Искры гнева (сборник)

Повстанцев было, разумеется, намного больше. Но ведь они — работные люди, беглецы-поселенцы, подсоседники помещиков и Святогорского монастыря — не были обучены военному делу, к тому же и оружие у них — самодельные пики, ножи, а то и просто вилы и всего-навсего тридцать мушкетов и десятка два пистолетов. И всё же Головатый и его помощники-побратимы решили вступить в бой с карателями: если не удастся уничтожить их, то уж задержать, чтобы дать возможность восставшим бахмутцам собраться и уйти из городка в безопасное место, они наверняка смогут.

Замысел у повстанцев сначала был очень простой: встретить карателей в засаде в лесу. Такое удобное место было за несколько вёрст от Бахмута — густые высокие заросли, узкая дорога. Когда каратели приблизятся, повстанцы ударят внезапно по ним из мушкетов. Некоторых убьют, а остальные испугаются и повёрнут назад.

Но повёрнут ли? А если и повёрнут, то когда выступят снова? Через день, два, ну, может, через три?.. А бахмутцам на сборы и отъезд из городка надо по крайней мере дней десять.

После долгих размышлений, споров повстанцы решили: напасть на карателей в удобном месте сразу же, как они выйдут из Изюма.

Рано утром три небольших отряда под предводительством Головатого, Шагрия и Куцевича направились к изюмско-торской дороге.

Первая встреча повстанцев с карателями произошла в лесу около Северского Донца. Как только казаки въехали в чащу, из кустов раздалось сразу пятнадцать выстрелов. Несколько верховых тут же упали с коней. Но остальные не растерялись. Перестроившись, казаки снова двинулись вперёд. Однако версты через три-четыре выстрелы опять преградили им дорогу. На этот раз завязалась перестрелка. Повстанцы из своих укрытий целились не торопясь и стреляли метко. Казаки же били наугад, по кустам. Потеряв несколько человек убитыми, каратели вынуждены были повернуть назад, в Изюм.

Выехали казаки снова через неделю. Продвигались они теперь осторожно. Придорожные кусты прочёсывали пешие охранники. Однако и на этот раз повстанцы без конца обстреливали их. Карателям приходилось часто останавливаться, спешиваться. Они пытались поймать повстанцев. Но всё было напрасно. Повстанцы хорошо ориентировались в лесных дебрях, легко ускользали от казаков и снова внезапно нападали на них.

Так прошла ещё неделя.

За это время все, кто должен был покинуть соляной городок, спокойно собрались и уехали. Налёты на карателей на торско-бахмутской дороге прекратились.

…Длинный обоз возов, мажар с будками Головатый догнал недалеко от речки Лугаики. Места эти ему были хорошо знакомы. Здесь он когда-то пересекал степь, путешествуя с чумацким обозом, под руководством мудрого вожака Мартына Цеповяза. Не один день и не одну ночь по этой выжженной солнцем траве брели они с Савкой Забарой, убегая от панских наймитов из села Каменки. А вон там, мимо могилы, на которой стоят каменные бабы, прошёл он с отрядом булавинцев к Северскому Донцу. А немного левее от этого места они с Кондратом Булавиным двигались на Сечь после того, как были разбиты под городком Закотным. Этой же дорогой возвращались и с Луга с несколькими тысячами понизовцев бить домовитых и царское войско.

Увидев Головатого, бахмутцы остановили возы, обступили его со всех сторон. Он сообщил им, что каратели, войдя в Бахмут, были удивлены и обескуражены, не застав там бунтовщиков. Затем предостерёг бахмутцев, что казаки могут кинуться в погоню. Так что ехать нужно осторожно.

— Двигайтесь на юг, в просторы Дикого поля, — посоветовал Гордей. — Разбредайтесь, оседайте около речек, по-над оврагами, в буераках, в камышах. А оружие не бросайте! Спрячьте его до поры до времени. Так завещайте и детям своим!..

— А мы, — заявил Шагрий, указывая рукой на свой небольшой отряд, — ещё погуляем. Наведаемся в "гости" к панам Синьковым, Недзиевским, Качурам и прочим…

Гордей довольно усмехнулся.

Головатый стоял на могиле и смотрел на разъезжающиеся в разные стороны возы, пока последняя мажара не исчезла в вечерней мгле.

