Страница 53 из 101
Узкая, петляющая без конца дорога выбралась из изюмовской лесной чащи в редколесье и потянулась в направлении Тора и Маяков. Захарке была хорошо знакома эта холмистая, песчаная местность. Особенно ему запомнились здесь три бронзовокорые сосны на опушке у дороги. Две узловато-лапастых стоят рядом, они, словно обнявшись, сплелись между собой ветвями, вышли на пригорок и кого-то ждут, караулят. Третья красуется немного в стороне. Стройная, высокая, она стоит на небольшом холмике и прикрывает своими широкими ветвями разросшийся вокруг мелкий зелёный молодняк, будто прячет его от постороннего взгляда. Проезжая здесь, Захарка обычно делает крюк, чтобы не встречаться с этой высокой сосной. Или гонит галопом коня, чтобы скорее промчаться около неё. Сейчас, вспомнив об этом, он усмехнулся. В память его врезалось и, наверное, никогда не забудется то, что случилось с ним здесь, около этих сосен, несколько лет назад…
…Крым и Сиваш остались уже далеко позади. Быстро промчались по голой песчаной равнине. В широкой травянистой пойме реки Конской дали отдохнуть лошадям. Здесь же, на берегу Конской, разбились на несколько отдельных небольших отрядов — чамбулов. Одни должны были двигаться на север, в направлении городков Балаклеи и Изюма, другие, несколько сот всадников, — на восток, к правому берегу речки Кальмиус, на дорогу, которая издавна так и называется "Кальмиусская Сакма". А затем по этой дороге мчаться также на север. На четвёртый день под вечер всем отрядам надлежало собраться в дубовом буераке, между городками Изюмом и Тором. А уже оттуда вместе стремительно перебраться по монастырской переправе через Донец и устремиться к городку Царьборисову[13], разъехаться по сёлам, хуторам, взять ясырь, всё, что ценное, но лёгкое в дороге, и быстро возвратиться снова к "Кальмиусской Сакме".
Чтобы не задерживаться в пути, по дороге к Северскому Донцу приказано было ничего не трогать и только по возвращении с русской земли хорошо потревожить Изюм, Тор и другие городки и сёла. Захватывать в первую очередь молодых девушек, парней, да и от старших, если они ещё в силе, тоже не отказываться. Такой совет-приказ можно было, конечно, и не давать, все и так хорошо знали: живой товар — самый ценный. Именно за такой добычей они и мчались на Украину, на русские земли.
В чамбуле всем заправляли уже не раз побывавшие в таких налётах-походах мурзы, беи, хет-худы.
Кто вёл весь отряд в ту весну, Закир не знал, он знал лишь своего хет-худа — хозяина, который подбил его и ещё нескольких соседских мальчишек пойти в этот поход на гяуров.
"Вы — глупые ишаки, увальни, — говорил он им пренебрежительно, ехидно усмехаясь. — Вам уже по пятнадцать, шестнадцать. Слава аллаху, вытянулись, вошли в силу. А сидите на шее у родителей, ловите рыбку в море. А она, клятая, не всегда идёт на крючок или в сети. А там, в Урустане, можно поймать вон какие рыбины!.. Неужели вы, тюлени, не знаете, в какой цене на кафском базаре русские красавицы? Эх, вы… Пошли да хорошим уловом!.."
Закир мчался рядом с хозяином на его коне. Шуба, островерхая баранья шапка, тугой боевой лук и колчан со стрелами и ножами были также не его, а хет-худа. За снаряжение и еду Закир должен был делать всё, что ему прикажут: присматривать за лошадьми, оказывать услуги хозяину. Когда приедут на место, в Урустаи, — ловить и вязать гяуров, искать хорошее добро. От всего, что захватят, Закиру — десятая часть. А если он покажет себя умелым, ловким, то, возможно, в награду останется ему и тот каурый конь, на котором он едет.
При появлении татар на берегу Кальмиуса, на вершине сторожевой башни, запылала пакля с дёгтем: известие об их появлении. Через несколько вёрст впереди на возвышенности запылал новый факел. Клубы чёрного дыма расползались, устилая степь. Татары заторопились. Вот-вот запылают новые огни, и урусы разбегутся, попрячутся. Но огни больше не зажигались. Только уже около самой реки Торец в небо вдруг взвился синевато-жёлтый столб дыма и сразу же оборвался, растаял. Не подавали тревожного сигнала даже с самой большой на Сакме сторожевой вышки, что расположена у села Маяки. Однако радость татар была преждевременной. На этот раз их просто хитро обманули, заманили в ловушку.
