Последнее убийство (Сборник)

Гант посмотрел на него.

— Потому что ей это не нужно,— произнес он медленно.— Она его любит. Но если жених не говорит невесте, где он учился...

— Это не значит, что он лгал,— перебил его Кингшип.

— Потому что у них не было разговора об учебе,— иронично заметил Гант.

— Я думаю, что при сложившихся обстоятельствах это возможно.

— Не сомневаюсь. Обстоятельства говорят за то, что он был знаком с Дороти.

— Вы не имеете права на такое предположение.

Гант медленно отхлебнул кофе.

— Вы боитесь этого, не так ли?

— За Марион? Не смешите меня.— Кингшип отпил молока.— Человек не является виновным, пока его вина не доказана.

— Значит, нам надо получить доказательства, не так ли?

— Да? Вы считаете, что он начал охоту за удачей?

— Я допускаю, что это, возможно, гораздо больше, чем вы,— сказал Гант. Он дожевал кусок пирога.— Так что вы собираетесь делать дальше?

Кингшип смял бумажную салфетку.

— Ничего.

— Значит, вы позволите им пожениться?

— Я не могу помешать этому, даже если очень захочу,— ответил он.— Им больше двадцати одного года.

— Вы можете нанять детективов. Еще четыре дня впереди. Они смогут что-нибудь найти.

— Возможно,— кивнул Кингшип.— Если они сумеют. Или Бад все узнает и скажет Марион.

Гант улыбнулся:

— Тогда придется смеяться мне.

Кингшип вздохнул.

— Разрешите мне рассказать вам кое-что,— начал он, не глядя на Ганта.— У меня была жена и трое дочерей. Двух дочерей забрали от меня. Жену я оттолкнул сам. Возможно, я сам оттолкнул и какую-то из дочерей. Теперь у меня осталась единственная дочь. Мне пятьдесят семь лет, и у меня осталась одна дочь и несколько друзей, с которыми я играю в гольф и разговариваю о делах. Вот и все.

Кингшип повернулся к Ганту.

— Кто вы? — Его лицо было неподвижно.— Что вам

за дело до всего этого? Может быть, вы упиваетесь своей способностью к анализу и хотите показать другим, какой вы умный? Вы же понимаете, что мне ваш рассказ кажется чепухой. Вы пришли в мою контору и положили передо мной книгу. Вы только и сказали: «Бад Корлис был в Стоддарде». Может быть, вы просто рисуетесь передо мной?

— Возможно,— с легкостью согласился Гант.— По также возможно, что я считаю его убийцей ваших дочерей. Возможно, вы считаете донкихотством мое желание добиться, чтобы убийца понес наказание.

Кингшип допил молоко.

— Я думаю, вам лучше уехать и радоваться своим каникулам.

— Да, я поеду к себе в Уайте Плейнс,— сказал Г ант.— У вас язва? — он показал на стакан из-под молока.

Кингшип кивнул. Гант откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на него.

— И весите на тридцать фунтов больше, чем следовало бы,— добавил он.— Ну, я не думаю, что Бад будет терпеть вас десять лет. Впрочем, он сумеет избавиться от вас и за три-четыре года.

Кингшип встал. Он кинул на стол доллар.

— Прощайте, мистер Гант,— проговорил он.

Гант тоже расплатился.

— Еще что-нибудь? — спросил официант.

Гант отрицательно покачал головой.

Он успел на поезд 5.19 в Уайте Плейнс.

 Глава 9

В письме к матери Бад сделал только один намек на деньги Кингшипа. Раз или два он упомянул «Кингшип Коппер». Он знал, что, когда будет знакомить мать с Марион и ее отцом, она будет считать, что роскошные апартаменты принадлежат ему, а вовсе не Кингшипам, что заслуга во всем принадлежит только ему.

Однако вечер принес огорчения.

И не потому, что его мать реагировала не так, как он ожидал. С полуоткрытым ртом она осматривала дом, удивляясь разодетому лакею, коврам, книгам, шампанскому, которое подавали,— да, да, шампанскому, которого она никогда не пила,— она восторженно смотрела на все, окружающее ее.

