Страница 10 из 14
Когда впереди показался холм, я понял, что успеваю нормально. Даже, пожалуй, приехал раньше, чем надо. По дороге из города потоком двигались люди. Угря отсюда было не разглядеть, но ярким пятном выделялся флаг по главе процессии - лазоревый с алой полоской поверху, словно заря над морем. Родовые цвета династии, которая правит на континенте.
Многие зрители уже торчали вокруг холма. Они бы, наверно, расселись прямо на эшафоте, но их оттесняли стражники. Голоса сливались в неясный гул, похожий на шум прибоя.
Ближе я подъезжать не стал. Спешился и сказал кобылке: "Иди домой". Хлопнул ее по крупу в качестве подтверждения. Кажется, она поняла. Фыркнула и поплелась к домам на окраине. Я уселся на землю под терновым кустом и еще раз глотнул из фляги. Предзакатное солнце ярко освещало возвышенность с эшафотом.
Угря наконец-то довели до вершины. Сверкали кирасы стражников. Звук трубы разнеся над степью, и гомон постепенно затих. Голос герольда зазвучал в тишине, но слов отсюда было не разобрать. Впрочем, и так понятно - зачитывали текст приговора. Мелькнуло желто-белое одеяние жреца.
Возня на вершине продолжалась еще достаточно долго. Потом, наконец, официальные лица направились вниз по склону. Процессия с флагом потянулась обратно к городу, но зеваки по-прежнему стояли вокруг холма. Надо думать, адресовали Угрю прощальные пожелания. Я откинулся на спину, положив под голову руки. Почему-то вспомнилась девушка с лентами в волосах, которую я видел на окраине города, и опять защемило сердце. Небо было пустым и блеклым.
Я лежал так около получаса. Потом поднялся. Толпа уже практически рассосалась. Самых упорных стражники подгоняли к дороге. Наконец, вокруг эшафота не осталось ни единого человека. Тогда я пошел вперед.
Ветер дул в спину; зеленые волны, обгоняя меня, бежали к холму. Я добрался уже почти до подножья, когда на вершину выскочили трое мальчишек. До этого прятались, наверно, в кустах и ждали, пока уйдет стража. Один из пацанов приспустил штаны и помочился на эшафот. Его поддержали одобрительным ржанием. Закончив дело, малолетние хулиганы бросились по склону к дороге. Правильно, люди, лучше вам поспешить. Скоро уже начнется.
Я выбрался на вершину и огляделся. Эшафот представлял собой плиту, лежащую на земле. Угря приковали к ней за руки и за ноги - лицом к небу. Перед казнью его отмыли и переодели в чистое. Меня это откровенно порадовало - представляю, как он благоухал после стольких лет, проведенных в яме. На белой рубахе, правда, растекся привет от юных поклонников, но это было не так уж страшно. Спасибо, что кучу не навалили.
На мое появление Угорь никак не отреагировал. Лежал и тихо поскуливал. Глаза бессмысленно таращились в небеса. Ноздри у него были вырваны, а кожу густо покрывали рубцы. Дознаватели старались, это было заметно.
По-моему, лучше бы он все-таки сдох. Но судьбе, конечно, виднее.
Мой клинок, покрытый фиолетовыми разводами, легко перерубил железные цепи. Угорь этого, кажется, не заметил. Тогда я рывком поднял его на ноги и развернул лицом на закат. Солнце уже коснулось линии горизонта, и на малиновом диске отчетливо темнели крупные слезы.
- Смотри на него, - сказал я Угрю. - Оно не хотело, чтобы тебя казнили. Теперь иди к нему. Оно подскажет дорогу.
Бывший атаман глядел, не мигая, и закатный огонь отражался в его глазах. Я легонько подтолкнул Угря в спину, и он, спотыкаясь, побрел по склону холма. Может быть, мне следовало сопровождать его до конца? Он ведь ничего не соображает, а ему надо срочно найти убежище.
Нет. Угорь сейчас - безвольная кукла, и в этом, как ни странно, его главное преимущество. Потому что куклу, неспособную думать, судьба ведет напрямую. И если поблизости есть нора, в которую можно спрятаться, то он на нее наткнется. Главное было - освободить его от цепей. Я это сделал. Больше он во мне не нуждается.
