Искры гнева (сборник)

И снова потянулась длинная, изнурительная дорога. Шли торными тропинками и напрямик, через поли, леса и перелески. Всё время были настороже. Боялись встречи не только с татарами, но со всеми, кто мог попасться на пути: попробуй разберись, что у кого на уме и какое у кого намерение.

И всё-таки не убереглись.

На переправе через реку Уду попали в лапы людоловов харьковского полковника Донца. Беглецов разделили на две группы. Одних погнали убирать хлеб, который уже перестоял на корню, других, в том числе и семью Шагрия, — в городок Изюм строить крепость.

Шагриям вскоре посчастливилось всё же убежать из этой крепости.

С обозом чумаков, которые ехали за солью, они добрались до соляного городка Тора, а со временем перебрались в Бахмут.

Иван Шагрий стал солеваром. С рассвета до темноты работал он у раскалённой печи, варил соль… Когда заходил разговор о его изнурительном труде, то он говорил сокрушённо: "Горько нам было там, на Присулье, здесь тоже не мёд. Но тут хоть не стегают тебя плетьми, не гонят на панщину…"

В Бахмуте на солеварнях стал вскоре приучаться к делу и Григор. Сначала он растапливал печи, подносил рапу, а затем начал выполнять и более трудную работу.

…В ночь на двадцатое октября повстанцы пробирались по берегу Айдара вверх по течению к Шульгин-городку, где засел со своим отрядом князь Юрий Долгоруков. Работных людей — солеваров и беглецов из окрестных панских угодий вёл бахмутский соляной атаман Кондрат Булавин. Они шли, чтобы покарать князя-душителя и его приспешников. "И они, князь со старшинами, — писал в своих "прелестных письмах" Булавин, — будучи в городах, многие станицы огнём выжгли и многих старожилых казаков кнутами жгли, губы и носы резали и младенцев по деревьям вешали…"

В первый же день пути, неподалёку от Бахмута, Иван Шагрий увидел в отряде и своего сына.

— Как, и ты, Григоре, с нами? — спросил он удивлённо.

— Да! — ответил коротко сын.

Иван Шагрий склонил голову. На его переносье прорезались две глубокие морщины. Седеющие мохнатые брови опустились на самые веки и, казалось, закрыли глаза. Широкое, загорелое, меченное огнём и рапою лицо стало хмурым.

— Сидел бы дома! — сказал он вдруг резко.

— А не ты ли, отец, говорил, что смелые становятся к врагу только лицом! — ответил Григор.

Иван Шагрий ещё ниже опустил голову. Затем поднял её, глянул на лукаво усмехающегося сына и тоже усмехнулся. Он молча положил на плечо Григора руку и пошёл рядом с ним.

С той минуты отец и сын были всё время вместе и во всех схватках стояли плечом к плечу.

Были они рядом в бою и в тот июльский день под горчаком Тором. Сражались они тогда в отряде Семёна Драного.

Атаман Драный собрал около шести тысяч повстанцев и окружил Тор. Били по городу из пушек, несколько раз ходили на приступ. Уже близка была победа, но на помощь к осаждённым подоспели царские войска — драгуны и конные полки полковника Шидловского. Вёл их брат погибшего в Шульгин-городке князя-карателя — такой же князь-палач Василий Долгоруков.

Враждующие лагеря стали один против другого невдалеке от Северского Донца в урочище Кривая Лука. Весь день обе стороны будто примеривались: осматривали местность, нащупывали, выведывали, где бы удобнее вцепиться, вгрызться друг в друга. Изредка постреливали из ружей-гаковниц, да отдельные смельчаки выбегали, грозили, подтрунивали, насмехались над неприятелем и, порисовавшись, исчезали в лагере.

Настоящая схватка началась поздно, после захода солнца, когда совсем стемнело. Впереди сцепленных один к другому по казацкой тактике возов-мажар стали пешие и конные булавинцы и мужественно отбивали атаки царских войск. Эта кровавая сеча продолжалась до утра.

Войска князя Василия Долгорукова численно превосходили восставших, и, кроме того, они были лучше вооружены. Несмотря на отчаянную смелость, булавинцы потерпели поражение. Они отступили и начали рассеиваться.

…Григор пришёл в сознание, но не мог понять, где он и что с ним произошло. Казалось, его подхватил шальной ветер и безостановочно кружит и кружит.

