Страница 118 из 123
В больнице, куда Эдгара По привезли около пяти часов вечера, он оказался на попечении некоего доктора Морана. Впоследствии тот вспоминал, что до трех утра следующего дня пациент находился в совершенно бесчувственном (близком к коматозному) состоянии, затем у него начались конвульсии, он стал бредить. Состояние несколько улучшилось только на следующий день (5 октября). Позднее, в ноябре, по просьбе миссис Клемм доктор сообщил ей в письме о последних часах жизни ее «Эдди»:
«Меня позвали к его постели, как только его состояние улучшилось. Я стал расспрашивать о семье, месте жительства, родственниках и т. д. Но ответы были спутанными и смутными. Он сообщил мне, что у него есть жена в Ричмонде, но не знал, когда он покинул этот город, что стало с его багажом и одеждой. Желая ободрить его… я сказал, надеюсь, что вскоре он сможет насладиться обществом своих друзей, которые придут сюда, а я был бы счастлив помочь ему и облегчить его состояние. При этих словах он неожиданно встрепенулся и с большим чувством произнес: „Лучшее, что мог бы сделать надежный друг, — вынести из его головы мозги напрочь выстрелом из пистолета“… После этих слов мистер По, казалось, лишился сил, и на короткое время я его оставил. Когда вернулся, увидел, что он впал в буйство и две медсестры с трудом удерживают его в постели. Это состояние длилось до вечера субботы (то есть до 6 октября), когда он начал звать: „Рейнольдс! Рейнольдс!..“ Призывы длились всю ночь — до трех утра воскресенья. Потом он обессилел и затих. Казалось, заснул. Затем повернул голову и произнес: „Господи, помоги моей бедной душе“ и ушел».
Что это был за Рейнольдс, которого так долго и настойчиво звал поэт, и зачем он был нужен ему — так и остается загадкой.
Сумрачный гений. Сумеречный гений.
Сюжеты лучших новелл и стихотворений Эдгара По своим источником всегда имели ту сумеречную зону, что расположена на грани сна и яви, мира живых и области мертвых, на смутной, едва уловимой границе реальности и фантазии. Даже собственные сумеречные состояния он полагал доказательством, следствием и свойством своего таланта.
Он так и ушел — перед рассветом — на границе ночи и дня, на зыбком пересечении мрачных ночных теней и призрачных предрассветных видений… И сумрак не отпустил его…
POST SCRIPTUM
Эдгара По хоронили 8 октября. Разумеется, миссис Клемм на похоронах не присутствовала — она ничего не знала. Известие о смерти «Эдди» настигло ее только 9 октября. Тем же днем она написала миссис Ричмонд:
«Анни, мой Эдди мертв — он умер в Балтиморе вчера — Анни, моя Анни, молитесь за меня, вашу покинутую подругу. Чувства оставили меня — как только я узнала, я написала в Балтимор. Напишите и посоветуйте, что мне делать».
Анни пригласила ее к себе. Какое-то время Мария Клемм жила в семье возлюбленной «сына». Через несколько месяцев перебралась к «благодетельнице» миссис Шью и жила в ее доме по крайней мере до лета 1852 года. Затем ее приютила «Стелла», миссис Сара Льюис. Тут она прожила довольно долго. Но госпожа Льюис в конце концов развелась с мужем и уехала в Англию. Вслед за тем Мария скиталась по родственникам. В начале 1860-х годов жила у некой мисс Салли Ф. Робинс в Огайо. Той взбрело в голову, что она должна составить жизнеописание поэта. Впрочем, вскоре врачам удалось «переубедить» ее — мисс Робинс очутилась в сумасшедшем доме. Средств у миссис Клемм совсем не было, и она добывала их, обращаясь с просьбами — в основном письменными — к родственникам и тем, кто знал «ее Эдди». Эти просьбы долетели даже до Лондона: известно, что в 1868 году Ч. Диккенс перевел несчастной женщине тысячу долларов. Под конец жизни она очутилась (ирония судьбы!) в Балтиморе — в церковном приюте для обездоленных, где и умерла в 1871 году.
Очевидно, что миссис Клемм следовала воле покойного, когда отдала его бумаги Руфусу Грисуолду. Когда хотел, тот мог быть обходительным и умел располагать к себе людей. Тем более женщину, сына которой он называл своим другом, да к тому же помогал деньгами и клялся, что гений «ее Эдди» не будет забыт, а он, Грисуолд, приложит к тому все усилия.
