Поселок на трассе

С отстающими беда, однако и с преуспевающими, богатеющими забот не менее — миллионами ворочают, счета в банке растут, надо и душой расти, не только в мошну.

Надо вести людей и самому не отставать, впереди быть на лихом коне, а не под конем, под конем — это уже не руководитель…

И вырвались вслух мысли Семена Терентьевича, заговорил об Иване Сидоровиче: подходит пленум, встанут вопросы, надо решать со всей партийной совестью, поддержать линию секретаря.

Не ведая, не гадая, незримо оказался Иван Сидорович на заручинах — не свадебным генералом, а человеком столь же напряженной, трудной судьбы, сродственной Семену Терентьевичу — напряженной потому, что жить праведно — великое достоинство, однако дорого оплачиваемое, всеми душевными силами.

Далеко внизу выскользнул из рощи человечек — маленькая вертлявая фигурка, похоже было, что за ним кто-то гнался, или он кого-то догонял, а Людмиле представилось — по его странным, судорожным движениям — убегает от самого себя. Никто, кроме нее, человечка не заметил, люди смотрели на яровые, таящие в себе надежду и тревогу. И лишь когда дергающаяся фигурка скрылась в перелеске, тянущемся вдоль трассы, Анатолий склонился к Людмиле:

— Вы чем-то обеспокоены?

— Я не люблю говорить о смутных беспокойствах и предчувствиях!

Андрей Корниенко прямо из школы отправился в город, в зоомагазин, долго торчал перед аквариумом, уткнувшись носом в стекло, присматриваясь к мельканию мальков, морочил голову продавщице, отбирая наиболее резвых. Возвращаясь в поселок, оберегал целлофановый кулек с рыбешками от толчков и локтей соседей: вылез из автобуса, не сводя глаз с кулька, топал по шоссе, разговаривая с мальками; знакомый голос окликнул его.

— Ма? Мамуся, ты — в салоне? Чтоб я провалился!

— Не стоит проваливаться из-за пустяков, сынок.

— Ты… Ты что, закручивалась? — Андрей чуть рыбок не уронил.

Вера Павловна стояла на крыльце салона красоты, смущенно поглядывая на сына.

— Что-нибудь случилось, ма?

— Ничего не случилось. А впрочем… — Вера Павловна подошла к Андрею — какой он большой… и совсем маленький, со своими рыбками. — …Я приглашена!

— Ма! Ты можешь ответить по-человечески?

— Я сказала, приглашена на заручины.

— Заручины? Что это такое?

— Заручины? — раздумчиво протянула Вера Павловна. — Благословение. Начало новой жизни.

— Ничего не понимаю. Какие еще заручины?

— Алексей Кудь засватал Ольгу. Ну, в общем, женится на Ольге Крутояр.

— На Ольге? На Ольге точно? — допытывался Андрей.

— Я же сказала… Вся Моторивка толкует… А ты ничего не замечаешь, кроме своих рыбешек.

— Да, верно, мама, верно… Ой, какой же я… Извини, ма, я побежал!

Он вернулся:

— Возьми, пожалуйста, моих рыбех, выпусти в маленький аквариум, я приготовил на окне; осторожно вылавливай сачком по одной… Или, как знаешь… Пока, мама!

— Андрюшка!

— Пока, я скоро вернусь…

Вера Павловна с целлофановым мешочком в руках стояла в тени салона красоты, провожая сына встревоженным взглядом.

Хорошо было раньше, в детстве, можно было подойти и сказать: Любка, мир, я больше не стану дергать тебя за косы. И наступал ясный, счастливый день, гоняй до ночи наперегонки, на велике, в стукали-пали. Утром выглянуть — солнце золотое, небо голубое, деревья зеленые. И платье ее красное мелькало, проносилось, кружило. Когда Любы нет — небо серое, деревья серые, не хочется выходить во двор, не с кем играть. С ней можно говорить о всем хорошем, какая книга интереснее, какое мороженое лучше — пломбир или фруктовое; можно спорить, кто дальше прыгнет, кто может взобраться на яблоню, на крышу сарая.

Андрей долго бродил по Моторивке, высматривая Любу.

Дворовая собачонка облаяла его.

Вышел Хома Крутояр и спросил, чего он тут шатается.

На соседнем дворе шумели гости, но Андрей не видел ни соседнего двора, ни гостей.

