Искры гнева (сборник)

Он знает, что к его учителю, дедушке "колдуну" Якову, почти ежедневно приходят люди. И всех их дедушка наделяет травами, кореньями, а кого — только добрым словом, советом.

В комнату вошли Гордей Головатый с Григорием Шагрием и поклонились.

— Поздравляем вас с понедельником!

— Хотим видеть его милость Якова Щербину.

— Щербина здесь. А "его милости" нет, — усмехаясь, проговорил Яков и тоже поклонился и предложил гостям садиться.

— Мы бы хотели с глазу на глаз… — сказал Шагрий.

Арсен посмотрел на Якова, тот кивнул ему головой, и мальчик поспешно вышел из комнаты.

Гордей с Григорием окинули взглядом избу, затем с любопытством посмотрели на высокого, белоголового, одетого во всё белое хозяина. Тот, тоже не скрывая любопытства, рассматривал гостей: один кряжистый, уже пожилой, вместо левой руки — культя, другой — белобрысый, ещё молодой, с крепкими рубцеватыми от ожогов руками. Щербина сразу узнал по этим ожогам солевара.

— Нас прислал к вам наш побратим Петро Скалыга, — нарушил молчание Головатый.

— Друзья моего друга — также и мои друзья, — почтительно ответил Щербина. — Рад вам. А "его милостью" прошу меня не называть, — заявил решительно.

— Нас тревожит судьба упрятанного в Торскую крепость хлопца Лащевого, — сказал Гордей, которому уже начала надоедать вся эта церемония знакомства.

Щербина задумался. Гости напряжённо ждали.

— Вы знаете, за что его посадили?

— За бунтарство, — ответил Шагрий.

— За то, что попугал дворянина, помещика Синька, — заметил Щербина и начал рассказывать, как именно пугали в лесу этого пана.

Гордей и Григор молча слушали. Они не стали говорить Якову, что хорошо знают обо всём этом и что один из них, здесь присутствующий, даже принимал в том нападении участие. Их удивило, что старик так хорошо обо всём осведомлён. Мало того, он знает даже больше, чем они. Оказывается, Синько уже побывал в Бахмуте, в Изюме и здесь, в Торской крепости, и везде добивается жестокого наказания Семёну Лащевому, требует также выведать у него, кто был с ним в ту ночь, чтобы наказать и сообщников…

— Эх, надо было всё же не жалеть, а хорошенько отдубасить этого Синька! А то только совестили, — сказал тихо, но со злостью Шагрий.

— Не о Синьке сейчас речь, — проговорил так же тихо Яков. — После неудачной попытки освободить парня его перевели из башни в подземелье. А это ещё хуже. Есть слух, что Лащевого, вместе с несколькими, как говорят, очень опасными бунтовщиками, погонят в Изюмскую крепость, а оттуда выбраться почти невозможно.

— Но его надо спасти! — почти выкрикнул Шагрий.

— Как там с охраной?.. — спросил Гордей.

— Сейчас там наших людей нет, — поняв намёк, ответил Щербина. — Всю прежнюю охрану заменили. Прислали будто бы из того же Изюма или из Воронежа…

— А если силой? — прервал Якова Головатый. — Стремительно, неожиданно?

— А где взять такую силу? — пожал плечами Щербина и куда-то вышел.

Вскоре на столе появились краснобокие яблоки, крупные желтоватые груши, укрытые седой изморозью сливы, в янтарных сотах пахучий мёд и пышные, румяные пампушки.

— Прошу, угощайтесь, — пригласил к столу Яков гостей.

Гордей и Григор сели на лавку, но есть не стали. Они думали над последними словами Якова: "А где взять такую силу?"

— Ещё нам хотелось бы услышать ваше слово о бахмутском управляющем, — нарушил наконец затянувшееся молчание Шагрий.

Щербина кивнул головой, взял с полки одну из тетрадей, перелистал её, потом поднёс близко к глазам, но прочесть ничего не смог. Тогда он поставил перед собой на окне против света широкую, наполненную водой бутылку, а позади неё приладил тетрадь.

Буквы сразу увеличились, словно раздулись.

