Страница 49 из 108
А потом я отвернусь и постараюсь прожить следующие…
Такой жаркий запах копчения, черт… Черт!.. Говорят, это запах горящих торфяников. Как же. Это запах плавящегося мира, катящегося псу под хвост. Я знаю. Такой бывает в преисподней. Тогда, когда там устраивают корпоративную пати с пылающим спиртом, адскими блядями и блюдами для гурманов из жженой резины… Я откуда-то знаю.
Моя «Яга» тормозит у ночного подъезда, полусекундно проскулив той самой жженой резиной по столь же жженому битуму, и тихонько замирает, упершись в красный лакированный бок моей настоящей машины, «Мазды-3».
«Ты где?» – получаю дежурную SMS, и иконка (а это именно иконка, да) со Стасом – тем еще Стасом, подлетающим кверху на качелях и улыбающимся во весь даже еще не беззубый рот – на пару секунд вспыхивает. Мерцает столь же зловеще-завораживающе, что и консоль в «Яге». Составляет ей конкуренцию.
Отвечаю на SMS: «5 min». Моментальная опция, сохраненная в паке «Шаблоны». Часто приходится так всем отвечать, вот я и сохранил.
Пересаживаюсь за руль «Мазды», освобождаю место на стоянке, снова сажусь в «Ягу», ставлю ее на место «Мазды», вылезаю, опять загружаюсь в «Мазду» и запираю ею «Ягу». Сложно? Но теперь умникам, решившим угнать премиальный драндулет для продажи чеченским князькам в мусульманскую локалку, придется взламывать не один, а два замка. Для профи не проблема; но после изгнания грузин и абхазов из христианских зон профи здесь осталось не так уж много. Отойдя на пару метров, разворачиваюсь и кликаю двумя ключами сразу, обернувшись: красиво!
Куда менее красив результат дня.
Понимаете, в доме Рефката Шайхутдинова, более известного мне под именем Бар, я не нашел ничего, кроме темных окон, гробовой тишины и массивной железной двери, патологически безжизненной и не пропускавшей изнутри ни шороха, ни даже мало-мальски осязаемого запаха жизни. Таковой обычно источается, когда в квартире кто-то живет и что-то готовит, пользуется какой-то бытовой химией, долго не убирается, наконец. А из квартиры этого овоща ничем даже не пахло. Стоит ли говорить, что на звонки и стук тоже никто не отвечал.
И ни в одном из трех окон не маячили отблески от монитора – притом что окна были даже не занавешены, а то, что посередине, так и вовсе распахнуто настежь. А ведь хоть каким-то намекам на отблески полагалось бы там маячить, будь правдой рассказ Лины о бесконечной саге, денно и нощно вколачиваемой Баром в переполненный жесткий диск, правильно? Но по факту все его окна в не самое позднее время оказались темны, как глазницы зомби.
Проверить было нетрудно. Я специально заходил в подъезд соседнего дома и поднимался по лестнице на уровень его окон, потом на этаж выше, потом еще выше. И – ни намека на свет, ни намека на движение. «Чисто», – как говорят полицейские при обыске квартир подозреваемых в американских боевиках... Чисто. Zero result.
Мой мобильник между тем явно не собирается спать, как и почти всё варящееся в этой неприспособленной для сна торфяной пароварне. Звонит, как ни странно, Ленни Кравитц (а иконка со Стасом снова вспыхивает, озаряя туман серо-голубым молочным светом, похожим на черничное мороженое).
– Да, Лень.
– Как XK R?
– Он крут. Я тебе уже говорил.
– У тебя все нормально?
– Что значит «все нормально»? Нет, у меня не совсем «все нормально». Я вчера нажрался, спал три часа скукожившись в самолете, с утра наездил три сотни километров на вашей машине и наивно полагал, что после всего этого имею право слегка поспать. Но не тут-то было.
– Ладно, ладно. Не обижайся.
– ОК. Я не буду на тебя обижаться, тем более что ты наш рекламодатель и я обязан оказывать тебе почет. Но тебе надо поменьше работать, Леня. Тебе самому будет гораздо приятнее, если вместо того чтобы названивать в полночь деловым партнерам ты поиграешь в Warkraft или трахнешь свою девушку.
– Ладно, Алекс, извини… Я не посмотрел на часы, – тушуется Кравитц и нажимает на сброс. Я знаю, что у него нет девушки.
