Свирепая справедливость

– Папочка стал настоящим разжиревшим плутократом, совсем как дядя Стивен, – согласилась Мелисса-Джейн.

– Я заметил, что и ты, и Ванесса, и все ваши подружки носите кружевные трусики, – парировал Питер.

– Это совсем другое дело, – быстро отступила Мелисса-Джейн, прижимая к себе зеленый пакет из «Хэрродс».[31] – Знаешь, можно быть сознательной гражданкой и не одеваться, как деревенщина.

– Ну ладно. – Питер бросил пальто на диван и подошел к бару. – Бурбон?

– Со льдом, – сказал Колин.

– А есть сладкий херес? – спросила Мелисса-Джейн.

– Есть кока-кола, – ответил Питер. – И извольте унести ее в свою комнату, барышня.

– Ну, па-апочка, я так давно не видела дядю Колина.

– Брысь! – сказал Питер, и, когда дочь ушла, добавил: – Сладкий херес, подумать только!

– Они те еще гаденыши, когда подрастут, – сказал Колин, – и выглядят соответственно. – Он взял у Питера стакан и поболтал кубики льда. – Не хочешь поздравить меня?

– С удовольствием. – Питер взял свой стакан и встал у окна, глядя на голые ветви и серый туман Гайд-парка. – А с чем?

– Послушай, Пит! «Тор»... мне отдали твое место... когда ты ушел.

– Когда меня ушли.

– Когда ты ушел, – твердо повторил Колин. Он отхлебнул виски и громко проглотил. – Мы многого не понимаем. «Не наше дело спрашивать почему, наше дело – действовать и умирать». Шекспир.

Он по-прежнему прикидывался шутом, но маленькие глазки были холодно-расчетливы и блестящи, как у нового игрушечного медведя в рождественское утро. Колин взмахнул стаканом, указывая на номер.

– Здорово! Действительно здорово! Ты зря тратил время в «Торе», все это знали. Теперь, наверно, получаешь больше, чем наши начальники штабов все вместе.

– Семь против пяти, что ты видел ксерокопию моего контракта с «Нармко».

– «Нармко»! – Колин свистнул. – Вот на кого ты работаешь? Не шутишь, Питер, приятель? Здорово!

Питеру пришлось рассмеяться – форма капитуляции. Он сел напротив Колина.

– Кто тебя послал, Колин?

– Что за глупый вопрос...

– Только для начала.

– Зачем кому-то посылать меня? Неужели нельзя просто поболтать со старым приятелем?

– Он послал тебя, потому что боится, что другому я могу сломать челюсть.

– Конечно, все знают, что мы братски любим друг друга.

– Так что ты мне должен передать, Колин?

– Поздравления, малыш. Я пришел сказать тебе, что ты заработал билет в Большое Яблоко.[32] – Он прижал руку к сердцу и удивительно приятным баритоном запел: – Нью-Йорк, Нью-Йорк, какой замечательный город.

Питер спокойно смотрел на Колина, но при этом напряженно размышлял. Он знал, что лететь придется. Сквозь мутную воду что-то начинало просвечивать, головоломка начинала складываться. Именно на это он рассчитывал, насаживая на свой крючок приманку.

– Когда?

– В Кройдоне ждет военный самолет.

– А Мелисса-Джейн?

– У меня внизу шофер, он отвезет ее домой.

– Она тебя возненавидит.

– Такова моя жизнь, – вздохнул Колин. – Меня любят только собаки.

На всем пути через Атлантику играли в кункен [33] и пили крепкий черный кофе. Говорил в основном Колин Нобл – не выпуская изо рта сигары, он болтал о делах, о «Торе» (тренировки, рассказы об отдельных людях, небольшие анекдоты, все то, что они оба хорошо знали) и не делал никаких попыток расспрашивать Питера о его работе и о «Нармко», сказал только, что обратно в Лондон Питера доставят к началу встреч, организованных «Нармко» и намеченных на понедельник. Это был сознательный и не слишком завуалированный намек на то, что «Атласу» все известно о Питере и его деятельности.

Приземлились они в аэропорту Кеннеди вскоре после полудня. Их ждал военный шофер, который отвез их в местный «Говард Джонсон»,[34] а потом в мотель.

После шести часов сна, больше похожего на глубокую черную кому, вызванную разницей во времени, у Питера кололо в глазах и пухла голова. Он с удивлением следил, как Колин поглощает гигантский американский завтрак: вафли, кленовый сироп, копченые сосиски, яичница с беконом, сдобное печенье и булочки. Все это он запивал галлонами фруктового сока и кофе. Затем закурил свою первую сигару и провозгласил:

– Ну, теперь я наконец дома. Только сейчас понял, что два года медленно умирал от недоедания.

У выхода из мотеля их ждал все тот же армейский шофер. Кадиллак указывал на их положение в военной иерархии. Питер отчужденно смотрел из снабженного кондиционером обитого кожей салона на проплывающие мимо мрачные гетто Гарлема. С высокого скоростного шоссе вдоль Ист-Ривер район напоминал Питеру покинутое поле боя, где немногие уцелевшие прячутся в темных подъездах или в холодное туманное утро бродят по замусоренным тротуарам. Только граффити на голых кирпичных стенах были полны страсти и живости.

Машина добралась до пересечения Пятой и Сто Одиннадцатой улиц и двинулась на юг, в парк, мимо музея Метрополитен, и свернула в подобную пещере пасть гаража под одним из огромных зданий, которое, казалось, касается серого холодного неба.

При входе в гараж висела табличка: «Только для персонала», но привратник открыл управляемую электроникой решетку и махнул им: проезжайте. Колин отвел Питера к лифтам, и с ощущением пустоты в желудке они поехали наверх. Указатель над дверью сообщил, что они поднимаются на самый верх здания.

Они вышли в приемную, защищенную красивыми, но вместе с тем хорошо закрывающими экранами.

Охранник в полицейском мундире, с оружием на боку, рассмотрел их через решетку, проверил пропуск Колина Нобла, сверившись со своим списком, и только после этого пропустил их.

Учреждение занимало весь верхний этаж, за окнами виднелись висячие сады, а дальше открывался головокружительный вид на пустое пространство до другого высотного здания на Манхеттене – здания «Пан Ам» – и башен-близнецов Центра мировой торговли.

Убранство было восточное, в нишах – предметы искусства, которые, как Питер знал по своим предыдущим визитам, обладали огромной ценностью: старинные японские картины на шелке, резьба по гагату и слоновой кости, коллекция маленьких нецке, а в атриуме, через который они прошли, – целый миниатюрный лес деревьев бонсай в мелких керамических горшках; навсегда скрюченные стволы и ветви свидетельствовали об их древности.

Этому изысканному окружению совершенно не соответствовали громовые раскаты Героической симфонии Бетховена в исполнении Берлинского филармонического оркестра под управлением фон Карояна.

За атриумом была простая дверь из белого дуба. Колин Нобл нажал кнопку у карниза, и дверь почти сразу открылась.

Колин ввел Питера в длинную, убранную коврами комнату. Потолок здесь был покрыт звукопоглощающими плитками. Помимо многочисленных полок с книгами и рабочего стола, в комнате стоял большой концертный рояль, а у стены – несколько высококлассных проигрывателей и усилителей, которые скорее были бы на месте в коммерческой студии звукозаписи.

У рояля стоял Кингстон Паркер, фигура героическая: высокий, с мощными плечами, большая кудлатая голова опущена на грудь, глаза закрыты, на лице выражение почти религиозного экстаза.

Музыка владела его могучим телом, как сильный ветер – лесными великанами. Питер и Колин остановились у входа – казалось невозможным вмешиваться в столь личное переживание, – но через несколько секунд Паркер увидел их, поднял голову, стряхнул очарование музыки, как спаниель, добравшись до берега, стряхивает воду, и снял иглу звукоснимателя с вращающегося черного диска.

После мощных аккордов от тишины звенело в ушах.

– Генерал Страйд! – приветствовал Питера Кингстон Паркер. – Или мне можно по-прежнему называть вас Питер?

31

«Хэрродс» – один из самых дорогих и модных универсальных магазинов Лондона. – Прим. перев.

32

Жаргонное название Нью-Йорка. – Прим. перев.

33

Карточная игра. – Прим. перев.

34

Известная американская фирма, владеющая кафетериями во многих городах. – Прим. перев.