Страница 45 из 84
Имельда обещала — обещать ведь легко. Разговор происходил в столовой, за закрытой дверью, потому что на кухне была Филомена, а в гостиной — тетя Пэнси и тетя Фицюстас.
— Тебе хорошо в школе? Скажи мне, Имельда. С Терезы Ши спрос невелик, но ведь все остальные с тобой ласковы, правда? Ты же монахиням нравишься?
Имельда не ответила. Она не сводила глаз с сидевшей на искусственных фруктах мухи. Как она, бедная, будет разочарована, обнаружив, что в этих фруктах нет сока. Да, подтвердила она, в школе с ней ласковы.
— И в Килни тоже. Тетя Пэнси души в тебе не чает. И тетя Фицюстас, и Филомена, и отец Килгаррифф. И мистер Дерензи, когда он приходит.
Муха взлетела над вазой с фруктами и, покружившись над стоявшей на комоде лампой, опустилась на пробку графина, где уже сидела другая муха. На цветном стекле пробки белела глубокая уродливая трещина.
— Да, — сказала Имельда.
— Скажи, ты бы уехала из Килни, Имельда?
Обе мухи потеряли к графину интерес. Одна исчезла под потолком, а другая поползла по дверце комода. Имельде вдруг показалось, что зеленая гондола едва заметно вздрогнула, словно вот-вот отплывет. Однако на другой картине люди, стоявшие у входа в церковь, оставались неподвижными. Стараясь не смотреть матери в глаза, Имельда спросила:
— Он действительно вернется?
— Да, когда-нибудь вернется.
— Иногда мне кажется, что всего этого не было. Что тут какая-то ошибка.
— Ошибка?
— Может, и Кухулин не гнал в стан врагов колесницу с мертвецами? Может, не было ни мучеников из Митчелстауна, ни священника из Йола?
— Нет, нет, Имельда, — мягко сказала мать, — все это правда. И не надо делать вид, будто этого не было.
И опять Имельде почудилось, что гондола качнулась на воде; на этот раз поднял руку и кто-то из стоявших у церкви — она это ясно видела.
— Эта женщина считает, что я не должна была появляться на свет.
— Какая женщина? О ком ты говоришь, Имельда?
— Мисс Халлиуэлл, ты же сама мне про нее рассказывала.
— Да, но я ничего такого тебе не…
— В бюро тети Фицюстас спрятано ее письмо.
— Ты что же, влезла в бюро? Имельда, какой стыд! Неужели ты сама не понимаешь, как это нехорошо? Ведь это все равно что подслушивать. Позор! Читать чужие письма — что может быть хуже!
— Я знаю.
Во дворе раздался голос Филомены и кудахтанье кур, и Имельда вспомнила, что, когда мать рассказывала ей о том, как в Килни приезжали родители уговаривать ее вернуться в Англию, она представила себе, что под окнами в накинутом на голову плаще прошла Филомена. Сейчас, чтобы задобрить мать, которая все еще сердилась, Имельда решила сообщить ей об этом, однако та посмотрела на нее с удивлением, сказав, что, насколько она помнит, во время разговора с родителями Филомена под окнами не проходила.
— А по-моему, проходила, — стала спорить Имельда. — Я в этом уверена.
Мать с еще большим недоумением посмотрела на девочку. В это же время, продолжала Имельда, тетя Фицюстас и тетя Пэнси привели с прогулки собак, тетя Фицюстас несла на блюде бисквитный торт, вошел в гостиную и отец Килгаррифф. Он подбросил торфа в камин, раздул кузнечными мехами пламя и сказал, что в такой день сырость до самых костей пробирает.
Имельда улыбнулась матери, давая понять, что разговор у них самый обыкновенный и будет лучше, если они помирятся и забудут о размолвке. Но мать, нахмурившись, думала о чем-то своем. Помолчав с минуту, она вернулась к началу разговора, и Имельде пришлось опять давать обещание, что она не будет больше подслушивать и лезть в бюро тети Фицюстас. Хорошо еще, с радостью подумала она, что не пришлось признаваться, что она читала не только письма тети Фицюстас, но и дневники матери.
В тот вечер, лежа в постели, Имельда вспомнила этот разговор. Получилось неудачно. Впрочем, она и сама толком не знала, мог ли он кончиться по-другому. Жаль только, что вышла какая-то путаница. Потом она стала думать о красной гостиной, разбросанных по столу учебниках и о светловолосом мальчике ее возраста, которому никак не давалась латынь. С улицы доносится запах душистого горошка, а вот и она сама выходит из гостиной в сад посмотреть, как Тим Пэдди ровняет граблями дорожку.
