Сталин и космополиты

женных я не понравился. Я живу в антидемократической

стране, в стране деспотизма и поэтому должен быть го-

товым ко всему, что несет деспотия».

«По причинам, о которых я уже говорил, т.е. в усло-

виях деспотической власти, русская литература заглохла

и почти погибла. Минувший праздник Чехова, в котором

я, неожиданно для себя, принимал самое активное уча-

стие, красноречиво показал, какая пропасть лежит меж-

ду литературой досоветской и литературой наших дней.

Тогда художник работал во всю меру своего таланта, те-

перь он работает, насилуя и унижая свой талант.

Зависимость теперешней печати привела к молча-

нию талантов и визгу приспособленцев — позору нашей

литературной деятельности перед лицом всего цивили-

зованного мира.

...Всей душой желаю гибели Гитлера и крушения его

бредовых идей. С падением нацистской деспотии мир

демократии встанет лицом к лицу с советской деспоти-

ей. Будем ждать».

Узнав о том, что в журнале «Новый мир» не пойдут

его «Воспоминания о Репине», Чуковский возмущенно

заявил: «Я испытываю садистическое удовольствие, слу-

шая, как редакции изворачиваются передо мной, сооб-

щая, почему не идут мои статьи. За последнее время мне

вернули в разных местах 11 принятых, набранных или

уже заверстанных статей. Это — коллекция, которую я

буду хранить. Когда будет хорошая погода, коллекция

эта пригодится как живой памятник изощренной трав-

ли... Писатель Корней Чуковский под бойкотом... Всюду

ложь, издевательство и гнусность».

* * *

Писатель К.А.Федин, в связи с появлением в свет и

критикой его последней книги «Горький среди нас», го-

ворил: «До меня дошел слух, будто книгу мою выпусти-

ли специально для того, чтобы раскритиковать ее на всех

перекрестках. Поэтому на ней нет имени редактора —

случай в нашей литературной действительности беспре-

цедентный.

Если это так, то ниже, в моральном смысле, падать

некуда. Значит, я хладнокровно и расчетливо и, видимо,

вполне официально был спровоцирован.

Одно из двух. Если книга вредна, ее надо запретить.

Если она не вредна, ее нужно выпустить. Но выпустить

для того, чтобы бить оглоблей вредного автора, — этого

еще не знала история русской литературы».

По поводу статьи в «Правде», критиковавшей его

книгу, Федин заявляет:

«Юрий Лукин, написавший статью под суфлера, фор-

мально прав. Под формальной точкой зрения я разумею

точку зрения нашего правительства, которая, вероятно,

прогрессивна в деле войны, понуждая писателей слу-

жить, как солдат, не считаясь с тем, что у писателей, по-

ставленных в положение солдат, ружья не стреляют. Ведь

это извечный закон искусства: оно не терпит внешнего

побуждения, а тем более принуждения.

Смешны и оголенно ложны все разговоры о реализ-

ме в нашей литературе. Может ли быть разговор о реа-

лизме, когда писатель понуждается изображать желае-

мое, а не сущее?

Все разговоры о реализме в таком положении есть

лицемерие или демагогия. Печальная судьба литератур-

ного реализма при всех видах диктатуры одинакова.

Реалистические портреты Ремизова и Сологуба тол-

куются как искажение действительности. Даже о далеком

прошлом нельзя писать реалистически, а то, что требует

Лукин, — явно инспирировано; это требование фальси-

фикации истории.

Горький — человек великих шатаний, истинно рус-

ский, истинно славянский писатель со всеми безднами,

присущими русскому таланту, — уже прилизан, пригла-

жен, фальсифицирован, вытянут в прямую марксистскую

ниточку всякими Кирпотиными и Ермиловыми.

Хотят, чтобы и Федин занялся тем же!»

