Поселок на трассе

Жорка Цибулькин вскочил:

— Вера Павловна, разрешите, окно закрою, а то с трассы горячим асфальтом потянуло, наша Любочка угореть может, и без того расстроилась!

— Напрасно паникуешь, — хихикнул сосед. — Наша Любочка привыкла к асфальту, у нее отец на асфальте работает.

Вера Павловна уже не управляла классом, не нашлась, что сказать, прикрикнула на братьев-разбойников, любителей «подначки», знатоков стиля, этакого «чао» пополам с «плевать».

— Вера Павловна, — поднялась Лариса Таранкина, — Любочка Крутояр не виновата. Ее отец… Сами знаете… Вчера Любина мама его в дом не пускала, дверь заперла, так он целую ночь в хату ломился, даже нам было слышно.

— Кто тебя просил, кто вас просит!.. — голос Любы сорвался; не могла головы поднять, взглянуть на учительницу, на товарищей. Потом вдруг рванулась, выскочила из-за стола, метнулась из класса.

Андрей Корниенко хотел броситься за ней, Таранкина удержала его:

— Сиди, козел. Она в туалете спрячется!

Лара Таранкина вскинула руку:

— Вера Павловна, пожалуйста, разрешите выйти, у меня голова разболелась.

— Ступай. Ребята, тихо! А ты, Корниенко Андрей, — к доске!

Андрей неуклюже, бочком, поднялся, копался в планшетке, отложил планшетку, снова раскрыл. Иван Бережной шепнул другу:

— Не волынь, имей совесть…

Андрей неторопливо направился к доске.

— Изобрази на координатной плоскости вектор, Корниенко, вектор, координаты которого тебе известны… И еще…

— Ого! — чмыхнул носом Жорка Цибулькин. — Доски не хватит!

— Всем группам, — обратилась к ребятам Вера Павловна, — произвести идентичные вычисления, самостоятельно подставляя иные числовые выражения.

— Обратимся снова к вектору, — спешила загрузить класс работой учительница. — От нас требуется глубокое понимание природы направленного отрезка, изображение силы, скорости, ускорения при помощи вектора. Желательно с первых шагов усвоить направленность, динамичность…

— Начинается поэма о векторе! — буркнул Цибулькин и тотчас нырнул носом в тетрадку, требуя от соседей подсказок и законченных решений.

Лара Таранкина заставила Любу умыться, вытереть «слезники до единой», приговаривала:

— Я же не хотела, Любочка… Я ж хотела как лучше.

Отпуская ребят после урока, Вера Павловна остановила Андрея:

— Корниенко, останься.

Андрей не спеша укладывал тетради в планшетку.

— Я сейчас, ребята, — крикнул он вдогонку товарищам.

Вера Павловна терпеливо ждала, когда он подойдет.

Опустевший класс, затихающий поток в коридорах, слышно, как цокают по ступеням каблуки девчат; чьи-то нетерпеливые прыжки через ступени.

— Опять разговорчики, — нацепил планшетку на плечо Андрей. — Не могла дома высказаться.

— Мне здесь, в школе, а не дома приходится выслушивать замечания; в журнале появились тройки, что случилось, Андрей? Евгений Евгеньевич недоволен тобой!

— Недоволен!.. Научно-показательную модель из меня лепят, как же, сыночек педагога, классной, смотрите, берите пример…

— Андрей!

— Вот тебе и Андрей… Скажи откровенно — Евгений Евгеньевич опять говорил, что я исключительный мальчик, надежда и гордость школы, победитель математических викторин и турниров, что передо мной открываются горизонты, священные врата физмата?

— Андрюшка!

— Он всегда, обязательно говорит о священных вратах физмата. А мне без интереса врата, не увлекают. Я люблю золотых рыбок!

— Ты становишься дерзким, Андрей, нахватался словечек.

— Не дерзким, а сознательным. Надо различать. Я прошу доверия, мама. Я тебя искренне уважаю. Честно.

Но больше спокойствия. Без паники. Все, мама, я побежал!

Трудно с ним, с каждым днем трудней — рос, рос и вырос… Как-то неожиданно заговорил отцовским командирским баском, отцовская манера чеканить слова. Но командир — строгий в строю — был простым, отзывчивым, добрым вне строя, ласковым, заботливым в семье. Андрюшка усвоил солдатскую суровость, а нежности стыдится… Вчера случайно обнаружила в планшетке пачку сигарет, не одинокую, выпрошенную папироску, а новенькую пачку, так, чтобы с шиком вынуть, распечатать, дружка угостить.

Провести назидательную беседу о вреде табака?..

Вера Павловна медлила, не могла так, сразу выйти в коридор, как будто там, за дверью кто-то стоял, слышал и осуждал.

— Ты почему задержался, Толя?

— Заглянул к Валентину.

— Договорились о мальчишнике?

— При ней не решился.

— При ней? Как ты сказал? Что это значит — при ней?

— Сам знаешь. Отныне нет «он», есть «они». Отныне наш Валек — не наш Валек. Отныне наш Валек — ее Валек.

— Та-а-ак… Значит, она уже там?

— Не совсем. Она еще у себя, у своей мамочки.

— А! Милая девочка! Весьма разумно с ее стороны.

— Должен отметить, она действительно милая, добрая, работящая девчонка.

— Да-да, несомненно. Я брился у нее. И отныне буду направлять к ней всех моих недругов.

Как всегда у них, молчанье наступило внезапно и надолго.

Анатолий рассеянно поглядывал на олеографии, ранее не замеченные, потом его вновь заинтересовала нарезная двустволка, висевшая на стене, в окружении масла и акварелей, потом он провел рукой по обивке дивана, отмечая, видимо, отсутствие Черныша.

— Я следил за твоим взглядом, — усмехнулся Никита. — Непреодолимое стремление во всем усматривать последствия, конечный результат, — не так ли? Тебе необходимо поведение, поступки, улики, свидетельство вещей. Ты снова привязался к нарезному ружью, затем проследил обычный путь Черныша с дивана на подоконник, отметил близость соседствующих балконов, доступную дорогу в квартиру, наполненную художественными ценностями. Вчера ты не сводил глаз с квартирного ключа на шее Оленьки; тебе во всем, в каждой вещи мнится воспоследствие. Тебе недостаточно, что вещь сама по себе действенна.

Никита с беспокойством и нежностью поглядывал на друга:

— У тебя все время что-то на уме, Толя. Я не следователь, однако не требуется особой наблюдательности, чтобы это заметить. Ты слишком охотно принял приглашение погостить у меня. И это при твоей стеснительности, щепетильности. Ты хотел, тебе нужно было вернуться!

— Иногда полезно вернуться.

— Тебя что-то мучит, ты взвинчен. Меня забавляет твое исключительное внимание к поведению нашего черного кота, его хождению с балкона на балкон. Дорогой Анатоша, драматизм наших смежных квартир совсем в ином, и тут действительно есть над чем призадуматься. Ты заметил — Катерина Игнатьевна заставляет свою девочку сторожить нашу квартиру, заваленную добром; запираться на все замки, чтобы через их балкон… И так далее. Представь себе, Толя, женщину, которая на своей торговой точке с утра до ночи имеет дело с товаром, мерит, взвешивает товар на весах, знает цену каждому грамму. И вот эта женщина оберегает ценности и барахло другой, чужой, посторонней женщины. Во имя чего? Ты скажешь — за кусок импорта, надеется на благодарность? Несомненно. Но вспомни, что сказала Катерина Игнатьевна: «У нас всегда, еще по старому местожительству, было добрососедство». Старое местожительство — вещь или не вещь?

Анатолий вдруг насторожился:

— Что это?

— Магнитофон или транзистор…

— Нет, слышишь, похоже на крик ребенка.

— А, это на лестничной площадке: Черныш явился, бездельник… Странно, что его не впускают.

— Наверно, Катерина Игнатьевна ушла.

— Но девочка должна быть дома.

Мяуканье затихло, однако вслед за тем кот принялся неистово царапать дверь.

— Придется выйти, — неохотно поднялся Никита, — выйду, не то он всю обивку обдерет.

Вскоре Никита вернулся:

— Понимаешь, звонил, никто не откликается.

— Девочка ушла с Катериной Игнатьевной.

— Что ты, Катерина Игнатьевна никогда не берет ее на вечерние прогулки.