Я стоял на эшафоте, глядя на запад, пока солнце не свалилось за край степи. Потом отошел на пару шагов и лег на теплую землю. Лиловая взвесь, дрожащая в воздухе, теперь была отчетливо различима. Она уплотнялась и, словно дым от костра, поднималась к небу. Шлейфы переплетались, сливаясь в темные облака и разбухая с каждой минутой. Дышать стало трудно, голова у меня кружилась, и на какое-то время я отключился. А когда снова открыл глаза, просветы между облаками исчезли; все небо от края до края было похоже на пыльный войлок.
Мне пришло в голову, что я, наверно, единственный человек на всем континенте, который наблюдает эту картину. Остальные уже забились в подвалы. Интересно было бы глянуть сейчас на город - пустые улицы, обезлюдевшие базары, трактиры, где нет ни единого посетителя. Корабли без команды, застывшие на голом причале...
Да, кстати, чуть не забыл.
Я вытащил меч из ножен и отбросил его в траву. Не знаю, что будет в следующем цикле. Я ухожу, но мое место займет другой. И клинок найдет его, когда придет время. Этот другой, наверно, узнает, зачем Угрю сохранили жизнь. И увидит, что стало с длинноволосым аристократом. И встретит повзрослевшую девочку, которая сегодня ускользнула от Ястребов. Но все это уже без меня...
Первые капли упали с неба, и я зашипел от боли. Меня как будто ошпарили кипятком, который не желал остывать, а, напротив, жег все сильнее. Кожа трескалась и облезала клочьями, а жидкий огонь проникал все глубже. Он жрал меня заживо, а я орал и смеялся, пока не угас мой разум.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПРЕДГОРЬЯ
1
Фиалки зацвели за день до осенней ярмарки. Игнорируя законы природы, пробились сквозь остывшую землю и распустились на сжатом пшеничном поле - все разом, в один момент. Лепестки едва заметно светились и дрожали от ветра - казалось, на пожухлой стерне танцуют язычки холодного пламени. Что-то неестественное, неправильное было в этом мерцании, и мелкая живность, чуя подвох, разбежалась и попряталась в норы. Даже птицы, которые вчера во множестве копошились среди жнивья, споря за уцелевшие зерна, сегодня исчезли, словно их сдуло ветром, и теперь над полем висела прозрачная тишина. И еще был запах, сладковатый и едва ощутимый, как будто в промозглую сырость добавили каплю меда.
Первым эту сладость уловил на рассвете знахарь - старик, живущий на выселках. Выйдя из избы по нужде, он вдруг остановился и втянул носом воздух, как гончая на охоте, а потом подпрыгнул, всплеснул руками и, тряся бородищей, кинулся будить свою ученицу - рябенькую долговязую Мирку. Та не сразу сообразила, в чем дело, и долго лупала глазами спросонья, пока дед, окончательно потерявший терпение, не пригрозил отходить ее хворостиной. Девчонка прониклась, сунула ноги в чеботы и, поминутно охая, выбежала на улицу. Знахарь, чертыхаясь, догнал ее, обозвал раззявой и сунул в руки большой холщовый мешок, припасенный специально для таких случаев. После чего Мирка потрусила, наконец, по дороге.
За полчаса она успела обежать полтора десятка домов, где жили незамужние девушки. Те, услышав, в чем дело, взвизгивали, наскоро одевались и бросались к подругам. Скоро весь городок гудел, как растревоженный улей. Девицы с мешочками, клацая зубами от холода, спешили туда, где над полем разливался холодный свет. Многие жевали на ходу, потому что дома завтракать было некогда - цветы следовало собрать до полудня.
...Вспоминая этот переполох, Ясень усмехнулся с некоторой долей злорадства. Его сестренку с домашним прозвищем Пчелка тоже, естественно, разбудили, и она от избытка энтузиазма первым делом перевернула ведро, получив от матушки воспитательный подзатыльник. Но нисколько из-за этого не расстроилась и через минуту уже мчалась в первых рядах. Впрочем, и невеста Ясеня, Звенка, не отставала.
С того момента прошло несколько часов. Ясень, успевший прекрасно выспаться, спокойно позавтракал, оседлал жеребца и теперь лениво ехал в сторону заветного поля. Было пасмурно - солнце не показывалось уже несколько дней, и пейзаж вокруг нагонял тоску. Ветер брезгливо шевелил побуревшую траву на обочине. Копыта глухо чавкали по раскисшей дороге.