Он и «приложил». Трудно сказать, прочла ли она тот обширный некролог, что Р. Грисуолд поместил в газете «Daily Tribune» на следующий день после похорон поэта — 9 октября 1849 года, что начинался словами:
«Эдгар Аллан По мертв. Он умер в Балтиморе позавчера. Это известие поразит многих, но мало кого опечалит. В этой стране поэт был широко известен в связи со своей репутацией, а кто-то знал его и лично; у него имелись читатели в Англии и в нескольких странах континентальной Европы, но друзей у него было совсем немного или вообще не было…»
Хотелось бы верить, что не прочла. Да и сам Грисуолд (будем надеяться!), возможно, испытывал некоторую неловкость от своих собственных — мстительных и несправедливых — слов. Может быть, поэтому он и подписал тот некролог не собственным именем, а псевдонимом «Людвиг»?
Впрочем, ровно год спустя, в октябре 1850 года, он вполне успешно ее преодолел, опубликовав в журнале «International Monthly Magazine» обстоятельный, но полный лживых измышлений и порочащий писателя очерк его жизни. Уже за своей подписью. А затем эти «факты» пошли «в народ», и ярлык высокомерного скандалиста и алкоголика прочно приклеился к имени поэта. По меньшей мере на четверть века. Впрочем, эхо тех давних измышлений Грисуолда можно услышать и сейчас. Разумеется, его главными мотивами были месть и зависть. Правда, закрадывается и иное подозрение: а может быть, он все-таки понимал истинную величину гения поэта? Помните, что во сне Пилату говорит булгаковский Иешуа Га-Ноцри: «Мы теперь будем всегда вместе… Раз один — то, значит, тут же и другой! Помянут меня, — сейчас же помянут и тебя». Может быть, в этом дело?
Завистник ненадолго пережил того, кого обидел. Умер он в 1857 году. Умирал в мучениях, от туберкулеза. Да и предшествующие — 1850-е годы — дались ему тяжело: здесь и смерть дочери, и судебные преследования, и обвинение в двоеженстве, и сумасшествие близкого друга, да и много всего другого. В общем, «не желай ближнему…».
«Анни», миссис Нэнси Локк Хейвуд Ричмонд, возвышенно-платоническая любовь поэта, прожила долгую, спокойную и, вероятно, счастливую жизнь (умерла в 1898 году): в достатке, в окружении любимых детей и родственников. Но, видимо, память беспокоила. В ином случае едва ли после смерти мужа (в 1873 году) она стала бы вносить изменения в собственное имя и, пройдя юридическую процедуру, официально стала не только Нэнси, но и Анни. Уже без кавычек.
Совсем иная — короткая и печальная — судьба ожидала Фанни — Фрэнсис Сарджент Осгуд. Потеряв родившегося в 1846 году ребенка (девочку по имени Фанни Фэй), она пережила глубокую депрессию. По этой ли причине или потому, что уже несла в себе фатальную болезнь, она умерла от туберкулеза на тридцать девятом году жизни. После нее остались дочери — четырнадцати и одиннадцати лет. Но и те только на год пережили мать — сгорели от чахотки.
«Елена», Сара Хелен Уитмен, несмотря на «слабое» здоровье и «проблемы с сердцем», дожила до семидесяти пяти лет (умерла в 1878 году), путешествовала (в том числе по Европе), продолжала писать стихи и не уставала удивлять современников своей экстравагантностью; не бросала спиритизм и, видимо, не раз вызывала дух своего великого друга. Кто знает, может быть, именно он и надоумил ее написать книгу («Эдгар А. По и его критики»)? Тем более что это был прекрасный повод напомнить и о себе — такой необыкновенной, талантливой, загадочной и любимой. Ей удалось сохранить значительную часть перешедшего в конце концов от матери состояния. Она употребила его на издание стихов — своих и сестры, а после смерти (оставшуюся часть) завещала на помощь цветным детям и защиту домашних животных от насилия.
О ком еще стоит сказать? Эдвин Паттерсон — тот самый юноша, с которым Эдгар По собирался осуществить свой самый заветный проект — издавать собственный журнал. Его судьба сложилась следующим образом. Получив известие о смерти кумира, он продал «Наблюдателя» и покинул родной Окуоки. Вложив все деньги, отправился в Калифорнию за золотом. Но… все вышло как у По — в его знаменитом «Эльдорадо»: