Донбасс

— Дворцы! — восхищался Виктор. — Не скажешь, что под землей… Вот у нас бы так.

— Будут и у нас шахты, как дворцы… — возражал Андрей.

— Та где там! Быть этого не может! Тут, в метро, угля нету, оттого и чисто. А у нас — уголь.

Но Андрей упрямо твердил:

— Нет, будут и у нас дворцы!

Побывали ребята и в Кремле. Оказалось, что и это для них вполне доступно. Все было возможно для них в Москве, все двери распахнуты. Об одном только жалел Виктор: времени мало. Как скупец, дрожал он над каждой минутой. Просыпался раньше всех, ловился всех позже. И все горевал, что не успеет посмотреть всего, что хочется.

Он даже с Дашей не желал встречаться, чтоб времени зря не тратить.

— Ну что она может показать нам в Москве? — недовольно ворчал он. — Только перевод времени.

Но Андрей настоял на том, чтоб встретиться. Нельзя, дядя Прокоп не простит. "И мне Даша не простит тоже!" — грустно думал он при этом.

Встретились утром, у телеграфа. И сразу же пошли покупать Виктору джемпер. Даша была обрадована встречей и не скрывала этого. В универмаге она оживленно тормошила продавщиц, сама выбирала Виктору джемпер; вдруг спросила:

— А домой вы подарки послали?

— Кому домой?

— Ну, родным — в Чибиряки?

Эта мысль понравилась Виктору. Решили тут же все закупить и отправить посылкой.

— Вот удивятся, что из Москвы… — как ребенок, радовался Виктор.

А Андрей, шагая за Дашей по бесконечным лестницам, мучительно размышлял, можно ли, удобно ли сделать подарок Даше, не обидится ли она? И что подарить? Духи, дамскую сумочку, шелковый платок? Но все это не подходило Даше, по мнению Андрея. Вдруг он решился, купил хорошенький портфельчик и, робея, протянул ей:

— Это тебе.

Даша удивилась:

— Ну, зачем это, Андрюша?..

Но подарок понравился. Она поблагодарила. Чтоб не отстать от приятеля, сделал ей подарок и Виктор — подарил какую-то брошку. И Андрей видел, как Даша вспыхнула от радости и тут же приколола брошку к груди, а потом все время на нее поглядывала. И Андрей знал, что теперь она и не расстанется с ней…

Была еще одна встреча в Москве, тоже крепко врезавшаяся в память Андрея и Виктора, и опять по-разному. Их, вместе с другими делегатами, позвал к себе в гости Никита Изотов. Он был теперь москвич, учился в Промакадемии, но земляков принял по-донбасски; была тут и квашеная капуста, и моченые яблоки, и огуречный рассол, и перец, как динамит, хоть запаливай, и пиво — по-шахтерски — в огромном графине. В квартире было тепло и уютно, но казалось Андрею, что тесно здесь Никите Изотову, как тесно было ему и в забое. Большой, просторный это был человек, и Андрей с невольным трепетом глядел на него. "Учится в академии… — думал он. — А тоже шахтер, как и мы… И немолодой".

— А что, Никита Алексеевич, трудно учиться-то? — спросил кто-то из земляков.

— Да, уголек было легче рубать! — смеясь, ответил Изотов. Потом посмотрел на всех, вздохнул и прибавил: — А учиться надо, надо!.. Особенно вам, ребятки, советую…

Виктор удивленно глядел на него. Такой богатырь, а за школьной партой. Да если б взялся он за молоток — он всех бы перекрыл! А он учится…

Виктор задумчиво отхлебнул пиво из стакана. "А может, так оно и следует теперь шахтерам?" — пришла неожиданная мысль.

Меж тем приближался день отъезда. Уже были заказаны билеты. А уезжать не хотелось из этого доброго, гостеприимного города.

Неожиданно отъезд делегаций был отменен. Задержали всех — и донбассовцев, и ленинградцев, и бакинцев. Напротив, в Москву стали приезжать еще и еще стахановцы. Их собралось уже до трех тысяч. Чувствовалось, что предстоит что-то большое и важное…

Прощание

По замыслу писателя вторая книга романа "Донбасс" должна была открываться главой "Прощание". Борис Горбатов, как это можно заключить из его авторского плана, предполагал посвятить вторую книгу событиям предвоенной жизни, войны и восстановления.

