Северные новеллы

Чтобы прокормить прожорливый выводок, надо было много, очень много мяса. И однажды волчица, сделав под бревенчатым венцом подкоп, проникла в хозяйский хлев, зарезала свинью. Половину туши сожрала, половину унесла. Кара миновала. Обнаглела: тем же манером пробралась в соседний хлев и погубила теленка. На сей раз еле ноги унесла. Разбойницу учуяли собаки, подняли лай. По хищнику стреляли. Две картечины угодили в левую ногу, и теперь волчица охромела. Пятков приехал в совхоз в служебную командировку и, когда узнал о волке, совершавшем по ночам набеги на хозяйский скот, посчитал своим долгом уничтожить хищника.

У директора оленеводческого совхоза, охотника, он позаимствовал хорошую двустволку, патроны с картечью, пару превосходно натасканных лаек.

Выросший в тайге Пятков знал, что одинокий волк-самец, не пораженный бешенством, никогда не явится в летнюю пору в поселок. Это явно самка, притом кормящая мать; свои логовища они устраивают неподалеку от деревень и поселков, чтобы под боком всегда была пища. Не далее как два года назад он, Пятков, отыскал логово и уничтожил волчицу с выводком в двухстах метрах от райцентра. Зверь устроился со щенятами в водосточной трубе!

Хозяин, у которого хищник зарезал теленка, рассказал ему, как было дело, в какую сторону убежал зверь. Для начала Пятков взял со склада изрядный кусок оленьего мяса, бросил его за околицей, а сам всю ночь просидел в засаде, взобравшись на высокую лиственницу. Вышел конфуз: волк не явился, зато из поселка, учуяв съестное, прибежали собаки и сожрали лакомый кусок. Раздосадованный Пятков, даже не передохнув после бессонной ночи, взял директорских лаек и пошел с двустволкой в тайгу.

Шагал, нервно, напряженно прислушивался: не

раздастся ли заливистый лай? Но нет, все было тихо. Убежавшие вперед собаки не подавали голоса.

Азартный и нескончаемый — на зверя — лай вспорол воздух сразу с противоположных сторон, потому что директорские лайки работали в одиночку. Пятков растерялся: куда бежать? Заметался. Туда- сюда, туда-сюда. И припустился вправо, в бурелом, за которым зеленела плотная кедровая рощица. Ноги задевали за корневища, сучья рвали одежду. Лай ближе, ближе... Выскочив на таежную прогалину, Пятков увидел лайку, плюнул, и выругался. Собака облаивала забравшуюся на самую макушку кедрача тощую линялую белку. Поддал ногой пса: думай, мол, дура, что делаешь, тебе сейчас не зима! И нехотя побрел в ту сторону, откуда раздавался лай второй собаки.

Невесть откуда взявшаяся тропка вывела его к ручью. Пес заливался немного ниже по течению. Небось тоже белку посадил.

Пятков вдруг резко остановился. Он расслышал короткие собачьи подвывы, взвизги. Хороший охотник, он знал, что с таким подвывом лайка обычно держит опасного хищника...

Грузный Пятков мгновенно преобразился. Движения его стали мягки и бесшумны, как у рыси. Щелкнув предохранителем, он побежал по каменистой косе.

Наконец он увидел пса. Тот, залившись в лае, метался на маленьком пятачке. Бросится вперед, круто затормозит передними лапами и сразу попятится задом.

Наметанным глазом Пятков заметил волчицу. Она лежала, наполовину высунувшись из логова, и преспокойно смотрела на пса. Не знала, глупая, что одни, без человека, в тайгу собаки не ходят...

Но вот волчица увидела человека. Мгновение — и она выскочила наружу, помчалась прочь. Покинула и логово и своих волчат. Отлично натасканная зверовая лайка залегла, чтобы не мешать выстрелу.

Хлопнули выстрелы. Дуплетом. Стрелок Пятков был неплохой. Волчица дважды перевернулась через голову, закружилась волчком, затем высоко подпрыгнула на всех лапах одновременно и рухнула наземь.

Пятков не спеша подошел к ней, ткнул концами дула в бок. Волчица была мертва. Она лежала вверх брюхом, с оскаленной пастью, устремив остекленевшие глаза на своего убийцу. В них стыла лютая ненависть. Старая, совсем старая самка. Широкая проседь по бокам. Как и у того зверя, который зимой увернулся от картечи. Уж не тот ли самый?..

Пятков направился к логову, ударом ноги отогнал собаку. Заглянул внутрь. Волчата жались в полутьме друг к другу. Он отодрал от ствола березы длинную берестинку, поджег ее и бросил в логово. Волчата с паническим визгом повыскакивали наружу. Одних настигла и растерзала собака, других расстрелял Пятков. Эти звери, как он полагал, не имели такого права — жить.

