Страница 34 из 84
— Я приехала к своему двоюродному брату, мистер Дерензи.
Мистер Дерензи еще сильнее наморщил лоб:
— Но Вилли здесь нет, Марианна. Видите ли, он уехал. Уже несколько месяцев назад.
— Не может быть.
— Да, да, уехал.
Я ничего не сказала. Слова застревали в горле.
— После всего, что произошло, любой бы уехал, Марианна.
— А где он, мистер Дерензи? Куда он уехал?
Он медленно покачал головой.
— Пожалуйста, скажите, мистер Дерензи.
— Никому из нас Вилли не написал ни слова. Дом в Корке продается.
В комнатке воцарилась мертвая тишина. Я смотрела на кожаные переплеты гроссбухов, на деревянные шкафчики с узкими, помеченными бирками ящиками, где хранилась картотека. В одном углу были свалены мешки, в другом лежала какая-то шестерня. Я сказала, что была у Джозефины, но ее не застала. Мистер Дерензи кивнул, и опять стало тихо. Тишина заползала в углы конторы, обволакивала шкафы, гроссбухи и бумаги, аккуратно сложенные на письменном столе. Мистер Дерензи предложил мне табаку из синей оловянной коробочки и, когда я отказалась, запустил щепотку себе в нос. Закипел чайник, стоящий в камине, на углях. Мистер Дерензи снял с полки у себя за спиной чайник для заварки и, подойдя к камину, стал заваривать чай.
— Я хорошо помню тот день, когда родился Вилли. Я знаю его всю жизнь, — сказал он.
С этими словами он повернулся ко мне, выставив свою огромную, точно у скелета (твое сравнение), челюсть и тряхнув поредевшими рыжими волосами. Чайник был старенький, на носике и крышке облупилась эмаль.
— Если оставите записку, я обязательно передам ее Вилли из рук в руки. — Эти слова прозвучали с какой-то зловещей категоричностью. Мистер Дерензи налил чай и протянул мне чашку с блюдцем в розочках.
— Как вы думаете, Джозефине известно, где он?
— Право, не знаю.
— А где Джозефина, мистер Дерензи?
— Она работает в приюте святой Фины при монастыре в Корке.
Я встала со стула, который он подставил мне рядом с камином, и подошла к окну. Небо было низкое, серое. Снег мягко падал на крыши и на булыжник, которым был выложен мельничный двор. Стрелки на зеленом циферблате показывали двадцать минут двенадцатого. Я почему-то вдруг вспомнила твои слова о том, что эти часы всегда спешат, и подумала, не встают ли они из-за снега. А что если и в самом деле большая стрелка, двигаясь вверх, остановится под тяжестью Снега? Я повернулась к мистеру Дерензи, безуспешно пытаясь заглянуть ему в глаза.
— Вы что-то скрываете от меня, мистер Дерензи? Ничего не случилось?
— Нет, нет, Марианна.
Уверенности в его голосе не было. Для пущей убедительности он энергично покачал головой, встряхнув своей рыжей шевелюрой.
— Я должна знать, где он, — сказала я.
Он не ответил, отхлебнул чаю, а затем еле слышно вздохнул.
— У меня от Вилли будет ребенок.
Мистер Дерензи прикрыл веки, словно был не в силах смотреть на меня, и издал какой-то странный звук — казалось, жалобно застонал зверь.
— Оставаться у себя дома я не могу. Не могу позорить родителей. Поэтому я сюда и приехала.
— Вы бы лучше возвратились в Англию, Марианна, — сказал он, как будто не слышал моих слов.
— Едва ли это будет лучше. Мистер Дерензи, когда Вилли вернется, как вы полагаете?
— Как только это произойдет, я немедленно дам ему знать, что вы приезжали.
— Вы меня очень осуждаете?
— Я всего лишь управляющий, Марианна. Всю жизнь я прожил холостяком. В таких вещах я ничего не смыслю.
— Но ведь у вас с тетей Вилли…
— Мы всего лишь близкие друзья, Марианна.
— Простите меня.
— Пустяки, — сказал он и повторил, что мне лучше вернуться в Англию.
— Мистер Дерензи, Вилли не знает о моем положении. Иначе бы он непременно сообщил, куда едет. Уверяю вас, я прекрасно понимаю, что уехать ему было необходимо. Но не мог же он не сказать куда, мистер Дерензи.
