Страница 63 из 101
Головатый начал без стеснения внимательно рассматривать алешковцев. Самый младший ему показался знакомым. Будто где-то он его уже видел…
— Мы алешковцы, — произнёс тихо и как-то жалобно белочубый, — а были когда-то, как и вы, — и он тяжело вздохнул, — чертомлынцы…
Головатый знал о бедствиях казаков в Алешках, но, всё-таки спросил, как им там живётся.
— Как собаке на цепи, — снова тяжело вздохнул белочубый.
— Без разрешения ни ступи, ни сядь, ни ляг и не смей, упаси бог, огрызнуться. Тут же получишь затрещину, — добавил черноусый.
— Да, да, лучше молчи, — подтвердил белочубый.
— "Ка-зак" по-турецки и по-нашему, украинскому, означает "вольный", а мы сейчас…
— У нас в Алешках, — продолжил мысль черноусого белочубый, — казак что твой крепостной…
— Гонят на Сиваш…
— Болото месить…
— Соль собирать…
— На Перекоп — строить заграждения, крепости…
— Кого хотят, того и гонят в ясырь…
— В ту проклятую Кафу…
— Не зря кобзари и думу сложили… Только у нас её поют тайком. Может быть, слышали:
Обо всём, что говорили алешковцы, Головатый уже хорошо знал от беглецов, которые прибывали из Алешек на Слобожанщину, внимательно их слушал и всё думал, зачем они разыскали его и пригласили сюда.
— А мудрит и привередничает у вас всё тот же Костя Гордиенко? — спросил Головатый неожиданно и этим вопросом оборвал жалобные причитания алешковцев.
— Нет, кошевым у нас Иван Малашевич, — ответил белочубый. — Булава из рук Гордиенко выпала…
— Голытьба вырвала?
— Да, я считаю, что так.
— Нехороший человек этот Костя, — проговорил медленно, как бы растягивая слова, Гордей.
— Нельзя так, добрый человек, шельмовать, — возразил поучительно глуховатым голосом пучеглазый алешковец, который до сих пор всё время молчал.
— Подлый человек! — тихо, но твёрдо сказал Головатый. — Если бы не его заигрывание со шведским королём Карлом и если бы этот Гордиенко не связался с Мазепой, то, может быть, всё сложилось бы и по-иному.
Некоторое время стояла тишина.
— Перекинуться к шведу, а потом и к турецкому султану, запродать им своих людей, казаков, разве это не подлость? Подлость! — проговорил гневно Головатый.
— Да хватит вам хватит обо всём минувшем, — вмещался белочубый, — сейчас приспело, другое… — И он начал рассказывать Гордею о том, что кошевой Малашевич очень ратует за возвращение казаков из Алешек в родной край. Разрешения пока ещё нет. Но есть большая надежда. Нарочные из Алешек вторично, разумеется тайно, собираются выехать в Петербург за разрешением. — А нам, — взглянув на пучеглазого, подчеркнул он, — выпала честь перед этой поездкой сделать кое-что важное, что будет содействовать этой поездке. Да, да! Будет содействовать!.. — Ом взглянул теперь уже на черноусого, помолчал, видимо собираясь с мыслями, и продолжил немного медленнее, стараясь говорить выразительно: — Нам выпало начать весьма важное строительство. Это и заставило нас приехать сюда и потревожить, извините, вас. Мы беспокоимся, чтобы побыстрее вывести наших казаков из Алешек. Где именно осядем? — сказал так, будто спрашивал. — Неизвестно. Думаю, что новая сечь будет недалеко от бывшей бузулуцкой. И земли наши, наверное, будут в границах от Днепра до реки Кальмиус.
— И станут граничить с землями Слобожанщины, — добавил черноусый.
— Вы уже поняли, уважаемый, — стал пояснять белочубый, всматриваясь прищуренными глазами в Гордея и нарочито растягивая слова, чтобы придать им большую значимость, — что, осев на Кальмиусе, мы закроем дорогу крымским татарам на Слободскую Украину, на русские земли.
Он умолк, затаил дыхание и уставился на Головатого: интересно, какое впечатление произвело на гостя сказанное.
А гость сидел молча, и по его лицу трудно было о чём-либо догадаться.