Свое отношение к современным задачам советской

литературы Федин выражает следующим образом: «Сижу

в Переделкино и с увлечением пишу роман, который ни-

когда не увидит света, если нынешняя литературная по-

литика будет продолжаться. В этом писании без надежды

есть какой-то сладостный мазохизм. Пусть я становлюсь

одиозной фигурой в литературе, но я есть русский писа-

тель и таковым останусь до гроба — верный традициям

писательской совести...

...Не нужно заблуждаться, современные писатели

превратились в патефоны. Пластинки, изготовленные на

потребу дня, крутятся на этих патефонах, и все они хри-

пят совершенно одинаково.

Леонов думает, что он какой-то особый патефон. Он

заблуждается. «Взятие Великошумска» звучит совершен-

но так же, как «Непокоренные» [Б.Л. Горбатова] или «Ра-

дуга» [В.Л. Василевской]. На музыкальное ухо это нестер-

пимо.

Пусть передо мной закроют двери в литературу, но

патефоном быть я не хочу и не буду им. Очень трудно

мне жить. Трудно, одиноко и безнадежно».

* * *

Кинорежиссер Довженко А.П., внешне соглашаясь с

критикой его киноповести «Украина в огне», в завуали-

рованной форме продолжает высказывать национали-

стические настроения. Довженко во враждебных тонах

отзывается о лицах, выступавших с критикой его повес-

ти, особенно о т. Хрущеве и руководителях Союза совет-

ских писателей Украины, которые, по его словам, до об-

суждения киноповести в ЦК ВКП(б) давали ей положи-

тельную оценку.

«Я не политик. Я готов признать, что могу делать

ошибки. Но почему у нас делается так, что сначала все

говорят — «хорошо, прекрасно», а потом вдруг оказыва-

ется чуть ли не клевета на советскую власть».

«Я не в обиде на Сталина и на ЦК ВКП(б), где ко мне

всегда хорошо относились. Я в обиде на украинцев —

люди, имевшие мужество в лицо Сталину подбрасывать

на меня злые реплики после всего их восхищения сцена-

рием, — эти люди не могут руководить войной и наро-

дом. Это мусор».

После вызова в ЦК ВКП(б) Довженко усиленно рабо-

тал над новыми сценариями о Мичурине и об Украине,

замкнулся и тщательно уклонялся от встреч с украински-

ми работниками литературы и искусства. По агентурным

данным, в своем новом сценарии об Украине он пытает-

ся освободиться от свойственных ему националистиче-

ских концепций, однако это ему удается с трудом.

* * *

Поэт Сельвинский И.Л. в связи с обсуждением в Сек-

ретариате ЦК ВКП(б) его стихотворения «Кого баюкала

Россия» заявил: «Я не ожидал, что меня вызовут в Москву

для проработки. Стихотворение «Кого баюкала Россия»

для меня проходящее. Я ожидал, что наконец меня по-

хвалят за то, что я все же неплохо воюю. За два года по-

лучил два ордена и представлен к третьему.

Меня вызывали в ЦК, ругали не очень, сказали, что

я молодой коммунист, ничего, исправлюсь. Я думаю, что

теперь меня перестанут прорабатывать, не сразу, конеч-

но, а через некоторое время...

Мне очень не везет уже 15 лет, со времени «Пуштор-

га». Бьют и бьют. На особый успех я не надеюсь. Видно та-

кова уж моя писательская биография».

Обобщая свои мысли о положении в советской ли-

тературе, Сельвинский говорит: «Боюсь, что мы — наша

сегодняшняя литература, как и средневековая, — лишь

навоз, удобрение для той литературы, которая будет уже

при коммунизме.

...Сейчас можно творить лишь по строгому заказу, и

ничего другого делать нельзя...

На особое улучшение (в смысле свободы творчест-

ва) после войны для себя я не надеюсь, так как видел тех

людей, которые направляют искусство, и мне ясно, что

они могут и захотят направлять только искусство сугу-

бой простоты».

Последнее время Сельвинский усиленно работает

над исторической поэмой и заявляет о своем стремле-

нии занять ведущее место в советской литературе.