Любы не было.

Она уехала в город тайком, следом за молодыми, дежурила у Дворца, пока они вышли на крыльцо вместе, взявшись за руки, пока не убедилась, что подали документы, закрепляя благополучие и счастье.

Андрей ничего не знал об этом.

Любы не было, он ждал ее, бродил по улицам, не мог уйти не повидав ее.

Демьяша по давней склонности предпочел бы ночной разговор с Полохом. Но Пантюшкин сутки болтался в поселке, намозолил глаза, могли уже и картинку прилепить на доске, каждая минуточка дорого стоила — до ночи в таком деле не дотянешь. Пантюшкина схватят точно, но он, Демьяша, уйдет, смоется, лишь бы успеть сорвать калым с Полоха. Много не выкрутишь, видать сову по полету, но откупиться должен, скандал не в его интересе. И Демьяша решил, не откладывая, проверить Эдуарда Гавриловича; ткнул Пантюшкину городскую булочку, «Жигулевское», бычков в томате и велел ждать в роще, не вылезая на шухер.

Демьяша прошелся раз и другой вдоль полоховской усадьбы, наткнулся на какого-то паренька, торчавшего перед воротами углового двора, откуда доносился шум застолья, присмотрелся мимоходом к пареньку, во внимание не принял — по всему видать, хлопец выглядывал девчонку. Демьяша вернулся к усадьбе Полоха. Тихо. Никого не видать. Гуляют в городе? Или сон послеобеденный?

Обошел усадьбу по углу, переулку и задворкам, выходившим к оврагу. Тихо. Вымерли. Собак и тех не слыхать, приучены, гады, голос подавать только при случае. Повернул обратно, к фасаду. Цветов понасажено, клумбы, газоны, виноград на шпалерах, дорожки асфальтовые, живет человек. Молодец. Демьяша голову склонил от уважения. Какой-то в спецовке над воротами торчит, лестницу приставил — проглядел было его за деревьями. Ковыряется, провода на руке накручены — не то звонок починяет, не то сигнализацию проводит, усадьба на отшибе, под самым перелеском, мало ли что, жуликов хватает, — каждый хозяин о своем беспокоится.

— Тебе чего, извиняюсь? — сразу засек Демьяшу человек на лестнице.

— Да во-от… — тянул Демьяша, подбирая ключики к неизвестному мастеру. — … Вот, по вызову, насчет ремонта: паркет, линолеум, кафель.

— А! Кафель! Кафель — это подходяще. Это товар. Я и гляжу — специалист.

— Да, мы по этой части. Специально работаем. А хозяин у себя? Эдуард Гаврилович?

— Нету-нету, — не слезая с лестницы, сообщил мастер по звонкам или сигнализации. — Выехали машину обкатывать. Любят самолично машину гонять, проветриваться.

— Может, кто из семейства, чтоб не зря мне сюда из города мотаться?

— Нету-нету, в отъезде.

— Эх ты ж… — подосадовал Демьяша. — У меня ж дела и дела кругом. Заказы завалили. Хорошим людям отказал для ради Эдуарда Гавриловича.

— А ты, — спустился с лестницы мастер, — ты по соседним дворам прошвырнись, послышался мне вроде мотор Гавриловича, где-то поблизости. Пройдись по улице, серую «Волгу» увидишь — она и есть, полоховская.

Демьяша прошелся над яром, проверяя дворы с черного хода, кто где живет, чем дышит, свернул на указанную улицу, увидел серую «Волгу», услышал праздничный гул, музыку. Демьяшу на музыку не потянуло, обошел усадьбу Кудей прилегающей улицей, перебрался через канаву и развороченную бульдозерами глину на вновь проложенную строителями дорогу, увидел за поворотом срезанный угол сада, поваленный забор и за ним, под деревьями, столы, покрытые чистыми скатертями, и людей за столами. Демьяша прошел было мимо, но что-то заставило его вернуться; двинулся дальше и снова вернулся, остановился у поваленного забора, хоть понимал, что задерживаться не должен, что каждая затянувшаяся минута работала против него. Ученный переученный, крепко понимал и не мог двинуться с места — прямо перед ним за столом возвышался Полох; ну, Полох так Полох, люди гуляют, почему ему не гулять, но рядом с ним — с Полохом — Демьяша сразу признал — сидел Стреляный.