Нет, его мать вела себя нормально, и реакция ее была верной. Нет, огорчение его было вызвано тем, что Марион и ее отец, очевидно, поссорились. Марион разговаривала с отцом только тогда, когда это было неизбежно. Очевидно, ссора произошла из-за него, поскольку Лео, обращаясь к нему, избегал смотреть ему в глаза, а Марион называла его «дорогой» явно вызывающе, поскольку раньше она никогда так не обращалась к нему при посторонних. Беспокойство смутно охватило его, будто в ботинок попал камень.

Обед был скучным. Лео и Марион сидели с одной стороны, а он и его мать — с другой. Никто не разговаривал. Марион избегала разговоров с отцом, а его мать вообще старалась поменьше разговаривать. Марион называла его «дорогой» и рассказывала его матери об их доме. Его мать называла их «дети». Лео угощал ее и просил не обращать на него внимания. Сам он ел мало.

Бад гордо улыбался матери и подмигивал ей, когда Марион и ее отец склонялись над своими тарелками.

После еды он предложил Марион сигарету и взял одну себе. А потом дал ей прикурить от спички, которую достал из коробки, сделанной в виде книги. Но на этот раз на медной обложке коробки стояли слова: «Бад Корлис».

Но все равно в его ботинке был какой-то камешек.

В сочельник они пошли в церковь. После церкви Бад хотел поговорить с матерью, надеясь, что Марион пойдет проводить отца домой. Но Марион, к его досаде, решила ехать с ними. Лео один отправился домой, а Баду пришлось сидеть между двумя женщинами в машине. Он рассказывал матери об улицах, по которым они проезжали, и поскольку миссис Корлис никогда не была в Нью-Йорке, ей это было интересно.

В вестибюле отеля он спросил, не устала ли она, а когда она ответила утвердительно, был разочарован.

— Не спи пока,— предупредил он.— Я позже позвоню тебе.

Они пожелали друг другу спокойной ночи и поцеловались. Миссис Корлис поцеловала также и Марион.

Возвращаясь домой к отцу, Марион молчала.

— Что с тобой, дорогая?

— Ничего,— ответила она.— А что?

Он пожал плечами.

Он собирался оставить ее у двери ее комнаты, но камешек беспокойства превратился в булыжник и они уселись в гостиной на тахте. Кингшип был уже в своей комнате. Они закурили.

Она сказала ему, что ей очень понравилась его мать. Он был рад этому и уверил ее, что она тоже понравилась его матери. Они заговорили о будущем, но он чувствовал по ее тону, что она думает о чем-то другом. Он откинулся назад, прикрыл глаза, обнял ее за плечи и стал внимательно прислушиваться к ее голосу, чего он никогда не делал раньше. Это не могло иметь значения! Не могло! Он забыл о чем-то, он что-то обещал ей и забыл. Но что бы это могло быть? Он обдумывал каждый свой ответ, каждое слово, пытаясь разобраться, в чем же дело. Точно так же шахматист обдумывает каждый свой ход перед тем, как поставить очередную фигуру на ту или иную клетку.

— Два,— сказала она, когда разговор зашел о детях. Он поправил складку на брюках.

— Или три,— улыбнулся он.— Или четыре.

— Два,— сказала она.— Один будет учиться в Колумбии, а другой в Колдуэлле.

Колдуэлл. Что-то связано с Колдуэллом. Эллен.

— Может быть, они оба будут учиться в Мичигане или где-нибудь в другом месте,— сказал он.

— А если у нас будет один ребенок, он будет учиться в Колумбии, а потом переведется в Колдуэлл. Или наоборот.-— Она улыбнулась и стряхнула пепел. «Гораздо тщательнее, чем обычно,— заметил он.— Переведется в Колдуэлл. Переведется в Колдуэлл...» Он молча ждал.— Нет, я не хочу, чтобы он делал это,— сказала она.— Потому что это не делает чести. Перевод связан с трудностями.

Они немного помолчали.

— Нет,— произнес он наконец.

— Что нет? —- спросила она.

— Нет,— ответил он.— Я ничего не потерял.

— О чем ты говоришь, о переводе?

— Конечно. Я же говорил тебе.

— Нет. Ты никогда не говорил...

— Говорил, любимая. Я уверен, что говорил. Я учился в Стоддардском университете. А потом перевелся в Колдуэлл.

— Так там училась моя сестра Дороти!

— Я знаю. Эллен говорила мне.

— Ты не говорил мне, что знал ее!

— Нет. Эллен показывала мне ее фото, и мне казалось, что я вспомнил ее. Я уверен, что говорил тебе об этом в музее.