Бесценные алмазы

поднимаешь?

Кел Хасан весь дрожал от возмущения.

— Ещё бы не знать! Разбойник ты, вот кто.

— Я Хасан Пехливан, повелитель громов

и молний!

Пастушок удивился: как, этот жалкий

толстяк и есть тот самый Хасан Пехливан,

что грабил людей, нагонял на всех страх?

— Так вот ты какой, Хасан Пехливан! —

пробормотал мальчишка.

— Да, это я! — гордо сказал Хасан Пехливан.

— Я грозный повелитель...

Но он не договорил. Пастушок взмахнул

палкой и принялся колотить Кел Хасана где

попало. И тогда случилось диво дивное. Кел

Хасан завопил так громко, что облака на-

двинулись из-за вершины холма: что, мол,

там такое творится.

— Вот тебе за барана! — приговаривал

мальчишка, охаживая лодыря палкой. — Вот

тебе за людской страх и людские слёзы!

И за нашу дурь!

Что дальше было, доподлинно никто не знает,

Можно только предполагать. Люди говорят,

что от палки пастушка остались одни щепки.

— Ничего, — сказал храбрый паренёк. —

Я себе новую вырублю. Ещё крепче. Вдруг

объявится новый повелитель громов и молний

вроде этого, охотник попить за чужой счёт

и людей постращать!..

Кел Хасан сгинул бесследно. Осталась только

сказка, а в ней — урок всем доверчивым

и глупцам: Кел Хасана можно обуздать только

хорошей дубинкой.

Калина Малина

Светящаяся рубаха

Жил-был бедный старик. Был он один-оди-

нёшенек. В доме у него не водилось никакой

живности, кроме десятка блох, что не давали

бедняге покоя. Старик был очень словоохотлив,

и, поскольку разговаривать ему было не с кем,

он вёл беседы сам с собой. И еще старик

славился трудолюбием. Он ни минуты не сидел

без дела. Характер же у него был неуживчивый:

он то и знай ворчал да сердился. Без

воркотни и работа у него не спорилась.

Поворчит на себя, а потом начнёт отчитывать

воображаемых детей и внуков.

— Так, так, старый хрыч! Стирай себе сам

рубаху, может, поумнеешь. Женился бы, как все

люди, и была бы у тебя старуха. Она бы тебя

обстирывала, всех блох бы вывела до единой.

Вот-вот, дурья твоя башка. Погляди, на

что похожа твоя рубаха! Грязная, рваная. Была

бы у тебя старуха — народила бы она тебе

сыновей, дочерей. Крикнул бы ты им: „Айда

в поле! Солнце давным-давно взошло. Ты, девка,

чего это там возишься? Бери вёдра, живо

марш за водой! Эй, сноха, тебе говорю! Позови

детей, чтоб не путались под ногами!"

Старик предавался мечтам, и ему начинали

чудиться детские голоса.

— Тише, дети! — покрикивал он на вообра-

жаемых внуков. — Перестаньте шуметь, не

то уши надеру!

Но дети не унимались, и он срывал зло

на рубахе. Как начнёт её охаживать кулаками.

Шлёп-шлёп! „Замолчите, бесенята! Вот я вас!"

Горемычная рубаха корчилась от боли,

переворачивалась то на спину, то на живот,

сетовала: „Ой, больно, дедушка, больно!"

Но старик ничего и знать не хотел.

Выбившись из сил, он оставлял рубаху

в покое и садился перевести дух. Так продол-

жалось изо дня в день. Чем яростнее колотил

старик свою полотняную рубаху, тем белее

она становилась, пока не засверкала как

солнце и даже ярче солнца. Она сияла и днём

и ночью. Старик даже перестал по вечерам

зажигать керосиновую коптилку. Рубаха

светилась так ярко, что старик, хоть и слаб

был глазами, мог отличать пшеничные зёрна

от сорняков. Куда бы он ни пошёл, вокруг

делалось светло. Он по ночам ходил в лес за

дровами, собирал молодую крапиву и другое

зелье, варил из них похлёбку.

Слух о чудо-рубахе разнёсся по всему

государству и достиг ушей самого царя.

— Так и так, государь, — доложили царю

его слуги, — самое большое светило не может

сравниться со стариковой рубахой. Она не

светится, а сияет, как солнце.

— Идите и принесите мне эту рубаху! —

приказал царь.

Пошли царские слуги в лес, постучались

в дверь стариковой хижины. Тук-тук-тук!

Никто не отзывается. Постучались ещё раз.

Тук-тук-тук! Снова молчание. Тогда один из

слуг, у которого были самые длинные уши,

говорит:

— Погодите! Там кто-то есть. Старик с кем-то

разговаривает.

Он наклонился, заглянул в щель, видит:

старик сидит голый до пояса, что-то латает

и бормочет:

— Так тебе и надо, старый хрыч! Женился

бы, как люди, не колол бы теперь пальцы

этой проклятой иглой. Старуха бы тебя

обшивала, а ты бы сидел да трубку покуривал.

Впрочем, почему старуха? Она ведь слаба

глазами. Где ей нитку в иголку вдеть! Пусть

лучше дочка займётся этим делом. Эй, девка,

чего уставилась? Бери иглу, шей! Тяни нитку

повыше! Смотри, чтоб не было узелков!

Покрикивая на мнимую дочку, старик залатал

рубаху. Только хотел было её надеть, как

в хижину ввалились царские слуги.

— Погоди! Не надевай рубаху. Царь наказал,

чтоб мы её доставили ему!

— Что ж, ладно. Дам, почему бы не дать!

У нашего царя рубах — счёту нет и все шёлковые,

а у меня одна да и та полотняная. Но раз

она приглянулась царю, пусть возьмёт. Мне

дочка другую смастерит. Вот стан. Вот кросна,

вот нитченки. Всё у неё есть, у моей доченьки...

— Всё есть, только дочки нету, — сказал

длинноухий слуга, который всё слышал и всё

знал. Ему было известно, что у старика

нет ни дочери, ни внуков...

Старик ничего не ответил.

Взяли слуги рубаху, отнесли царю. Он

приказал положить её на видном месте в палате,

где заседали бояре. Дело было днём, и никто

не мог понять, светится рубаха или нет.

Пришлось ждать темноты. Небо потемнело,

стало смеркаться. На дворе стало темно, а во

дворце ещё темнее. Смотрит царь: рубаха

лежит — не светит и не греет.

Рассердился тут царь. Потребовал, чтобы

доставили старика живого или мёртвого во

дворец. Кинулись царские слуги в лес, добрались

до стариковой хижины, слышат: кто-то

разоряется.

— Прочь отсюда, непоседы! Вы мне нить

оборвёте, основу запутаете. Кому сказал! Вот

возьму палку, я вас проучу! На тебе, на, на!

— Старик-то, видно, спятил. Ещё поубивает

внучат. Надо спасать ребятишек.

Слуги те не знали, что у старика никаких

внуков и в помине нет. Длинноухого, который

всё знал, среди них не было.

Ворвались слуги в хижину, смотрят: старик

сидит перед ткацким станом и так яростно

стучит бердом, что челнок отлетает до

самой стенки.

— Бросай, старик, работу, идём с нами!

Царь требует тебя к себе!

Старику не хотелось идти. Он торопился

доткать полотно. Но делать нечего, пошёл.

Отойдя от хижины, он оглянулся и крикнул:

— Эй, старуха, гляди, чтоб, пока я вернусь,

доткала полотно!

Царские слуги удивлённо переглянулись.

Длинноухого слуги, который знал, что старик

беседует с воображаемыми людьми, с ними

не было.

Привели слуги старика во дворец. Царь,

увидев его, привстал на троне.

— Как ты смел, негодный старикашка,

обмануть меня, своего царя! Дал мне никудышную

рубаху, всю в латках. Где та, что светится?

Признавайся, куда ты её дел, не то прикажу

бросить тебя в темницу!

— Нету у меня другой рубахи.

— Ладно, тогда надень эту! — приказал царь,

которому длинноухий слуга что-то шепнул на ухо.

Тут только все заметили, что на старике

нет рубахи — кафтан надет на голое тело.