Страница 48 из 101
С того дня, как посланец переправился через Северский Донец, Грименко только и думает о нём. Сколько уже раз он мысленно представлял себе его путь: Муромский шлях… Калуга… потом Москва. А оттуда — прямая дорога к Петербургу.
Грименко уверен: Фонька Сутугин сделает всё, чтобы выполнить его поручение. Ведь кроме увесистого кошелька с деньгами ему обещан не один корец соли.
Но проходили недели. Прошёл месяц, другой, уже кончается и третий, а Фоньки всё нет. "Не случилась ли какая беда с ним…" — стал всё больше тревожиться в последнее время Грименко. Он даже не отлучается теперь никуда из дома. Всё ждёт Фоньку Сутугина. Ждёт его утром, ждёт днём, ждёт вечером…
Сутугин вернулся среди ночи.
Желтоватый язычок свечи едва освещал большой круглый стол. На нём хлеб, колбаса, сало, солёные огурцы, лук. Среди этой неприхотливой еды, поспешно собранной на стол, красовались поставцы, бочоночки, бутылки с водкой и вином.
— Ваше здоровье, — поднимая бокал с вином, произнёс Грименко глухо и, казалось, спокойно.
Он должен был бы, как это водится, поздравить гостя со счастливым возвращением, окончанием поездки, но не сделал этого.
— Ваше здоровье, — произнёс ещё раз так же спокойно Грименко, обращаясь теперь уже к другому гостю — Кастусю Недзиевскому, который тоже сидел за столом.
Грименко был очень недоволен тем, что услышал от своего посланца и прочёл в привезённых им бумагах.
Вместо ожидаемой грамоты, дающей право на владение землёй с крепостными, Фонька Сутугин привёз отписку: "…выделять для соляного промысла необходимую землю и разрешать всячески привлекать местных жителей и пришлых работных людей…"
Грименко знает, что есть "Описные книги" поручика Петра Языкова, которому царь Пётр Первый поручил в 1703 году описать бахмутские поселения.
Языков тогда написал:
"На населённом месте на речке Бахмутке жителей торских и маяцких и иных разных городов — тридцать шесть человек…"
"Это писалось почти двадцать лет тому назад, — думал сейчас раздражённо Грименко. — Глянул бы этот Языков теперь, сколько голодранцев осело на берегах речки. Да каких ещё голодранцев! Попробуй их привлеки…"
Доцедив вино, Грименко поставил на стол бокал, бросил сердитый взгляд на Сутугина. "Не сумел или обманул, подлец? Бил, наверное, там баклуши, разгуливал себе. Толкался в канцеляриях соляного управления, а во дворец его величества и не собирался прорваться…"
Но Грименко напрасно так думал о своём посланце. Сутугин изо всех сил старался всё сделать так, как ему было приказано. Он дважды пытался пробраться в царский дворец, но его не пустили. Тогда он пошёл в соляное управление, где ему и пояснили, как быть, когда не хватает солеваров…
Возвращался Фонька, конечно, не с пустыми руками, но хорошо понимал: того, за чем ехал, не добился. И поэтому всю дорогу, предчувствуя гнев хозяина, нервничал, переживал.
Прибыв в Бахмут, он, прежде чем явиться к Грименко, зашёл к Недзиевскому. Тот, выслушав его, почему-то даже обрадовался такому повороту дела.
— Пане Фоне, друже! — выкрикнул Кастусь в восторге. — Это же прекрасно, что так получилось!
Он бросился обнимать растерявшегося, ничего не понимающего Сутугина. И хотя была поздняя пора, вместе с ним направился к управляющему.
И вот они втроём сидят за столом. Сутугин неохотно, уныло рассказывает о своих дорожных злоключениях, о посещении соляного управления.
Вдруг Грименко встал, схватил со стола бумагу, привезённую Сутугиным, скомкал её и, ничего не говоря, швырнул ему в лицо.
— Пане! — вскрикнул Недзиевский, подхватил бумагу и начал её бережно разглаживать. — Это нужная бумага. Она очень пригодится…
Успокоив немного хозяина, Кастусь сказал, что хотя и поздняя пора, но не мешает по-настоящему поужинать и одновременно кое о чём поговорить…
Три бокала снова были наполнены вином.
