Евангелие от обезьяны

Трип внутрь иконы – это дано не каждому, – в моей голове успевает родиться завершающая, итоговая мысль, прежде чем флэш-бэк улетучивается и я трезвею окончательно.

…и вроде у меня была обычная квартира с окнами, а я и не заметил, как мимо этих окон проползла жизнь. Почти сорок лет, две трети среднестатистического срока жизни мужчины в послевоенную эпоху СССР.

Помните первую послевоенную демонстрацию на 9 мая? Я сидел с пивом на продавленном диване и смотрел трансляцию в интернете. И знаете, что меня тогда зацепило? Эти одухотворенные лица граждан социалистического гиганта. Советские люди, преодолев невзгоды, снова протянули друг другу братскую руку и твердой поступью двигались мимо каменных лиц вседержателя и его свиты. Как думаете, этим манекенам на мавзолее ботокс заливают перед парадом? Я думаю, да. А может, они просто с гранитом срастаются, не знаю. А может, перед парадом выносят восковых кукол, таких, у которых шевелятся руки на шарнирах. Одно выражение лица на полтора часа, одинаковые движения. Аксакал поднял руку, свита тоже. Аксакал опустил руку, и все остальные опустили. Как марионетки в театре.

А может, они там вообще все неживые? Роботы. Нами правят роботы, а мы и не задумываемся об этом. Но вообще-то такой расклад многое бы объяснил. Только я в это не верю. Это можно было бы понять, это искупило бы множество грехов. Какие грехи могут быть у железных болванов с программой вместо мозга? Но нет, думаю, они все-таки люди. Просто власть что-то там перекроила у них в головах, что-то очень важное. А благодаря ботоксу мы этого не замечаем. Ботокс – это макса, которую надевают прямо под кожу.

Нет-нет, я не заговариваюсь. Просто вспомнил…

Знаете, я подумал… у каждого из нас есть собственный мавзолей. И каждый стоит на нем, машет рукой, а мимо марширует жизнь. Она разная. То в тюбетейке, то в спортивном костюме, то в виде боеголовки, то с барабаном на шее, а иногда похожа на группу представителей завода «Уралмаш», за которой на танковой базе едет вылитый в чугуне герб страны. Колосья из чугуна, лента из чугуна, а в центре чугунная планета.

Заноза в том, что жизнь идет и идет мимо, и глаза привыкают ко всем этим краскам. К чугунным колосьям и улыбающимся парням в тюбетейках или строгих костюмах, или в чем угодно. Вначале вроде все так интересно, смотришь во все глаза, боишься пропустить хоть что-нибудь. А потом уже все равно. Ну да, кто-то идет. Но они всегда идут. Постоянно, в одном и том же направлении, и ничего никогда не меняется. И вот ты взрослеешь, и у тебя появляется опыт, и он, как ботокс, спасает тебя от публичного позора. В смысле, ты не зеваешь у всех на виду, но реально – тебе уже наплевать. Просто ты не можешь уйти с этого долбанного мавзолея, демонстрация-то не кончилась, ты на виду, и камеры тысячи глаз, которых, может, и нет вовсе, направлены прямо на тебя. Надо стоять, улыбаться, делать мудрое лицо и махать рукой. Минута за минутой, год за годом. Вечно.

Это происходит со всеми, в том числе и с теми, кого ты вроде знаешь, как самого себя. Когда-то они, как и ты, интересовались происходящим, ловили каждый звук, боялись потратить на сон лишнюю минуту, в течении которой, и это правда, могло произойти что угодно. Им так же, как и тебе, было в кайф, они ловили краски, они в подробностях изучали каждую мелочь, которая проползала мимо мавзолея, чтобы потом обсудить, придумать имя и превратить эту мелочь в текст, или музыку, или просто в анекдот.

Но вот в какой-то момент ты оглядываешься, а рядом с тобой куклы.

Ты по-прежнему знаешь о них все, знаешь, как бьются их сердца, знаешь, из-за чего они ссорятся с женами, но елки-палки, ведь у них уже появились жены, а сами они – куклы, которым плевать. Ну и вот… ты поднимаешь руку и начинаешь махать. Потому что… ну, знаешь, ты умом-то вдруг понял, что это неправильно. Понял, что можно по-другому, и было когда-то по-другому, только тебе даже думать об этом лень. Тебе это на хрен не надо, потому что тебе почти сорок лет, и ты давным-давно разучился ловить кайф, все, что ты умеешь – это делать вид. Ботокс, братцы, он везде. В душе, в сердце, в памяти. Не важно, что ты делал раньше, вставлял себе разъем в мозги, или делал кавера на «Рамонез», или скидывал дерьмо в баре по сходной цене. Ботокс всех уравнивает перед самым главным – перед пустотой, выбивающей пыль из мостовой под мавзолеем.