В назначенный час, на рассвете, отряды татар ринулись к Северскому Донцу на переправу. Громкий топот лошадиных копыт, глухой гул, визжащие выкрики, свисты, удары арапников раздирали предрассветную мглу и диким рёвом взлетали в небо.
На берегу Донца на сторожевой вышке поднялся столб дыма. Но татар это не встревожило. Поздно. Они уже вихрем мчались мимо селения. Неудержимой лавиной выкатились на мост и… Мост вдруг затрещал, рухнул в воду. Рухнул с сотнями мурзаков.
Стремительное движение нельзя уже было остановить. Татары на всём скаку, как в пропасть, падали и падали в реку, барахтались в воде, топя в суматохе друг друга. Те, кто не утонул, пытались переплыть реку, но напарывались животами на острые колья, вбитые в речное дно. А тех, которые всё же добирались до противоположного берега, встречали пиками и мечами поселенцы из Тора и Царьборисова.
Сотни две татар — остатки огромного чамбула, спасаясь от неминуемой гибели в воде, повернули назад. Но им тоже не легко было выбраться из тесного кольца изюмских казаков, торских солеваров и переселенцев.
Закир мчался рядом со своим хет-худом, держа за повод ещё одного, запасного коня, на которого должны были навьючивать захваченное у урусов добро. Недалеко от Донца хозяин вырвался немного вперёд, врезался в самую гущу всадников и тут же, подхваченный стремительным движением, полетел в реку, закрутился в смертельном водовороте.
Закир, поняв, что происходит впереди, рванул резко на себя поводья. Конь заржал, встал на дыбы. Закир повернул его и помчался назад.
На песчаной равнине, около двух развесистых сосен, он увидел нескольких всадников-урусов. Закир тут же повернул к одинокой третьей сосне, проскочил сквозь низкорослую поросль, и уже когда ему верилось, что он вот-вот выскользнет из окружения, конь вдруг споткнулся, а может, его чем-то подсекли, и, казалось, сосна, будто подрубленная, упала на темя. Свет в глазах Закира потускнел, померк…
Услышав громкие голоса, Закир открыл глаза. Над его грудью торчало лезвие длинной пики. Закир не знал украинского языка, и слова, произнесённые одним из всадников: "Хай живе. Я візьму його собі"[14], ни о чём ему не говорили.
Он знал — смерть неминуема. И поэтому опять закрыл глаза, весь сжался, оцепенел. Почувствовал вдруг, что стынет и летит в какую-то бездну. Но почему так долго?..
Когда Закир снова открыл глаза, около него стоял лишь один высокий, седоусый гяур с мушкетом в руках.
Только позже, очутившись уже во дворе седоусого, прислушиваясь к его голосу, Закир понял, что теми сказанными тогда непонятными словами этот старик спас его от смерти. А вскоре он узнал, что человека, спасшего его, зовут Петром Скалыгой и что он из села Маяки.
Когда Закира развязали, то ему предоставили полную свободу. И в первые же дни он решил бежать. Но потом отказался от своего намерения: едва ли он один осилит длинный, многодневный путь к родине. А со временем он перестал даже и думать о побеге. Старик хозяин спас ему жизнь. Он добрый, ни к чему не принуждает, учит его работам в саду, на пасеке. Учит и своему языку, читать, писать. Нет, Закир, не станет платить этому хорошему человеку чёрной неблагодарностью за его добро.
Закир и Скалыга часто говорили о крымской земле, о том, как там живут люди. И однажды Скалыга, не то шутя, не то серьёзно, сказал, что он удивлён, почему Захарка, так звали теперь паренька, не махнул до сих пор в свой родной кран. Парень покраснел и ничего не ответил. Не мог же он сказать, что кроме уважения и привязанности к хозяину в его сердце вошла и тревожит его русокосая, синеглазая Ганка, внучка Скалыги.
13
Теперь Красный Оскол.
14
Пусть живёт. Я возьму его себе.