Страница 9 из 26
— Молодые люди, отойдите от девушки, а то ей душно, — обратился я довольно мирно, даже вежливо.
А мне: «Ты лучше закройся. Пока. Мы тебя на улице подождем».
И, действительно, выходим на улицу — ждут.
Я говорю Гале, или как ее: «Выходи на Невский и двигай тихонечко — я тебя догоню. Если не догоню — тебе два шага до твоего дома на Рубинштейна».
А мы втроем двигаемся к памятнику Пушкину работы скульптора Аникушина. И, чувствую, претензии ко мне серьезные — «распишут», деться некуда.
Проходим мимо входа в гостиницу «Европейская» — и тут из вертушки в дверях прямо на меня выкатывается Леня Шрам. Ситуацию он оценил мгновенно и, не глядя на двоих, спрашивает у меня: «Ну, че здесь?»
— Да вот, Леня, у нас новости, — пожаловался я, — не успеешь в ресторан с телкой прийти, как начинаются прихваты. Скоро на «Центр» нельзя будет выйти!
— Ну, ладно, ты иди, — говорит Леня, — я тебя отмажу.
В это время фиксатый опускает руку в карман.
— Во, — обращается к нему Леня, — руку в карман засунул. Зачем? Ты же меня знаешь — если я засуну, то достану, а если достану — то всажу. На раз!
— Леня, у нас к нему разговор.
— Разговор будет ко мне, я за него отвечаю! А ты, Давид, иди.
— Это не Давид, — сказал второй, — это Ося.
— Я не Ося… Я останусь, Леня?
— Как не Ося?! — второй был ошеломлен.
— Так, не Ося, возьми ксиву и посмотри. — Я достал и открыл паспорт.
— Вали, — повторил Леня, — догоняй свою телку, я разберусь. Ты мне не нужен.
Я ушел. Не слабо, чтобы тебе башку оторвали только потому, что с кем-то спутали.
Мы с Лешей идем по Невскому из «Крыши». Часов в одиннадцать вечера. Я снял девушку из Дома мод. Как раз она рассматривала журнал, на котором и красовалась. Длинная чувиха. В прикиде. Идем тихонечко, вдруг сзади какой-то разговор. Касается моей длинноногой подруги. Оборачиваемся: кап. три, два кап. лея и младший лейтенант. Поддатые круто. Хотят ссоры.
Леша оборачивается и вежливо говорит морячкам: «Товарищи офицеры, отодвиньтесь подальше, дышите нам в шею, а мы потеем».
Офицеры не отстают, говорят обидные вещи про девушку, она ведь не как у них обычно — не с Московского вокзала и не шлюха из «Метрополя». Поворачиваюсь и я, сообщаю, соблюдая субординацию: «Товарищ капитан третьего ранга, смотрите какой чудный вечер, давайте будем отдыхать красиво. Заткните ваших адмиралов, а не то мы им пасти порвем».
От компании у «Севера», играющей в «шмен», отделяется Леня Шрам: «Опять ты? Помочь надо?» — «Не нужно, Леня — беседуем».
Перешли Садовую. Морячки не угомонились. У Фонтанки Леша не выдержал: «Товарищи офицеры, я вижу вам мой дружок не нравится. Давайте с ним в подворотню — только по одному и по очереди». И я с одним лейтенантом вхожу в подворотню, где он начинает читать мне инструкцию, как нужно вести себя с офицерами. Видно, не может начать.
— Ты зачем сюда зашел? — зло спросил я. — Дать мне по лицу? Так и давай! — и бью его в лоб.
В подворотню вбегают два капитана, а за ними Леша с криком: «Мы с вами так не договаривались!» К моему удивлению, после недолгой потасовки эту компанию мы уложили. Потом мирно вышли, сказали майору, чтобы он их подобрал, и не спеша отправились с девушкой дальше. У кино «Хроника» оглядываемся: военные топают за нами — морды побитые.
«Теперь младшие не вынесут позора перед своим майором — мы-таки нарушили субординацию. Будут стоять насмерть. Пока не утонут — как крейсер ''Варяг''». Вероятно, нам придется открыть им кингстоны, чего бы не хотелось. Сворачиваем на Маяковскую, пока не замели. «Если повернут за нами, отметелим по-серьезному у фонтанчика напротив НИИ нейрохирургии. И медицинская помощь рядом. А то они от нас не отстанут», — развил Леша нашу стратегию…
Но они за нами не пошли.
Здесь же у Маяковской я впервые видел, как «заряжает» Володя.