«По мнению экспертов, убийство, вероятнее всего, было совершено ножом мясника».
Имельда вложила аккуратно вырезанную из газеты заметку обратно в потайной ящик и задвинула его. Собственно говоря, никакой особенной тайны в нем не было — просто надо было провести пальцами по резной колонне.
Она бесшумно подняла крышку бюро и убрала подпорки. «Голова была частично отделена от шеи, на теле обнаружено семнадцать ножевых ранений».
— Голова, — произнесла вслух Имельда, повернувшись к бюро спиной и облокотившись на него. Она представила себе, как свисает с шеи полуотрубленная голова; представила глаза, рот и подергивающееся тело: точно так же, еще целую минуту после смерти, бился индюк — она сама видела.
— Привет, Имельда, — сказал мистер Дерензи.
— Привет, Имельда, — сказал Джонни Лейси.
Нравится ли ей мельница? Нравятся ли ей зеленый циферблат мельничных часов, шум воды и по-осеннему красные виноградные побеги на камне? Вроде бы нет, не нравятся. «Некрасиво все это», — внезапно подумалось ей.
— Сегодня у нас много дел, Имельда, — сказал Джонни Лейси, — а то бы я обязательно что-нибудь рассказал тебе.
— Поторапливайся, Джонни! — крикнул ему мистер Дерензи.
Вытянув свои длинные, худые ноги, она села прямо на булыжник, которым был вымощен мельничный двор. «Ноги у тебя как спички», — говорила ей Тереза Ши. «С возрастом еще похудеют», — предсказала она, но тетя Пэнси сказала, что все это ерунда. «Ты будешь красавицей, Имельда, — пообещала она. — Вот увидишь».
Странно все-таки, что мать все время твердит ей: он обязательно приедет, надо только набраться терпения. Странно, что она что-то записывает в старом своем блокноте — разобрать ведь все равно ничего нельзя. Имельда поднялась с булыжника и пошла к мистеру Дерензи в контору.
— Вам нравится мельница? — спросила она его. — По-вашему, здесь хорошо?
— Не знаю, что и сказать: я ведь здесь не первый день работаю.
— А эта мельница всегда тут будет, мистер Дерензи?
— Куда ж она денется?
Сначала Имельда шла березовой рощей, потом полем. Какое удовольствие подойти к этому дереву и прижаться к нему — как позавчера. Обвить руками его ствол: оно же ни в чем не виновато; чудовищно обвинять бедный старый дуб, глупо его бояться. «Имельда — глупельда», — бывало, дразнила ее Тереза Ши, но это было давно, больше она ее так не дразнит.
Имельда села, закрыла глаза, и, когда он сошел с автобуса у магазина Дрисколла, она испытала такое же чувство, будто прижалась к дереву. «Имельда, — сказал он. — Какое чудесное имя!» И тогда она рассказала ему про святую Имельду и про то, как ей явился ангел. А он улыбнулся и погладил ее по голове.
Она вскочила и побежала по краю поля. Иной раз, когда она бежала, ее фантазии не удерживались в голове, словно бы рассыпаясь на мелкие части. Теперь же этого не произошло. Гладя ее по голове, он рассказал, как вошел в магазин, маленький пыльный магазинчик, похожий на лавку старьевщика, ту самую, у подножия крутой горы, в Корке. Какая-то подслеповатая старуха сняла с витрины три висевших на связке ножа, и он сам развязал бечевку. Другого выхода не было, пришлось пойти именно в такую лавку, пояснил он, ведь подслеповатая старуха никогда бы его не опознала.
Имельда перелезла через каменную стену и, выбившись из сил, упала на траву. На палубе веселилась большая компания, ехавшая со свадьбы. Люди пели, обсыпали друг друга конфетти. Двое плясали и пили прямо из горлышка, а у маленькой девочки в белом атласном платьице все личико было измазано шоколадом. Он же всю дорогу ощупывал лезвие ножа в кармане.
«А вечер, — нашептывала себе Имельда, опять кинувшись бежать по полю, — сплошные вьюрковые крылья». Иногда читать стихи помогало. Нырнув в крапиву, она забилась в угол разрушенного особняка. «Полдень жарко-багрян», — шептала она.