— За ваше, Анистрат Иванович, здоровье, — поднимая бокал и слегка кланяясь, проговорил весело Недзиевский, — и со счастливым возвращением, друже, — кивнул он головой в сторону понуренного Сутугина. — За успехи развития нашего соляного промысла. А они, Панове, — указал Недзиевский рукой в окно на бахмутские поселения, — наши подсоседники[12]. И они будут варить нам соль! Виват!
Грименко и Сутугин опустили руки с бокалами и удивлённо посмотрели на ухмыляющегося Недзиевского: о чём это он? Как его понимать?
— Будут, будут варить нам соль! — твердил Кастусь, тыча пальцем в развёрнутую бумагу из Петербурга. — Вот что здесь написано: "Выделять для соляного промысла необходимую землю…" Это ж чудесно!..
— Ах, вот оно что! — воскликнул Грименко, поняв наконец Недзиевского. — Они осели на нашей земле!.. — губы его расплылись в довольной улыбке.
— Наши подсоседники, — подчеркнул Недзиевский. — Мы о них заботимся. Защищаем!..
— Да-да, защищаем от ордынцев! — снова воскликнул Грименко, показывая в ту сторону, где находится крепость. — А за это…
— Каждый взрослый должен отработать два дня на солеварнях, — заключил Кастусь.
— Три!.. Нет! Четыре дня "полного повиновения", как и у других помещиков, — поднимая вверх указательный палец, властно и торжественно произнёс Грименко.
— Это очень много, пане, — возразил Недзиевский. — Нужно приучать их постепенно, чтоб не напугать… Сегодня денёк, завтра два — копать колодцы, работать около печей. Можем дать им даже понемногу и соли… Вот так и приманим сладкой конфеткой. А завтра — хлесь-хлесь кнутиком и приучим…
— Копать! Рубить! Возить! Растапливать!.. — закричал, входя в экстаз, переступая, будто в танце, с ноги на ногу, Грименко. Потом зажёг ещё несколько свечей, отчего комната сразу словно расширилась. Поставил на стол несколько новых бутылок с вином и водкой. — За вас, мои верные!.. — произнёс взволнованным голосом Грименко, поднимая бокал.
— Виват! Виват, панове! — Недзиевский ловко, одним глотком выпил вино, а остатки выплеснул из бокала на потолок. Капли, падая на пол, на стол, погасили несколько свечей. Комната наполнилась мраком.
Все трое вышли на балкон. В предутренней мгле неровными рядами построек маячило бахмутское поселение. Кое-где светились огоньки.
— А если они не захотят? Взбунтуются? — сказал Фонька Сутугин, который до этого всё время молчал. — Вот хотя бы и тот же бунтовщик Шагрий. А за ним пойдут и другие…
— Для этого есть стража, мушкетёры, — кинул коротко Недзиевский.
— Да и у нас самих есть чем угостить, — отозвался Грименко. — В случае чего — успокоим…
И он представил себя мчащимся на коне… Как это было несколько лет назад, когда конница Шидловского громила булавинцев около Донца в урочище Кривая Лука…
Снова возвратились в светлицу. Наполнили бокалы. Разговор уже шёл более спокойно. Решили немедля побывать в канцелярии Изюмского полка, в отделении, которое ведает распределением поместий, и взять разрешение на прирезку земли к соляному промыслу.
— Только нужно умело подсказать, где именно и сколько прирезать, — посоветовал Недзиевский. — А для этого следует туда кое-что подкинуть…
— Соли. Рыбы. Несколько пар лошадей, — понял намёк Грименко. — А если понадобится, то… — он запустил руку в карман штанов, и в комнате послышался лёгкий звон серебра.
— А того бездельника Шагрия, которого вы, пане Фоне, упомянули, — проговорил Кастусь, — пошлём за горючим камнем… Или свяжем… Верёвка найдётся.
Бокалы наполнялись и наполнялись. Все трое были уже достаточно пьяны и заплетающимися языками продолжали вести разговор об одном и том же: как из частного соляного промысла Грименко, рядом с царскими мажарами, пойдут и его обозы с солью в Воронеж, Курск, Калугу, Харьков, Полтаву… назад будут возвращаться с золотом и серебром.
Колодец становился всё глубже и глубже. Копали при свете плошки. Землю вытаскивали вёдрами, привязанными к длинной верёвке, которая накручивалась на коловорот. Такое приспособление Шагрий видел у добытчиков камня-угля и предложил применить здесь.
12
Безземельные крестьяне, проживающие на чужих землях.