных комнат для многочисленной арабской прислуги. Во втором этаже были спальные. Там же рядом у бея помещался гарем, состоявший из одной большой комнаты и нескольких окружавших ее малых. Для couleur locale отец Дарси оставил неприкосновенным помещение гарема, с его низкими диванами, с множеством диковинных часов, с богато разукрашенными мозаикой низенькими столиками. Главные коллекции находились в парадных комнатах. В гостиной висела надпись: «Вы, идущие ко сну, отдайте помыслы Тому, кто не спит никогда»» Дарси переводил гостям эту надпись. Коллекции же показывал человеколюбиво, без жестокости, не очень долго: знал, что большинство гостей мало смыслит в арабских коврах, в мекнесских многоцветных тканях, в маракешеком оружии, инкрустированном золотом, серебром и слоновой костью: четверть часа добросовестно восхищаются, затем начинают зевать. Он не мог научить арабскому искусству даже Суламифь. Она тоже восхищалась, но про себя думала, что в Александрии, в небогатой квартире ее родителей, была приблизительно такая же мебель и такие же ковры, но только там они были не старинные, а просто старые, истертые, грязноватые, купленные по случаю за гроши.

Они прилетели в Мекнес вечером. На аэродроме их ждал очень неприятный сюрприз.

Знакомый француз, оставшийся на службе у султанского правительства, вполголоса им сообщил, что в окрестностях города произошли серьезные беспорядки. Очень куда-то торопясь, он кратко им посоветовал уехать возможно скорее и, во всяком случае, в имение не ездить. «Переночуйте в «Трансатлантике», там теперь свободные комнаты есть, а завтра непременно уезжайте», — сказал он и, быстро простившись, убежал.

К ним подошел их шофер араб. Приветствовал хозяев почтительно, но как будто менее почтительно, чем обычно, и вид у него был не обычный, не то радостный, не то растерянный. Дарси нерешительно совещался с Суламифью.

— Как же мы можем остаться в Мекнесе? Ведь тот завтра приезжает к нам в имение подписывать условие! Да и какая может быть опасность? Дом полон слуг.

— Разумеется! — бодрым тоном ответила она, но подумала, что ведь слуги все-таки арабы, хотя и хорошие люди. Повар-француз остался в Каире. — Завтра подпишешь условие, и тотчас после этого можем уехать.

В эту минуту на аэродром стал входить воинский караул. Он состоял из французских солдат. Новые султанские войска тоже носили французские мундиры, но с зелеными беретами. «Эти, слава Богу, наши» — радостно подумал Дарси. И точно, вид настоящих французских войск совершенно его успокоил, он повел Суламифь к автомобилю. Шофер понес за ними несессер. Они приехали без вещей, так как собирались на следующий же день вылететь назад. Да и в имении всего было достаточно.

По дороге он расспрашивал шофера. Тот по-французски говорил еще хуже, чем Дарси по-арабски. Суламифь помогала. По словам шофера, какие-то беспорядки как будто были, но он о них толком ничего не знал. Еще, что газолина осталось мало, придется за ним съездить отдельно.

— Когда отвезете нас, поедете. Могли подумать об этом раньше, — сухо сказал Дарси.

Было уже совершенно темно. Им отворил дверь швейцар, и его вид тоже показался Дарси странным» Впрочем, он очень заботился и суетился. Сказал, что слуги легли спать. Дарси остался недоволен и этим: кто-нибудь мог подождать приезда хозяев. Тоже подумал, что все в доме — арабы и берберы. Суламифь тотчас отправилась осматривать комнаты. Швейцар почтительно бежал впереди и зажигал лампы. Теперь она на все смотрела уже не прежним хозяйским взглядом: имение завтра должно было стать чужим. «Сегодня будет тут наш последний вечер!» — грустно подумала она: в последние дни нерешительно говорила Дарси, что, быть может, все-таки за бесценок продавать не следует.

Все в доме было в полном порядке, и почему-то это рассеяло ее беспокойство. В спальной постели были постланы. В бывший гарем не заглянула. Спустилась по лестнице, прошла по мандару, по другим залам и вошла в столовую. Тут тоже слуги позаботились. На столе стояли два прибора, блюда и бутылки. Есть ей не хотелось, они плотно пообедали на самолете. Больше из любопытства подняла с одного из блюд серебряную коническую крышку. Был тафте, пирог из голубей с оливками, миндалем, лимоном и бобами. «Мое любимое. Верно, в «Трансатлантике» и купили». В отличие от Дарси, она очень любила восточную кухню. Суламифь отпустила швейцара и дала ему донять, что на прощание он останется ими доволен.

Дарси сидел в небольшой выходившей окнами ВО двор гостиной первого этажа. В этой комнате они обычно проводили вечера. В ней пол и три стены были покрыты дорогими коврами. На коврах висели сабли и кинжалы. И только на четвертой стене ни ковров, ни оружия не было. Была только картина Утрилло, купленная когда-то за бесценок, а теперь не имевшая цены. Все другие картины были либо в парижском, либо в каирском доме Дарси. Эту он как-то привез из Франции прямо в имение и почему-то оставил здесь.

Это был пейзаж, изображавший перекресток в какой-то деревушке, вместе и обыкновенной, и таинственной. На фоне была мельница с синим верхом, на первом плане непонятно куда ведущие синие ворота. Обычно Дарси казалось, что этот пейзаж так и дышит счастьем, сознанием красоты и радости жизни,— просто непонятно, как это мог написать человек, бывший, по-видимому, душевнобольным? Но иногда, в худые свои минуты, он с некоторой тревогой думал, что есть в воротах этого пейзажа что-то издевательское, почти дьявольское, точно злая насмешка над теми, кто в эту самую радость жизни поверил бы. «Все-таки большой, очень большой был художник! — и теперь подумал Дарси. — Надо было бы к кому-нибудь позвонить по телефону и узнать, какие произошли беспорядки и где? Да не к кому, и уже поздновато". Он взял с этажерки первую попавшуюся книгу.

Араб покупал дом со всей обстановкой, кроме библиотеки и коллекций, ими он не интересовался, да их Дарси и не продал бы. Транспортная контора в Мекнесе должна была с завтрашнего дня начать упаковку. Он давно знал управлявших ею французов. На них можно было положиться: все аккуратно примут по списку, бережно уложат, отправят в Париж и там по списку сдадут. Суламифь, правда, говорила, что лучше было уложить вещи еще при них, а то покупатель может кое-что оставить себе. Но Дарси отвечал, что покупателя он тоже давно знает, это очень честный набожный мусульманин. «Завтра непременно и уедем», — думал он, прислушиваясь с некоторой нервностью к грохоту автомобиля. Это уезжал за газолином шофер. «Оружие я им оставлю в подарок». Французские власти же так давно роздали европейцам старые винтовки системы Гра, револьверы, а также ракеты для сигнализации воинским частям на случай внезапного нападения. Всюду были вышки с часовыми. Осторожные люди держали оружие у окон, но Дарси даже не вынул его из ящика. «Какое там нападение — на дом, где восемь мужчин!»

— Они оставили нам в столовой ужин, — сказала Суламифь, входя в гостиную. — И нет ничего странного в том, что они пошли спать: они могли думать, что мы приедем позднее, — бодрым тоном добавила она (хотя он и не говорил, что находит это странным).