— Здесь собраны записи незабываемой истории, описаны события семьсот седьмого и семьсот восьмого годов, — проговорил Яков и, зажмурив правый глаз, начал всматриваться в строчки. — Вот предводитель мятежников — беглецов, бедноты, работных людей — Кондрат Булавин… Да-да, атаман Булавин… А вот его сподвижники: запорожский атаман Щука, атаман Семён Драный, монах Филимон, понизовец Головатый…

Гордей хотел было спросить, что там написано о нём, но сдержался: он видел, что Яков с трудом разбирает буквы.

— Вот об атамане Некрасове, который увёл остатки булавинцев на Кубань… — продолжал всё так же тихо Щербина. — Вот об атаманах Голом и Хохлаче. И наконец, о той печальной истории в урочище Кривая Лука… Ага, вот то, что вам нужно, — повысил голос Яков. — Здесь, на этом листе, речь идёт о князе Долгорукове, о полковнике Шидловском и об их прислужниках. — И он громко прочёл: — "…Сын торского таможенного Анистрат Грименко выведал, где именно в урочище около Донца и каким строем, стоят возы повстанцев. Выведал их уязвимые места и подсказал начальникам царского войска…"

— Вот, значит, почему этот Грименко сейчас бахмутский управляющий! — выкрикнул Шагрий. Он встал, выпрямился, поблагодарил хозяина и попросил его дальше не читать.

— Ничего, мы найдём силу! — встал и Гордей, он посмотрел в окно на стены крепости, которые возвышались почти рядом, за деревьями, и добавил; — Скоро мы ударим по её запорам!..

— Тогда прибавьте и мою, хотя хилую, но всё же силу, — твёрдо сказал Щербина.

— Спасибо, побратим Яков! — Гордей положил руку на плечо старику.

— Спасибо и вам за честь! — ответил Яков и крепко пожал руки гостям. Они вышли из хаты и направились к перелеску, где паслись лошади Головатого и Шагрия.

Проводив гостей в дорогу, Яков Щербина поспешил домой, чтобы скорее продиктовать Арсену добрые, сердечные слова о людях, с которыми он сегодня познакомился и которые ему пришлись по душе.

Хрыстя с утра и до вечера старательно работала в огороде — помогала сестре выкапывать буряки, в погожие дни молотить рожь и убирать уже пожелтевшую коноплю-матерку. Но что бы она ни делала, где бы ни была, её не покидало беспокойство: "К кому бы обратиться со своим горем… Знают ли побратимы-однодумцы Семёна, что с ним произошло?.. А может быть, и над ними нависла такая же угроза: колодки, крепость?.." Чтобы предупредить об опасности побратимов Семёна, Хрыстя побывала уже в Бахмуте, но только зря истратила время, так как Григор Шагрий ещё не вернулся из поездки к хутору Зелёному. Дважды она наведывалась и к солевару Якиму Куцевичу, но тоже напрасно. Его не было дома, Хрыстя не знала, что жена Якима просто обманывала её: боялась сказать неизвестному человеку, что Яким дома, ведь он в это время копал в огороде колодец, чтобы добыть для семьи рапу.

Неудача ещё больше встревожила Хрыстю. Но намерение не ослабело. Она решила: не удалось сейчас, встретится немного позже. Вот только время летит, а дорога каждая минута. Находиться в крепости — это тебе не в гостях. Там уродуют, убивают насмерть. От одной только мысли, что Семён испытывает муки, Хрысте самой становилось нестерпимо больно, наворачивались слёзы, и ей ещё сильнее хотелось действовать, действовать немедленно, решительно. В пылу своих чувств, в воображении она видела себя в компании отчаянно смелых побратимов. Они идут наказать подлого ясеневского пана Синька, стремительно прорываются к Торской крепости, пленят сторожей, освобождают Семёна и других заключённых…

"Но чтобы прорваться к той крепости, — размышляла трезво Хрыстя, — нужно иметь большую силу, а где ж те побратимы… А что, если пробиться к крепости самой и попробовать…" Она была уверена: смелости хватит для этого. Нужно только иметь оружие и уметь им владеть.

В субботу после работы Хрыстя оделась во всё праздничное и сказала дома, что пойдёт с группой женщин и девушек на богомолье к Святым горам. В действительности же ни на какое богомолье она не собиралась. Улучив момент, когда в избе никого не было, заскочила и кладовую, разыскала там оставленную покойным отцом саблю, спрятала её в сноп ржи, вышла никем не замеченная с этим снопом во двор и пошла в село Маяки.