Мне почему-то кажется, будто сквозь километры разъединяющей нас полупрозрачной гари я вижу, как по лбу и носу Ленни Кравитца скатывается теплый вонючий пот… Достойное завершение дня, чего уж там. Под стать самому дню.
Хоть я и не понимаю эксгибиционистов, метящих, словно псы территорию, каждый свой день в соцсетях, иногда я жалею, что не веду на радость онистам какой-нибудь ЖЖ. Такой, где в подобные вечера после идиотских, несуразных и бесполезных дней можно писать всякие глупости под колыбельный стаканчик бурбона. Сегодня, например, я бы написал нечто вроде следующего: «День закончился для меня тем же, чем и начался: плавящимся асфальтом, раскаленными каменными джунглями, запахом жженой резины и нарастающим ощущением нереальности происходящего. Как будто находишься внутри абсурдистского артхаусного кино не для всех». Занавес, аплодисменты, комменты таких же неспящих в каменных кельях сорокаградусной московской ночи.
Впрочем, я неправ: день вовсе еще не закончился. В его финальной сцене мне предстоит посмотреть в глаза Вере.
Изюминка ситуации в том, что моя жена в курсе, чем я жил до семьи. Мало того, она неплохо знала Азимовича.
Мало того. Изюминка ситуации еще и вот в чем: в прошлой жизни Азимович какое-то время с ней спал. Недолго, не больше полугода, всякий раз в измененном состоянии головы и без обязательств; можно даже сказать, не приходя в сознание. Так, как он спал с доброй половиной женщин, встретившихся ему на зигзагообразном пьяном пути и попавших под его хищные жернова-чресла. Но все же… все же. Щекотливо как-то, да?
Но когда я выхожу из плохо вентилируемого лифта, и, высунув язык, открываю теплым ключом квартиру, я тут же понимаю, что о сей щекотливости задумываться пока рановато. Потому что, не успев затворить дверь входную, из-за закрытой двери детской я слышу:
– Папка!
– Привет, дорогой!
– А я еще не сплю! Иди сюда, пожелаешь мне спокойной ночи!
– Сейчас, сынок. Только разуюсь.
– Я жду!
В ванной шумит душ и, по привычке и машинально, я представляю, как моется под ним Вера. Очки, лежащие на прозрачной полке под зеркалом – которые она, я знаю, будет так смешно нащупывать после того, как выключит воду. Волосы, под мокрыми струями ниспадающие ровно до девятого позвонка и ни сантиметром ниже: так было всегда, но теперь среди них все чаще появляются седые. Грудь, все еще третьего размера и все еще заставляющая – я знаю – прохожих парней оборачиваться вслед, когда меня нет рядом, – но уже больше за счет правильного бюстгальтера.
Тушь, смываемая с ресниц, и пудра, смываемая со лба и щек.
И да, да, выползающие из-под всего этого морщины, всё увеличивающиеся поры с черными точками и какие-то непонятные возрастные покраснения: выползающие так, как юная Джоли выползала в девяносто восьмом году из-под размываемого душем старческого тела в клипе «роллингов» Anybody Seen My Baby; только там душ смывал старость, а здесь – молодость.
Женщина, с которой я прожил восемь лет. Не самых лучших в моей жизни, но и не самых худших. Довольно паскудное определение, но так уж оно сложилось.
– …Пап? Ну пап!
– Уже вытираю руки!
Вдруг понимаю, что стою посреди кухни и уже с минуту складываю вчетверо засаленное вафельное полотенце. Разглаживаю каждую складку, расправляю и снова складываю.
Мне стоило бы заехать в какой-нибудь магазин и купить ему этих, как бишь их. Трансформирующегося Драгоноида, который с двумя рогами, и Гидроноида – того, что с тремя головами... Ну надо же. Имена запомнил, а как называются сами игрушки – нет.
Я дышу учащенно, как подросток, проколовший шины велика самого опасного на районе гопника и с тех пор любым возможным способом избегавший встречи, но вдруг столкнувшийся с ним нос к носу в лифте с закрывающимися дверями. Можно долго пытаться скрыться от себя, но когда ты слишком быстро бежишь по кругу, рано или поздно ты наткнешься на свою собственную спину. Никогда даже не пробуйте избежать вещей, которые можно лишь отсрочить. Никогда.