Открыл глаза. Прямо над ним повисла неимоверно большей тусклая луна. Жуткий стон заполнил пространство. Его слышно было и там, в вышине под звёздами, и здесь, в траве, на широкой лесной поляне, и далеко в чаще леса. Григору мерещилось, будто на него надвигаются лезвия пик: удивляло, почему не слышно выстрелов, барабанов, криков. И в этот момент сознание прояснилось: "Где отец?.. Он же был рядом!.."

— Где отец?! Где отец?! — закричал он тревожным голосом, и этот его крик, казалось, заполнил всё вокруг.

Григор приподнялся, и в тот же миг голову пронзила нестерпимая боль. Свет в глазах померк. Когда он снова пришёл в себя, то увидел вокруг множество трупов. Он начал ползать среди них, надеясь разыскать отца. Но его нигде не было.

На траву упала первая роса. Луна уже стала угасать. Свет её посерел, поблек. Собрав последние силы, Григор ухватился за ветки какого-то куста, поднялся на ноги. Шатаясь словно пьяный, он продолжал бродить среди мёртвых, разыскивая отца.

На краю поляны, где начиналось редколесье, увидел женщину. Она стояла неподвижно, словно каменная баба. На её белую сорочку спадали распущенные косы. К ногам женщины прижимался мальчик.

Григор приблизился к ним, но ни женщина, ни мальчик не обратили на него никакого внимания. Он подошёл ещё ближе и вдруг увидел лежащего на траве отца.

— Татку… — закричал Григор и упал на колени рядом отцом.

— Сынок, сынок… — тронула его за плечо женщина. — Их нужно похоронить.

Григор поднялся. И только теперь заметил, что рядом с отцом лежит ещё один убитый, с большой русой бородой и с таким же русым чубом. "На груди у него, как и у отца, запеклась кровь.

— Мы их похороним вместе, вот здесь, под этим клёном, — сказала еле слышно женщина.

Вскоре большими, с широкими лезвиями, мечами, найденными на поле боя, они принялись копать могилу. Когда похоронили убитых, женщина упала на холмик свежей земли и громко, во весь голос, зарыдала. Затем поднялась и сказала, чтобы Григор вместе с её сыном стали на колени.

— Повторяйте, дети, за мною, — проговорила она медленно, тихо, но властно. — На могиле наших отцов, которые погибли за народную волю, клянёмся!..

— Клянёмся! — повторил твёрдо Григор.

Клянёмся! — с дрожью в голосе сказал и мальчик.

— Быть как отцы! — продолжала женщина. — Всегда стоять за волю! Мстить врагам! Мстить!..

— Мстить врагам! Мстить! — почти в один голос произнесли Григор и мальчик.

Породнённые клятвой, они долго стояли в суровом молчании над могилой.

Где-то в урочищах около Донца поднялась внезапная стрельба. Это, наверное, остатки разбитых повстанческих отрядов, отступая, оказывали сопротивление царским войскам.

— Уже рассветает. Идёмте, — проговорила женщина и указала рукой на восток, где сквозь ветви деревьев начали пробиваться первые ломкие лучи солнца.

— Я к своим, — кивнул головой Григор в ту сторону, откуда доносились выстрелы.

— Дай бог тебе счастья, — сказала женщина. — Счастливой тебе удачи доконать супостатов… А будет случай — загляни в Ясенево, к нам, к Лащевым. Я — Мария, а это, — показала она на мальчика, — мой Семенко. Просим…

Женщина поклонилась и взяла мальчика за руку. Вскоре их шаги растаяли за кустами ежевики.

…Уже со взрослым, отчаянно смелым Семёном Лащевым Григор, свято помня слова клятвы, не раз делал налёты на имения богачей.

Вот и этой ночью они собираются пожаловать в "гости" к одному из мироедов в Ясеневе, где проживает и Лащевой. Семён с нетерпением ждёт этого часа. Он давно уже мечтает о встрече с глазу на глаз с "родным" паном.

Печи в солеварне широкие, присадистые, будто раздвинутые незаконченные копны. С потолка над ними свисает длинными лоскутами копоть. Около печей медленно двигаются, как лунатики, чёрные, в лохмотьях, с распухшими красными лицами солевары, у каждого в руках лопата или весёлка.