Страница 8 из 26
— Вот тут графа судимости, а за ней сразу же графа награды. У меня в судимостях не помещается, можно я в награды залезу? — спросил Леша.
— А что, Вы были судимы?
— Товарищ военком, военное детство, Вы знаете. Что мне всю жизнь за это отвечать? — голос Леши задрожал. — Я уже отвечал. И не раз.
— Нет, офицер с судимостью, пожалуй, не получится.
— Но все же, товарищ полковник, вдруг получится? Я, пожалуй, напишу и пошлю… А, впрочем… Я буду надеяться, и зря. Как Вы думаете? Положа руку на сердце, товарищ полковник, не возьмут?
— Скорее всего, не возьмут, — сокрушенно ответил полковник.
— Ну, что же, я тогда и писать не буду, — чуть не плача заявил Леша.
Военком проводил его до дверей, пожал руку. Леша вышел. Вошел следующий.
За дверью некоторое время было тихо, потом раздался дикий рев командного голоса военкома. Что это было, передать невозможно — «ревущие сороковые».
Полковник ревел еще целую неделю. И все, кто приходили к военкому на прием после Леши, отправились служить врачами в армию и на флот.
Об институте он вспоминал редко.
«Медички — не девички». Они имели меня в аудиториях, коридорах, в подвале и комнатах общежития. Отказать не мог. Перманентная эрекция не позволяла. Двух девиц со своего курса я встретил на Невском, напротив «Елисеева».
— Вы что здесь делаете? — с удивлением спросил я.
— Работаем. Хочешь, сделаем тебе такой минет — закачаешься.
— Уже качнули. Может, вам еще и заплатить?
Подошел Леня Шрам: «Снимаешь телок? Они — профессионалки (слово „путаны“ было в Петербурге не популярно)».
Леня Шрам, по-видимому, «блатной», игрок в «шмен», относился ко мне по-приятельски — неизвестно, почему. Он был с Невского, но с другого Невского — криминального. Как и Филон. У него был грубый шрам через всю правую половину лица от лба до подбородка — след ножа.
— Давай, я тебе заряжу в «шмен» в обе ручки на три цифры на червончик, на фарт?
— Леня, я тебе лучше просто отдам червончик, чтобы не мучиться.
— Нет, я хочу поиграть.
— Ну, что ж, заряжай.
Выиграв червонец на «фарт» и повеселев, Леня предложил: «Давай забежим тут в одно местечко, недалеко, а потом вернемся».
— Пошли, — Леня привел меня в какой-то полуподвал на Петра Лаврова возле Литейного. — Это — «малина», — сказал Леня. — Ты молчи, я буду разговаривать.
В небольшой комнате с завешенным двумя ситцевыми занавесочками окошечком стояла кровать с множеством металлических блестящих шариков на спинках, застеленная, с горкой больших подушек и маленьких, вышитых крестиком, разбросанных по покрывалу. На кровати сидели две хмельные блондинки с толстыми ляжками. Семиструнная гитара на стене с обязательным бантиком. Стол, уставленный бутылками с «Московской», хлеб, вареная колбаса. Находилось несколько плотных парней с челками в «лондонках», фиксатых.
«Ну, прямо, кино — „Путевка в жизнь“. Ловить нечего, надо линять», — подумал я. Леня пошептался с парнями, и мы ушли.
— Ну, как? — спросил Леня.
— Экскурсия впечатляет, — ответил я.
— Подельники, — уточнил Леня, ухмыляясь.
Леня иногда отмазывал меня в разборках, один раз даже круто.
Сижу вдвоем с девушкой в «Восточном». Крупная, парикмахерша, звали, кажется, Галя. Я обратил внимание, что Галь в моей жизни встречалось довольно много — пара сотен точно. Интересно, это так в популяции или игра судьбы? Что касается Наташ, Светлан, Зоек, Марий, Тань, Лен, Свет и т. д., которые со мной баловались, то их значительно меньше — по нескольку десятков, не более.
Цили, Рахили, Сары, Ребекки вообще отсутствовали — результат моего полового антисемитизма. Раисы встречались — двунациональное имя, а в половом смысле — ничего особенного.
Чуть не забыл: кореянки и полукореянки, китаянки и полукитаянки, казашки и полуказашки, туркменки и полутуркменки имели место. Следствие ежегодных катаний на лыжах на Чимбулаке над Алма-Ата. Мнение, что они какие-то другие, — расистский миф.
Еще существовали Гели — это, по-моему, татарки — они бреются.
И, конечно, Гелла, думаю, что полное имя Гелена, полячка — мое первое увлечение.
Из-за нее я люблю Вильнюс, и всегда для меня женщина — это женщина. Не дырка.
История произошла после восьмого класса. Я был крупный мальчик, выглядел старше своих лет, начитан, в те времена всегда серьезен и очень убедительно «косил» под студента.
Двигаюсь я через «Катькин» садик к Александринке взять в костюмерных мастерских костюмы для школьного театра напрокат. Вдруг слышу: «Давид!» Оглядываюсь — высокая, хорошенькая, тоненькая, года двадцати одного, одета, с большими темными глазами, не уличная. Подхожу…
— Ты давно из Варшавы? — спрашивает. (Сразу подумал — штучки Володи Большого. Ну, погоди, Ёлт.)
— Никогда в Варшаве не был, — отвечаю.
— Ой! Ради Бога, извините, — с легким акцентом: Я вас спутала с моим другом в Варшаве.
— А что, похож?
— Очень.
— Вы живете в Варшаве?
— Сейчас уже нет. Сейчас живу в Вильнюсе.
— А у нас что делаете?
— Приехала на неделю посмотреть город.
— Можно мне Вам его показать?
— Это было бы замечательно, но я завтра вечером уезжаю.
— У нас почти двое суток. Вы ведь не откажете старому варшавскому другу. Я только забегу в театр в костюмерную на десять минут.
— Вы работаете в театре? (Соблазн был велик…)
— Нет, я не работаю в театре. Это ничего? Подождете? (Даже соврать не мог — дела серьезные.)
— Подожду.
Пока бегал, сверлила мысль: «Уйдет». Вернулся — на месте.
— Пойдемте. Вы голодны? Пойдемте в «Север» — перекусим.
Два дня, как мгновение. В розовом тумане. Провожал ее до вокзала:
— Мне очень жаль, что Вы уезжаете.
— Мне тоже.
— Я очень хочу с Вами увидеться снова. Давайте встретимся через неделю в Вильнюсе, скажем, в пять вечера на каком-нибудь видном и известном месте, где не ошибешься, — я буду в Вильнюсе впервые.
— У башни Гидемина. Не ошибетесь.
И она уехала — ни адреса, ни работы, ничего, кроме имени. Пике.
(Ну, Большой, если это твои задвижки — вернусь и сделаю обрезание, второй раз.)
И побежал доставать деньги.
В пять вечера она была у башни, и опять неделя пролетела как миг. Первые два дня я ночевал на улице — в гостиницу в моем возрасте в Совдепии попасть было невозможно. Нашел родственников. Гостиницу снял только раз на ночь за большие деньги, не оформляясь. Какой-то утлый клоповник. Но нам было все равно. Днем в городе мы встречаться не могли — муж ее, как выяснилось, был известный адвокат. Их многие знали, и она боялась. Мы каждый день уезжали за город в район озер под Вильнюсом.
Дни были солнечными и жаркими. Раскаленные сосны, теплый белый песок, запах горячей хвои, ее тело и мои пятнадцать лет.
Через десять дней я уехал. Договорились встретиться десятого декабря на мосту в восемь вечера — она жила на той стороне реки.
В восемь я был на мосту. Холодно. Она не пришла. Я простоял двое суток, деться ей было некуда — мост был один. На третьи сутки к вечеру я ее увидел…
— Ты давно здесь стоишь?
— Третьи сутки…
— Ой, прости, я совсем забыла.
— Хорошо. Встретимся завтра в это же время. Обязательно. Приходи, а я совсем забуду, но ты жди!
И ушел. И уехал…
Так вот, сижу я с Галей в «Восточном». В то время вышел из отсидки один известный фарцовщик. Его жена, говорят, пока он сидел, закрутила роман с каким-то деятелем, как две капли воды похожим на меня. Судьба такая, что ли? Вечно на кого-нибудь похож. Как правило, с неприятностями. Но тогда я ничего этого не знал.
Ну, сижу я с этой Галей, или как ее там, и уже трахаться хочется неимоверно, как вдруг подходят к ней два чувака, причем морда одного из них явно знакома, а второй только что из зоны — еще волосы не отросли. Разговаривают с ней грубо, но чувствую: претензии ко мне.