...В центральной газете появилась статья известного зоолога. В ней шла речь о волке. Да, писал ученый, волк — страшный хищник, до сих пор наносит ощутимый вред людям, уничтожая домашний скот и таежное зверье. Но надо ли объявлять ему столь беспощадную и повсеместную войну? Стремиться стереть с лица земли? Статья заканчивалась такими словами: «Я за¬

трудняюсь назвать зверя более умного и сообразительного, нежели волк. Отстрел волков должен вестись в разумных размерах. Следует, на мой взгляд, сохранить в каждом районе, особенно в Сибири и на Крайнем Севере, по две-три волчьи семьи. Безусловно одно: этого красивого и гордого хищника мы обязаны сохранить и для нас с вами и для грядущих поколений».

Газета попалась на глаза Пяткову. Он прочитал статью и задумался. Пальцы машинально выстукивали по столу мотивчик армейского марша. Потом твердыми, энергичными шагами прошел в кабинет начальника и сказал своим зычным голосом:

— Иван Федорович, есть одна идея!

Прочитав статью, Иван Федорович тоже задумался. Затем сказал начальнику отдела:

— Наломали мы с тобой дров, Пятков, наломали... Так в чем же твоя идея?

Очередная идея Пяткова заключалась в следующем: согласно указаниям ученого, завезти в район из мест обитания и расселить две-три волчьи семьи.

В год наша геологоразведочная экспедиция тала на Лене. В экспедиции было шесть партий, в свою очередь разделенных на множество отрядов; в одном из отрядов — поисковиков-съемщиков — я работал маршрутным рабочим.

Партии были разбросаны по великой сибирской реке верст за пятьдесят одна от другой; штаб экспедиции находился в ближайшем населенном пункте, за сто шестьдесят километров от отряда поисковиков. Для снабжения продуктами и техникой наших отрядов на время полевого сезона экспедицией был арендован местный катер типа «Ярославец». Он челноком сновал между отрядами, без него мы были бы как без рук.

Однажды после утренней связи со штабом экспедиции, когда геологи готовились к выходу в маршрут, начальник отряда сказал мне:

— Дали радиограмму из штаба: на базу наконец-то завезли новые радиометры. Получишь полный комплект. К вечеру жду обратно.

С честно отслужившими свой век радиометрами, без которых немыслима работа геолога-поисковика, мы изрядно намучились, они то и дело выходили из строя; именно меня начальник отряда посла л на базу потому, что я неплохо разбирался в этих приборах, без конца ремонтировал их; брак на складе мне не подсунут.

«Ярославец» был оборудован рацией. Начальник отряда связался с мотористом, и через полтора часа катер ткнулся носом в мелкокаменистую косу напротив палатки поисковиков.

Я забрался по спущенному трапу на катер, но не успел сделать по палубе и двух шагов.

— Вы, когда в свой дом входите, ноги вытираете? Пошто тряпка на форштевень брошена?

Из рубки, в высокой форменной фуражке с «крабом» и куртке с погонами, выглянул моторист, девятнадцатилетний парень из местных чалдонов, по имени Серафим, по фамилии Хохлюшкин, прозванный, языкастыми геологами Сэром Хохлюшкиным. Совсем недавно был Сэр Хохлюшкин обыкновенным парнишкой из сибирской глубинки, по-чалдонски угловатым и рассудительным; да вот кончил он училище, доверили ему катер — и словно подменили хлопца. Стал корчить из себя черт знает кого. Полагаю, капитан океанского лайнера или гигантского атомохода держит себя несоизмеримо доступнее, скромнее. Правда, прозвище никак не соответствовало наружности Сэра Хохлюшкина, в ней не было даже намека на аристократичность: лихо вздернутый нос, беленькие бровки и ресницы, большой рот с толстыми губами, все лицо обляпано четкими крупными веснушками,— но в поведении, манерах он ничуть не уступал английским баронетам. Спросишь его о чем-нибудь, так он, подлец, сразу никогда не ответит. Лишь через минуту-другую, досадливо поморщившись, словно его оторвали от трудных и важных размышлений, переспросит: «Что?..» — таким тоном, что сразу пропадет всякая охота с ним разговаривать. Когда пассажиры ненароком нарушали судовые правила — например, на полном ходу подходили близко к борту,— Сэр Хохлюшкин коротко говорил им: «Спишу на берег. Как пить дать», и при этом зеленые кошачьи глаза его становились холодными как лед, а губы были строго поджаты. Как бы оправдывая свое прозвище, в одежде он был педантом: белоснежная рубашка с галстуком, брюки клеш всегда с бритвенно-острой стрелкой, штиблеты начищены до зеркального блеска. Сэр Хохлюшкин, очевидно, играл роль старого морского волка, потому что не выпускал изо рта большую изогнутую трубку, хотя по-настоящему не курил, никогда не затягивался дымом. Справедливости ради следует сказать, что он был пареньком работящим, безотказным, мог простоять за штурвалом сутки и никогда не жаловался на усталость.