Знаете, а я вот что скажу. Хорошо, что я сжег себе мозги, когда был молодым. Потому что из-за этого меня запомнили таким, каким я был тогда. Без ботокса. А если бы я до сих пор что-то такое делал, я… Черт, будь благословен долбанный «Клуб-27». Мы ведь все в нем, вот в чем фишка. Поголовно. Где-то рядом с Дженнис, Джимом, Куртом и прочими славными засранцами. Просто кого-то хоронят, а кто-то превращается в зомби, в куклу, в гусеничный механизм, тянущий чугунный символ братства народов.

Нет, на самом деле иногда ты пытаешься. Достаешь старые записи, или звонишь старым друзьям, или просто идешь по тем самым улицам и делаешь вид, что это те самые улицы. Ты говоришь в пустоту, типа, чуваки, надо бы пересечься. Я тут нашел свою басуху, а что, если нам попробовать, чисто для себя поиграть, как раньше? Но ничего не получается. Потому что раньше играть для себя было в кайф. Ты просто играл, следите за мыслью? Просто играл. А сейчас даже если вы все-таки встретитесь и ты вспомнишь свою партию, ты рано или поздно задашь себе вопрос. А зачем? Зачем, что из этого выйдет? Ну, вот вспомнил ты свою партию, и что дальше? А ведь дальше ничего нет. И надежды на то, что появится – тоже. И вот это – уже не в кайф. Это тяготит, достает и портит на хрен настроение. Потому что да, ты повзрослел и научился задавать вопросы. И что, стал ты от этого счастливее? Или жизнь стала правильнее? Или ты вдруг стал снова замечать краски, стал замечать всю ту хрень, которая ползет мимо твоего мавзолея. Нет. Ни разу. Это, конечно, придет. Перед самым финишем, когда ты будешь тащить свои потрепанные старые кроссовки в угол, ты ненадолго снова почувствуешь это. И нет тут никаких глубокомысленных объяснений, и тут тоже все очень просто. Потому что раньше тебе еще нечего было терять, а перед финишем – будет уже нечего терять. Вот и все, братья и сестры, вот и вся правда. Еще и уже. Те же самые рингтоны. Та же лошадь, только сбоку, понимаете?

И вы, конечно, вправе спросить, так какого же хрена я открыл эту охоту на Азимута, если теперь уже все равно?

И знаете, я не смогу вам толком ответить. Но – я сделаю предположение. Попытку вбросить на вентиляторы немного правды.

Может быть, я решился на это потому, что увидел конец демонстрации?

Или решил остановить ее сам?

Да задолбали они тут идти и идти. Эта бесконечность сияющих физиономий, горящих глаз, четкого шага. Задолбали. Вот и вся причина.

И было больно, очень больно, когда я оглянулся и вдруг понял, что там, за спиной, у меня только один якорь. Всего один глумливо усмехающийся якорь. А больше нет ничего.

Так что больше не…

Моя жена работает со стариками и недееспособными одиночками. Что-то типа сиделки из хосписа, только приходящая. Приносит им скудную еду, которую проплачивают онисты, чтобы сойти за социальное государство. Готовит, кормит из ложечки. Убирает дерьмо.

Так вышло, что после того случая с ополченцами ее немного переклинило и она решила связать жизнь с благотворительностью: сначала чтоб очиститься от скверны, потом уже в силу привычки. До войны у нее была хорошая должность в пиар-агентстве – с ее внешними данными и умением подать себя карьеру ей прочили феерическую, пусть даже слегка и чурались ее андеграундных связей. Но произошло то, что произошло, и в агентство она не вернулась, хоть те и звали. Да и черт бы с ним. Ее карьера – последнее, до чего мне было дело, когда я встретил ее после долгого перерыва на курсах психологической реабилитации.

Ну да, да, я тоже попал на эти курсы после войны, а что. Многих тогда направляли к мозгоправам, вы ведь помните. Меня вот, к примеру, направил издательский дом. Кому-то, какой-то мажорной девочке из HR-департамента, показалось, что у ответственного редактора журнала «Колеса» нарушена коммуникация с коллегами. Возможно, она случайно стала свидетелем наших пикировок с Эрастом, или наткнулась на меня в коридоре после дня рождения Воротынцева – я так и не выяснил. Но если начистоту, то она была права, эта девочка. У многих тогда «коммуникация с коллегами» и впрямь была нарушена, чего уж там. Мы действительно нуждались в социальной адаптации, как бы глупо это ни звучало. Образно говоря, нам всем надо было перекурить, отдышаться и похлопать себя по щекам, понять, что трэш с холиваром кончились и пора возвращаться на старые рельсы, если не хочешь окончательно поехать умом. Так что я не в обиде. Наоборот, мне оно даже помогло. И вам бы помогло, направь вас кто-нибудь на два месяца в клинику неврозов, где вам показывают добрые фильмы, кормят на халяву из блюдечка с голубой каемочкой и сдувают с вас пылинки, притом еще и выплачивая зарплату. Может, прозвучит самоуверенно, но ведь это минимум из того, что заслужил человек, не ставший отмазываться от призыва в самую страшную войну человечества…