Поздно ночью он неторопливо волочил свои сто двадцать кг по проезжей части Невского в сторону площади Восстания, не желая идти по тротуару, хотя тротуар на Невском широкий. Напротив «Колизея» некто налетел на Вову и, ударившись о него, как о столб, обозлился.
— Слушай, — спросил Вова, — тебе что, улицы мало?
Мужик выругался.
— Не мешай мне, видишь, я себя выгуливаю, — буркнул Вова.
— А я хуй положил, — невежливо ответил парень, — сейчас я тебя отметелю, толстого.
Володя не обиделся: «Я прошу, не сейчас. Ладно? Я гуляю. Ты тоже можешь топать, но не близко, а то от тебя пахнет». Парень предложил зайти в парадную.
«Ну, что ты, — любезно обратился к нему Володя, — если не допил немного, на тебе три шестьдесят две — купи бутылку на Московском. Не пугай меня, а то и так поздно, темно и страшно».
И тут парень допустил ошибку — он в неприемлемой форме поставил Володю в известность о его национальности. Информация была излишней, Володя и так знал — кто он. Он парня даже не ударил, он его легонько толкнул, одной рукой. Парень перелетел через тротуар и врезался рылом в изящную, в виде круга с решеткой часть металлических ворот дома. Когда он повернулся, морды не было совсем — на ее месте была багровая вдавленная решетка. Мы порядком струхнули.
Но не всегда подобные встречи кончались благополучно. Как-то раз я сидел в ресторане «Октябрьский», а рядом, за другим столом, сидела симпатичная женщина с плотным, слегка оплывшим крупным мужчиной с черными кучерявыми волосами и мощной челюстью. Я пригласил ее на танец раз, затем второй, а когда подвигал ей стул, «здоровый» заявил, что больше дама танцевать со мной не хочет, он в этом убежден.
— Может, спросим у дамы? — поинтересовался я.
— Лучше выйдем, — заявил мужик.
— Ну, что ж, пошли. (Потом я долго себе говорил: «Ну, нельзя же так. Думать надо».) Хотя, в общем, выхода не было — отказать в удовольствии кавалеру я уже не мог.
Это был чемпион или призер первенства Европы по вольной борьбе в тяжелом весе. Я этого не знал, а если бы и знал — куда деться? Понты.
Мы вышли в вестибюль. Напротив были окна на Лиговку — первый этаж. Он начал сразу, не разговаривая. Я почувствовал, как какой-то ураган подхватил меня и швырнул беспомощным котенком через вестибюль в окно. «„Давид и Голиаф“ — как было на самом деле», — подумал я, перед тем как грохнулся на тротуар Лиговки. Два ребра и бугор плечевой кости были сломаны.
«Хорошо еще, что первый этаж, — ухмыльнулся я, превозмогая боль. — Уйду, не расплачиваясь».
Девушки по-прежнему мелькали, как в калейдоскопе. Встречая на улице какую-то неясно знакомую, на всякий случай здоровался. Слушался совета приятеля: «Ты можешь не выяснять, если поздоровается — значит, трахались».
В то время я начал седеть, но довольно странно, голова еще была черная, а грудь и лобок совершенно седыми. По пути в Киев в командировку я познакомился с молодой девушкой-стюардессой, такой ласковой, миленькой блондиночкой-хохлушкой. Я привел ее в свою гостиницу, и, когда разделся, девушка радостно рассмеялась: «Я никогда не видела такого седого писа», — весело сказала она, а потом целыми днями восхищалась и ласкала его, бесконечно удивляясь. Такое искреннее умиление.
Я тогда понял — дело не в нас в целом. Мы не причина, мы чаще всего повод для выражения их восторженного состояния.
Еще через несколько лет он заскучал, вернее, появилось безразличие. Когда кто-нибудь из друзей звал в гости: «Приезжай, у меня две классные мочалки из Москвы», — он обычно отвечал: «Ну, что я из центра попрусь в Удельную, приезжай лучше ты ко мне». Ажиотажа уже не было. Эти годы казались ему чередой бесконечных легких встреч, ненадолго удовлетворяющих тщеславие, если женщина была эффектна и привлекала всеобщее внимание, если нет — второй раз с ней он уже не встречался.
Как-то Сема Качко неожиданно обобщил настроение. Мы стояли у Гостиного Двора на углу Садовой и Невского. На противоположном по диагонали углу, над кукольным театром Евгения Деммени, была реклама — бегущая строка. По строке бежало: «Новый японский фильм „Горький рис“». (Дело в том, что на жаргонном идиш «делать рис» означало не обрезание, а трахаться.)