Страница 9 из 84
Тем летом война в Европе по существу была выиграна, однако весной боевые действия еще продолжались, да и в Ирландии все было очень неспокойно. Де Валера сидел в Линкольнской тюрьме, у него с Коллинзом возникли серьезные разногласия относительно будущего страны[17]. Даже сейчас, после стольких лет, невозможно сказать, с чего именно началось знакомство отца с Коллинзом, хотя, по всей вероятности, это было вызвано тем, что Квинтоны всегда сочувственно относились к гомрулю[18]. Из-за этого многие считали, что мы изменяем своему классу и англо-ирландской традиции в целом. В старинных особняках графства Корк, да и не только в них, не забыли про причуды моего прадеда, раздавшего свои земли. Кроме того, в 1797 году произошел случай, о котором я также знаю от Джонни Лейси: некий майор Аткинсон, начальник гарнизона в Фермое, прискакал в Раткормак с ротой солдат и прямо на улице застрелил шестерых крестьян. На обратном пути он заехал было в Килни напоить лошадей, в чем ему в самой резкой форме было отказано. И эту выходку в фермойских казармах тоже не забыли.
— Вы ведь англичанка, миссис Квинтон? — вежливо осведомился Коллинз перед уходом.
— Да, я англичанка.
Мать и не думала оправдываться. Я стоял в глубине прихожей и не видел ее лица, но, думаю, когда она встретилась с гостем глазами, они были похожи не на каштаны, а на раскаленные угли, как бывало всякий раз, когда ей чем-то досаждали. В Ирландии, считала мать, царит несправедливость, и отнюдь не только одни ирландцы хотят с нею покончить. Мать сообщила Майклу Коллинзу, что она дочь английского армейского офицера, но умолчала о том, что ее отец, чей полк вскоре был отозван в Англию, отнесся к ее браку неодобрительно и с опаской. Для меня же это не было секретом, но долгие годы, по-видимому, развеяли атмосферу недоверия — во всяком случае, я хорошо помню, что дед с бабкой часто и подолгу гостили у нас в Килни. «Здесь я могу жить сколько угодно, — говаривал дед. — Килни — лучшее место на свете». Он, как и мать, был высокого роста, держался прямо. Мне нравился его голос, и я огорчился, узнав, что они с бабушкой уезжают в Индию, куда дед получил назначение. Больше они в Ирландии не бывали.
— Очень вам обоим благодарен, — сказал в дверях Майкл Коллинз. — Да поможет вам бог, сэр.
Одно время года сменялось другим, время тянулось медленно — так по крайней мере казалось. В памяти сохранились лишь отдельные эпизоды, запомнившиеся по какой-то непостижимой причине. Давно ушедшее детство возвращается в мгновениях и переживаниях. Одна араукария высохла, зато бездомных собак в коллекции моих тетушек прибавилось.
На уроках истории отец Килгаррифф продолжал развивать свою любимую тему — безрассудство войны, причем по-прежнему на примере битвы на реке Блэкуотер. «Эта плешивая английская королева, — тихо мурлыкал он, — выместила свой гнев на Роберте Деверью[19], который подготовил почву для еще одной решающей битвы. Когда она решила его обезглавить, судьба Ирландии опять висела на волоске, на этот раз в Кинсейле[20]».
Я ни разу не видел, чтобы он волновался, манеры его были вкрадчивы, красивое лицо — спокойно. Я заговорил с ним о Майкле Коллинзе, но к приезду революционного вождя он отнесся без всякого интереса или любопытства. «Как жаль, что мы не помним Даниела О’Коннела, не чтим его миротворческий дух», — бормотал он. Не раз вспоминал он и мою прабабку Анну Квинтон, жившую во времена Великого голода. Судя по висевшему в гостиной портрету, она была нехороша собой, но отец Килгаррифф так восхищался ее милосердием, что находил ее красавицей. На ее долю выпало немало испытаний, и он хорошо знал об этом. Она умоляла офицеров из близлежащих казарм рассказать в Лондоне о несчастьях и страданиях, свидетелями которых они стали. С просьбой повлиять на правительство обращалась она и к своим родителям, жившим в Вудком-парке, в Англии. Власти она обличала с такой непримиримостью, что в конце концов ее английские родственники стали отсылать ее письма нераспечатанными. «Ты позоришь наше имя, — в ярости писал ей отец. — Поскольку ты упорствуешь в стремлении предъявлять своей стране всевозможные нелепые обвинения, я вынужден от тебя отказаться». Отосланные письма достались в наследство отцу и хранились в сейфе, на мельнице. Отец Килгаррифф, которого интересовала судьба моей прабабки, прочел их все до одного, а вот отец — вряд ли.
Иногда я размышлял, нравится ли отцу Килгарриффу пасти скот вместе с Тимом Пэдди и давать мне уроки. История про девушку из Чикаго не укладывалась у меня в голове, но о благородстве моей прабабки он отзывался с такой теплотой, так часто обращал мое внимание на ее грустные глаза на портрете, что начинало казаться, будто для него она почти что живая — по крайней мере не менее живая, чем ученица, когда-то приходившая к нему в исповедальню.
— Пасынок судьбы, — отозвался отец, когда я как-то по дороге на мельницу заговорил с ним об отце Килгарриффе. Больше он ничего не сказал, но я знал, что эти слова применимы почти ко всем жителям Кил ни. Это вообще было его любимое выражение, хотя в то время пасынком судьбы был не столько отец Килгаррифф, сколько Тим Пэдди. «Она обо мне когда-нибудь говорит?» — робко спрашивал он, и я врал, что сам слышал, как Джозефина однажды назвала его забавным. На самом же деле ее гораздо больше забавлял обходительный Джонни Лейси, лихой танцор и отличный рассказчик.
Несмотря на недовольство миссис Флинн, он теперь частенько появлялся на кухне. По вечерам они с Джозефиной отправлялись на прогулку, а бедному Тиму Пэдди ничего не оставалось, как в одиночестве расставлять силки на кроликов. В конце концов он перестал разговаривать с ними обоими и, не выпуская изо рта сигаретку, с остервенением поливал водой булыжник во дворе. «Господи, как он ее любит!» — воскликнула Дейрдре, после того как они с Джеральдиной все утро не отходили ни на шаг от несчастного парня. Они уверяли, что видели, как он бился головой о яблоню и громко рыдал, завывая, точно привидение. Однажды субботним вечером Джонни Лейси повез Джозефину в Фермой на танцы, а Тим Пэдди с горя напился, и мистер Дерензи обнаружил его на улице, за пивной Суини, мертвецки пьяным. Сестры ужасно за него переживали, что, впрочем, не помешало им разыграть следующую сценку: лунная ночь, на земле лежит ничком Тим Пэдди, а к нему склоняется мистер Дерензи, предлагая щепотку табаку.
Словом, все вокруг так или иначе страдали от несчастной любви, ведь даже у мистера Дерензи, пылкого поклонника тети Пэнси, иногда был очень невеселый вид. Как говорил мой отец, мистер Дерензи в отличие от Джонни Лейси не создан для любви. Его дело — вести гроссбух, выписывать счета и в одиночестве коротать вечера в своей по-протестантски скромной комнатке над пивной. А между тем говорили, что тетю Пэнси он любит уже целых тридцать лет.
Мне было жалко Тима Пэдди, хотелось, чтобы и он, и отец Килгаррифф, и мистер Дерензи, и тетя Пэнси были счастливы, чтобы вообще у всех все было хорошо. Помочь О’Ниллу, у которого болели суставы, или овдовевшей миссис Флинн было невозможно. Однако, несмотря на раздражительность старого садовника и строгость кухарки, требовавшей неукоснительного соблюдения заведенных на кухне порядков, нельзя сказать, чтобы они были недовольны жизнью. Иногда Джозефина что-то тихо напевала за работой, и сестры говорили, что она поет, потому что влюблена. Уж она-то, во всяком случае, была счастлива, и я, глядя на нее, тоже был бы счастлив, если бы не тревожная мысль, по-прежнему не дававшая мне покоя.
— Понимаешь, я просто не вижу в этом никакого смысла, — говорил я матери.
— Все равно же в школу идти придется, Вилли.
— Это ужасная школа.
— В ужасную школу отец бы тебя не отдал.
— Он что же, считает, что отец Килгаррифф — никудышный учитель?
17
Коллинз принадлежал к правым шинфейнерам, выступавшим за самоопределение Ирландии в рамках доминиона Англии; Де Валера был левым шинфейнером, сторонником Ирландской республики.
18
Гомруль (Home Rule) — движение последней трети XIX — начала XX в. за самоуправление Ирландии при сохранении верховной власти английской короны.
19
В 1599 г. лордом-наместником Ирландии был назначен фаворит королевы Елизаветы I Роберт Деверью, граф Эссекс (1566–1601), неудачные действия которого против ирландских повстанцев предопределили его смещение и казнь по обвинению в государственной измене в 1601 году.
20
23 декабря 1601 года ирландская повстанческая армия, идущая на помощь окруженному в Кинсейле пятитысячному испанскому экспедиционному корпусу, потерпела сокрушительное поражение от англичан.