— Вы, наверное, понимаете! — с юношеским задором выкрикнул черноусый. — Там, на Кальмиусе, на берегу моря, мы построим цитадель! — Сжимая кулаки, он поднялся, возбуждённый, решительный. — Построим основательную, настоящую крепость!
— Догадываюсь, — ответил Головатый. — Спокон веку мы загораживали собою дорогу татарве, туркам. Защищали людей Украины, России, Польши… Да-да, загораживали их и были в почёте. А иногда мешали и панам-магнатам, дукачам, старшинам неволить голытьбу…
— Вы ошибаетесь! — вскипел пучеглазый алешковец. — У нас на Украине всегда было братство, единство всех! — Подтверждая свои слова, он махнул рукой, и табак из трубки посыпался на пол. Это, наверное, ещё больше его расстроило. Он пробормотал какое-то ругательство, тяжело поднялся, ступил шаг к Гордею и кинул твёрдо, властно: — Ошибаетесь! Да-да!
"Птица, наверное, не из простых, — подумал Головатый, — хорохорится, как вельможа…" И, тоже поднявшись на ноги, твёрдо проговорил:
— Я убедился на себе и на своих побратимах, да и видел на своей и на чужих землях: что украинский пан, что русский, что польский или турецкий — один чёрт! И здесь и там: подчинение, оброк, неволя…
— Уважаемый господин! — прервал Гордея белочубый и стал перед ним, наверное опасаясь, что Головатый, рассердившись, уйдёт. — Прошу нас, давайте поговорим о пашем общем.
— Да, да, — поддержал его, уже успокоившись, и пучеглазый, — нужно о деле. У нас же большая затея. Как бы сказать, воскрешение. Да, да! Земли новой сечи будут подслепы на отдельные паланки, и важнейшей из тех паланок должна стать Кальмиусская. Там, на "Кальмиусской Сакме", должна быть и крепость. — Он снова сел на своё место у окна.
Головатого заинтересовало услышанное. Но к чему же они клонят разговор?
— Ходят слухи, — сказал он как бы между прочим, — что замышляется строительство большого вала с крепостями, который называют "украинской линией". Вал этот и глубокий ров протянутся от Днепра до Северского Донца и пересекут Сакму. Говорят, будто изюмский полкковник Шидловский уже начал копать около своего городка…
— Но всё это нас не интересует, — уклонился пучеглазый. — Да если и построят эту линию, то мы всё равно будем впереди, около Азовского моря.
Белочубый развернул на столе большой лист бумаги, испещрённый длинными кривыми тонкими линиями, которые то разбегались в разные концы, то скрещивались, переплетались. Между линиями красовались кружки, крестики, какие-то закавычки и будто случайно наляпанные и размазанные синеватые пятна.
Присмотревшись к бумаге, Головатый легко определил нанесённые на ней земли Правобережья, Слобожанщины и дикопольские степи. А по самой жирной из всех линий узнал "Кальмиусскую Сакму". Она брала начало от Азовского моря, хотя в действительности — от берегов Чёрного моря, из Крыма, огибала ногайскую степь, вырывалась вверх по-над извилистым Кальмиусом, достигала Донца, тянулась до Царьборисова, к Ливнам и дальше… Проклятая, распроклятая дорога! Это по ней, выскочив из Крыма, из ногайских степей, разбойничьи орды стремительно мчат и опустошают всё на своём пути!..
— Преграда должна быть именно вот здесь, — ткнул пальцем белочубый около узла тонких линий и синеватого пятна, — здесь, на Кальмиусе, где была и раньше. — Он подсунул лист поближе к Головатому: — Вот посмотрите, тут будут окопы, засеки… Так что, уважаемый Головатый, — произнёс белочубый заискивающе, — в Алешковском коше, когда мы сюда выезжали, нас напутствовали пригласить вас на совет и на помощь…
"Вот он, оказывается, какой крючок, — улыбнулся Гордей. — Да, остренький…"
— Нам нельзя медлить, — проговорил черноусый, — никак нельзя. Нужно браться за дело. — Он встал, быстро подошёл к плащу, висевшему на шесте, извлёк из кармана небольшой голубоватый лист плотной бумаги и подал, его белочубому. — Это разрешение белгородской канцелярии на постройку сторожевой крепости и зимовников на Кальмиусе.