Едва закончив первую книгу, он одну за другой совершает длительные поездки в Донбасс, встречается там с шахтерами, горными инженерами, партийными работниками, учеными. Он глубоко изучает материал будущих книг, стремясь как художник заново представить себе с наибольшей широтой и точностью время, уже успевшее стать для нас историей: лозунги сороковых годов, планы и практические задачи, на какие партия тогда нацеливала нашу страну, весь советский народ. Этой темой Большого Донбасса Горбатов овладевал настойчиво и постепенно. Ему хотелось прежде всего и больше всего выразить в своих книгах всю силу поэзии труда. Поздней осенью 1951 года Горбатов вчерне закончил одну из последних по времени написания глав своего романа, главу о том, как из шахты, за ненадобностью, поднимают последних лошадей и как с ними прощаются переходящие на другую работу коногоны.

Я хорошо помню, как он читал мне эту главу, в одной руке держа стопку своих обычных маленьких аккуратных листочков, вырванных из блокнотов, а другой время от времени сердито потирая лоб. Он волновался, потому что особенно любил эту главу, любил заранее, и когда задумывал ее, и когда рассказывал о ней. А сейчас, когда читал, кажется, сам почувствовал, как хорошо все вышло, и разволновался еще больше.

Я сказал ему, что услышанное мной сейчас принадлежит к лучшим страницам из всего вообще написанного им. Это была правда, и я видел по его лицу, — он сам знает, что это правда. Он помолчал, а потом спросил:

— А у лошадей ведь тоже получились характеры. Верно? — И, сняв очки, протер платком переносицу и повлажневшие от волнения во время чтения глаза.

Он был чужд сентиментальной любви к животным, но эти лошади, потрудившиеся и состарившиеся в шахте, были для него тоже частью Донбасса, верными помощниками людей в их подземном труде, и поэтому он и к ним испытывал нежность и в них для него жила частица поэзии. Я заметил, что глава эта особенно поэтична, и добавил не раз, наверно, им уже слышанную в подобных случаях фразу, что недаром он начинал писать как поэт.

Тридцать два года назад напечатав свою первую юнкоровскую заметку и свой первый рассказ в донбасской "Кочегарке", Борис Горбатов и последние написанные им в жизни строки посвятил родному краю, гордым именем которого — "Донбасс" — названа последняя, самая зрелая, но, к несчастью, оборванная смертью работа писателя.

К. М. СИМОНОВ.

(Из собрания сочинений Бориса Горбатова. Том 1. "О Борисе Горбатове")

На шахте "Крутая Мария" выдавали лошадей на-гора. Лошадей было семь, все с участка "Дальний Запад", — последние кони шахты: Стрепет, Маркиз, Маруся, Барышня, Купчик, Шалун и седая, старая Чайка. Сейчас все они в последний раз стояли в подземной конюшне, а коногоны собирали их в путь: чистили, убирали, даже прихорашивали, словно снаряжали их не для конного двора, а для свадебного поезда.

— Ну вот, Чайка, — говорил немолодой рябоватый коногон Никифор Бубнов, по прозванию "Бобыль", вплетая алую шелковую ленту в седую гриву своей любимицы, — вот и кончилась твоя подземная служба!.. Совсем кончилась, вот оно как, умница ты моя!.. А поедешь ты теперь, Чайка, на-гора, да под самое красно солнышко, да на чисту волюшку, на зелену травушку… — продолжал он нараспев и шепотом, так, словно рассказывал Чайке сказку. — Э! Да ты, небось, и не помнишь, бедолага, какое оно и есть-то, это самое красное солнышко. А? Не помнишь, где тебе!.. Вот дела-то какие у нас с тобой, Чайка, милая ты моя!.. — ласково приговаривал он, уже начесывая на лоб лошади сивую челку, которую тоже собирался украсить бантом.

Рядом негромко и согласно пели ребята. Пели коногонскую: