Страница 36 из 142
— Почему ты постоянно молчишь на разнарядке, Илья? — вдруг спросил Николай, стараясь идти в ногу и не отставать. — Поделился бы с десятниками, почему у тебя работа лучше других идет. Как получается двойная выработка плана на дорогах, почему все люди до единого вышли в актированные дни?
— Это не у меня, это люди такие — и все, — буркнул Опарин.
— А что ж они здесь, у Шумихина, другие?
— Меньше кричать надо, больше заботиться о людях, да не ради сводки или будущего доклада, а так, ради добра, по-человечески… А если уж нельзя ничего сделать сегодня, так надо прямо сказать им: ребята, привал не скоро, мол! Они поймут…
— Но ведь это не сразу, — возразил Николай. — Как-то надо прийти к такому взаимопониманию с людьми.
— Не сразу, конечно… Однако народ у нас понятливый. Заметит, что руководитель не бюрократ, не собирается в рай на чужом иждивении, — будет у него авторитет и успех.
— И все?
— Нет, — не согласился Илья. — Условия жизни, само собой. У Шумихина, к примеру, оседлый народ. Вот они и ждут от него хорошего жилья, бани с ванной, может, асфальтовый тротуар и каменные вазы с цветами кто ждет. А у меня — легкая кавалерия. Три дня проходит, снимаем палатку и — дальше! Мои ничего не ждут, пока дорогу не построят. Кончим, заявимся в поселок, тогда попробуй не воздай по заслугам! Вдвое работать хуже будут, к бутылке потянутся… У Шумихина людям надоело уж в этих бараках бедовать, а он думает, что криком поможет.
«У Шумихина — это значит, что и у меня, — подумал с горечью Николай. — Как-то нужно выходить из положения…»
Не успели отъехать километра — догнала Катя.
— Николай Алексеич! Я — с вами… Можно? — задыхаясь от быстрого бега, крикнула она.
— Мы до темноты, — предупредил ее Николай.
— Я выносливая! — простодушно похвасталась девушка и наддала шагу.
Когда она поравнялась с Николаем, он сошел с лыжни и пропустил вслед Илье, а сам двинулся целиной. Набитый, зализанный ветром наст держал хорошо.
Разговор как-то сам собой прекратился. Илья больше не оборачивался, сосредоточенно работал палками, ускорял шаг. Николаю было трудно поспевать за ним, а Катя скользила по проторенному следу легко, будто играючи.
Он видел, что Катя искренне, до восторга, довольна и легким морозцем, и обступившей их посеребренной чащобой, и мертвой тишиной, и даже теми голыми стояками берез, которые лишь наводили уныние на Николая. Что ж, ее душа была переполнена глубочайшей любовью к суровой и неуютной парме, точно так же, как душа всякого русского человека к родному краю, запомнившимся с детства развесистой вербочкой над тихой водой, покосившимся плетнем у глухого оврага.
Горько, свежо пахла сосна. Она вдруг напомнила Николаю степь, густой и томящий залах июньского сена в валках, огуречное лето на огородах…
— Красота какая! — воскликнула Катя, подняв лыжную палку и указывая на другую сторону пади, убранную зеленым бархатом кедров, серебряным чеканом заиндевелых берез.
Илья растерянно обернулся и, обломав на ходу вымерзшую, покрытую бисерными слезинками сосновую ветку, вопросительно и строго заглянул Кате в лицо. Взгляд его был слишком выразителен: он говорил о давней дружбе, может быть о чем-то большем, но Катя никак не ответила на него, прошла мимо.
— Сильно любишь тайгу, Катя? — спросил ее Николай, чтобы как-то рассеять молчание.
— Очень! — с горячей радостью воскликнула она. — Мне кажется, нет ничего лучше нашей северной тайги! Многие говорят, что здесь дико, холодно… Как это — дико? А какие у нас зори! И тишина… А северное сияние? Вы видали?!
Николай как раз обходил сторонкой огромную, вывороченную бурей ель. Из снежного сугроба торчал поставленный на ребро пласт дернины, сорванный с земли во всю ширь разлапистого корневища, метров на пять в высоту. Из мерзлой земли выступали обломанные клыкастые корни, свисали длинные волосатые щупальца. Под ними, в темной парной яме, могло без труда устроиться на зиму многочисленное медвежье семейство. Летом из-за бурелома здесь, конечно, не было хода ни пешему, ни конному. Да и сейчас лыжи то и дело задевали за сучья, путались в хвойном подлеске.
— Нет, северного сияния еще не удостоился! — засмеялся Николай. — Сколько у нас на пути болот, бурелома, пней, всяческой непролази! И все это тайга…
Катя нахмурилась. А Илья размашисто шагнул вперед, оттолкнулся и нырнул под береговой откос. За ним съехала Катя. Николай спустился последним и пошел по лыжне, вдоль речного русла, внимательно осматривая берега слева и справа.
Шагах в тридцати от места спуска он заметил на высоком откосе грубо стесанный, почерневший столб. Сверху на нем криво торчала дощечка.
— Примечай лес, Илья, а я сейчас! — крикнул Николай, с трудом взбираясь на откос, к столбу.
Без палок подниматься было довольно трудно. Николай напряженно переставлял лыжи, нарезая елкой плотный наст.
Катя отстала от Ильи. Легко и быстро управившись на крутом подъеме, она поспешила вслед Горбачеву. Пока он доставал из нагрудного кармана записную книжку, она уже стояла рядом с ним, с любопытством поглядывая то на столб, то на руки Николая с записной книжкой.
— Что это, Николай Алексеич? — махнула Катя пестрой варежкой в сторону столба с табличкой.
— Заявочный столб, знак частной собственности, — отвечал Николай. Дощечка с надписью приходилась в уровень с его глазами, но прочитать что-либо на ней было невозможно. Время смыло и выветрило старую надпись.
— Я не понимаю… — созналась Катя.
— Землю столбили нефтепромышленники старых времен, — стало быть, была где-то поблизости нефть…
— Наверное, об этом рассказывали у нас в деревне? Старики… — смущенно проговорила Катя.
— Что рассказывали? — Николай сразу остановился.
— Давным-давно будто приезжали сюда русские купцы, скупали дорогую пушнину и бродили по тайге — все что-то искали… Потом два человека пошли по речке, поднялись до этого ручья и потерялись. Здесь болото рядом, — может, в топи попали. Из-за этого отец Ильи на каторгу попал, говорили. А потом в этих местах медведь помял охотника, с тех пор никто сюда не ходил, места эти гиблые…
— Когда были эти люди?
— Говорят, лет сорок тому… В точности никто не помнит.
Выше по ручью столбы стали попадаться чаще. Кое-где на табличках сохранились остатки надписей. На двух стоящих по соседству столбах Николай, к своему удивлению, разобрал совершенно разные названия промышленных фирм: «Комп. Вел. Кн. Марии Павловны участок № 7» и «Гарин — 28». Такая стесненность участков казалась странной.
Николаю все это было важно не из простого любопытства. Следы дореволюционных промышленников не могли быть случайными. Риск бурения сокращался против геофизических обоснований еще вдвое, а выбор места под скважину можно было уточнить с учетом этих дополнительных сведений.
Нефть!
Было бы куда лучше побывать самолично в экспедициях геофизиков либо поработать над их материалами в отделе главного геолога. Тогда он имел бы свое собственное мнение по каждой плановой скважине, по каждой точке в отдельности. А от этого зависело многое. Ему были нужны не пробуренные метры скважины (по которым где-то в управлении судили, впрочем, о его работе), не перевыполнение плановых скоростей проходки, — ему нужна была нефть. Нефть и газ — и с первой же скважины!
Конечно, после первой забурятся последующие, но потеря скважины значила бы слишком много для настроения людей, вкладывающих в нее свой труд и драгоценное время военной поры.
«Держись, Горбачев!» — в который раз с беспокойством подумал Николай, стараясь не отставать от быстрого на ногу Ильи.
…Возвращались вечером, усталые и голодные. День прошел не зря: Илья успел определить места порубки, Николай твердо решил побывать в деревне, навести справки о старине, Катя, утомленная и молчаливая, двигалась меж ними.
Ощетинилась вечерняя тайга. Мглистое, темное небо повисало на острых штыках леса, увенчанных черными лохмотьями хвори. Пробирала дрожь — то ли от вечернего морозца, то ли от сильной усталости. Хотелось отдыха. Но в поселке, у конторы, Николай натолкнулся во тьме на Аню Кравченко. Еще не видя в сумраке лица, только по скрипу шагов на снегу, по резкому полету ее тени он почувствовал ее смятение.