Гордей остался один. Но это его не печалило. Он привык уже и к такому. Одиночество его не угнетало. Однако сердце щемило от боли — тревожило прощание с повстанцами — работными людьми. В душу закрадывалось сомнение: "А всё ли ты сделал для побратимов?.." Он стоял, прислушивался к едва уловимому движению степи, всматривался: в переливчатые полосы-перекаты, гомонливые буераки и окружающую его желтоватую равнину.

На душе должно быть спокойно. Все дни своего пребывания здесь, на этих дикопольских просторах, жил не для себя. С чистой совестью ты расстаёшься с бахмутцами и с этим краем. А путь твой проляжет теперь за Днепр, к родной степной речке Синюхе, к людям, судьба которых тебе также небезразлична.

Внимание Гордея привлекло отдалённое поскрипывание колёс, затем он услышал голоса:

— Гей! Гей!

— Цоб! Цобе!

"Вот и встретились попутчики. Значит, на счастье", — подумал радостно.

Гордей сошёл с могилы, поправил на плечах плащ, подхватил саквы, взял за повод коня и зашагал навстречу чумацкому обозу.

Хрыстя остановила коня, повернула голову и долго провожала взглядом кряжистую фигуру всадника в плаще и смушковой, с заломленным верхом шапке. Всадник, казалось, не ехал, а плыл, и не пушистые, серебристые кисти ковыля и грозди высокого донника расступались перед ним, а набегали навстречу, слегка буруня, зеленовато-ржавые волны. Всадник проехал, и колышущиеся травы поднимаются, выравниваются, и только изредка, местами виднеется всклокоченный след.

Вот он в последний раз раздвинул заросли, свернул за кусты торна, плащ мелькнул, словно чёрные распростёртые крылья, и исчез. Хрысте показалось, будто в этот миг оборвалась какая-то невидимая нить, которая до сих пор тянулась, связывала её со всадником. Сердце сжала щемящая боль: как жаль, что уехал этот молчаливый, мудрый, неразгаданный и ставший очень близким человек.

"Делай, дочка, так, как подсказывает тебе сердце… — зазвучали снова в ушах Хрысти слова Головатого. — И хорошо, что ты болеешь душой о судьбе обездоленных… Будь смелой, мужественной… И пусть тебе, дочкам всегда сопутствует счастье…"

Да, она знает: путь, избранный ею, тяжёлый, опасный. Но она не свернёт с него, не отступит! Нет, ничто её не страшит, не пугает! И она уверена в своих силах.

Хрысте показалось, что на холме, за зеленоватой еловой полосой, снова появилась знакомая фигура. Девушка начала пристально всматриваться туда. Но в вечерней, затянутой мохнатой мглою дали маячили только деревья да кусты, между которыми совсем недавно словно растаял всадник.

— Поехали! — сказала Хрыстя сама себе и, подобрав поводья, направила коня в сторону села Маяки, что едва виднелось за гористыми перекатами.

К Маякам Хрыстя добиралась по-над берегом Северского Донца. Дорога была неровная, извилистая, загромождённая поваленными деревьями. Чтобы обойти колоды дубов, осин и густое сплетение наваленного бурями хвороста, пришлось слезть с коня и вести его в поводу. Зато, кажется, никто не видел, как она въехала в село.

На подворье Скалыги Хрыстю встретила внучка деда Петра Ранка. На приветствие гостьи она молча кивнула головой и залилась слезами. Пошёл только десятый день, как Ганка похоронила деда — единственного родного человека. Хрыстя понимала плачущую девушку, так как у неё и самой случилось большое горе. Три месяца назад умерла её мать. А теперь к этой беде прибавилась и другая, которая гонит её сейчас в неизвестность…

За садом, в конце огорода, где стройная ель широко раскинула ветви, словно оберегая вечный покой Петра Скалыги, виднелся холмик уже присохшей сверху земли.

Хрыстя и Ганка подошли к могиле, склонили головы.

Когда вернулись снова на подворье, Хрыстя присела на крыльцо, а Ганка вышла за ворота и начала пристально всматриваться в сторону изюмской дороги: "Почему так долго нет Захарки? Он ведь должен был возвратиться ещё вчера. Неужели с ним что-нибудь случилось?.."