— Вилли уехал через несколько дней после вашего отъезда. Уладил вопрос о продаже дома с Лэниганом и О’Брайеном и сразу же уехал. Как-то утром я прихожу в контору, а Вилли нет.
Его руки, казавшиеся прозрачными на пустой поверхности массивного письменного стола, дрожали, в глазах застыл страх. Стараясь скрыть его, он опять опустил веки.
— Я хотела бы пойти в Килни.
Мистер Дерензи по-прежнему сидел с закрытыми глазами, уголки рта опустились, он явно что-то хотел сказать, но не мог. Затем открыл глаза и испытующе посмотрел на меня.
— Пожалуйста, возвращайтесь в Англию. Пожалуйста, дитя мое, прошу вас.
Я молча покачала головой, не зная, как иначе ответить. Я сказала, что помню дорогу в Килни, и тогда, помолчав с минуту, он встал, снял с вешалки за дверью темно-синее пальто, натянул шерстяные перчатки и стал спускаться вниз по крутой, похожей на чердачную лестнице. Через двор в ловко сидящем комбинезоне, насвистывая, прошел хромой рабочий. Нас он не видел. В свое время ты называл мне его имя, но сейчас оно вылетело у меня из головы.
— Смотрите, — сказал мистер Дерензи, — пойдете вдоль изгороди, пока не увидите слева от себя ворота. Но погода не для прогулок, Марианна, И учтите, Вилли в усадьбе нет.
— Да, конечно, я знаю.
Я пошла вдоль изгороди. Слезы, которые я так долго сдерживала, теперь градом катились у меня по щекам. «Несчастная, заблудшая овечка, — наверняка подумал мистер Дерензи. — Пришла поплакаться — не знает, как ей быть». Я вспомнила о родительском доме, о царившей в нем доброте, об уютной, налаженной жизни. Отец с матерью делали все, что могли, жались, только бы отправить меня в дорогой пансион, который был им не по карману; откладывали деньги, чтобы я могла поехать в Монтре, ибо считали, что эта поездка пойдет мне на пользу. Они всегда делали все, что было в их силах. Волновались, когда я расстраивалась, старались помочь, утешить. Рыдания сотрясали все мое тело, слезы теплыми ручьями струились по застывшему от холода лицу. Сейчас в родительском доме, наверно, пьют кофе с овсяным печеньем, которое так любил отец. Впрочем, сейчас им там не до печенья.
Я остановилась переждать, пока уляжется волнение, А потом двинулась дальше, прошла березовой рощей и стала подыматься в гору; сначала подъем был пологим, потом стал круче. Взобравшись на самую вершину, я увидела внизу, на фоне побелевших полей, суровые очертания обгоревшей усадьбы. Медленно спустившись с холма, я перелезла через каменную стену и погрузилась в заросли рододендронов. Вблизи дом уже не казался таким красивым, он мрачно громоздился надо мной, и от его почерневших стен веяло такой промозглой сыростью, что меня пробрал озноб. Проросшая сквозь пол в прихожей трава была не такой зеленой и свежей, как летом, а в гостиной, которую ты называл красной, падал снег. Снег мягко ложился на камни и на разбитый старый рояль. Проход под аркой был забит нестругаными досками. Я отыскала кухню, а над ней — уцелевшие от пожара комнаты. Все двери были открыты настежь, но ни в одной из комнат не сохранилось тепла, на стенах выступила влага.
Теплица в саду развалилась, дверь висела на ржавых петлях, стекло осыпалось. На том месте, где раньше были грядки с овощами, теперь рос высокий худосочный, засыпанный снегом чертополох. Ты стоял здесь со мной, вспоминая старого садовника и Тима Пэдди, который был влюблен в Джозефину. И тут я вспомнила, что хромого с мельницы зовут Джонни Лейси, это его Джозефина предпочла Тиму Пэдди.
— Марианна!
Рядом со мной стояла озадаченная тетя Пэнси. Робко протянув мне руку, она повела меня за собой в садовое крыло, в прохладную квадратную гостиную, где летом нас с тобой угощали пшеничными лепешками и где мы все в неловком молчании столпились, вернувшись с похорон твоей матери.
— Очень жаль, что нет сестры, — сказала она. — Они с отцом Килгарриффом уехали рано утром и до сих пор не вернулись. Такой снегопад, я уже начинаю беспокоиться.
Я опять сняла свою новую меховую шляпу, но в пальто осталась.
— Чаю? — предложила тетя Пэнси.
— Спасибо, мистер Дерензи уже поил меня чаем.