Страница 68 из 75
— Пожалуйста, — она произнесла это слово таким голосом, каким говорила мать Космо, когда не хотела допустить, чтобы ей сказали „нет“. Майор морской пехоты из середины вагона перешагнул через ноги француза и опустил стекло.
— Огромное спасибо.
Французский офицер, оценив лодыжки Флоры, поднял глаза, задержался на заклеенных пластырем коленях. Флора потянула юбку вниз. Поезд отошел от затемненной платформы и устремился в туман.
— Ну, хорошо, — резко сказал Космо, — нам надо многое успеть.
— Мы не можем говорить здесь, — Флора оглядела попутчиков.
— Дорогая, здесь больше никого нет.
— Что мы должны успеть?
— Восстановить, чем ты занималась десять лет. — Космо понизил голос. — Ты, к примеру, замужем?
— Нет. А ты?
— Нет, ни я, ни Хьюберт. Я не то чтобы… а куда ты девалась, сбежав из Пенгапаха? Мы проснулись, а тебя нет, мы были в отчаянии. Облазили лес, скалы, орали до хрипоты, думали, что ты утонула, пока не поняли, что чемодана тоже нет. Твой след затерялся на станции.
— Вы были похожи на две тряпичные куклы в креслах, — фыркнула Флора. — Вы меня обсуждали. Вы меня анатомировали. Я была в ярости. На кухне я слышала каждое слово, — прошипела она. Потом, подавшись вперед, сказала по-французски: — Не подслушивайте, месье, это очень личный разговор.
— Меня он совсем не интересует, — помотал головой французский офицер, закрывая глаза, отворачиваясь, приподнимая плечи, будто защищаясь от сквозняка.
Флора повторила Космо прямо в ухо:
— Вы обсуждали меня. Я слышала каждое слово.
— С любовью, — кивнул Космо, вспоминая беседу. („О Боже!“) — Что мы такого сказали?
— Если ты забыл, я не стану тебе напоминать. Я все еще в ярости.
— Дорогая, но мы напились. Я помню похмелье, это нечто.
— Я бы не хотела, чтобы ты называл меня „дорогая“.
— Но ты не возражала в такси.
— Я забыла, какая я тогда была злая… и есть.
Космо оглядел вагон. Несколько человек, кроме, француза, пытались заснуть, остальные углубились в газеты.
— Что такого можно вычитать в „Таймс“?
— Нигел в Коппермолте посоветовал мне читать „Таймс“. Я думаю, он был поражен моим невежеством. Он сказал, что из нее я узнаю о людях, о смертях, о свадьбах и тому подобное и еще узнаю, что творится в мире. В тот мой последний вечер, когда Мэбс и Таши с Джойс одели меня в черное платье и твоя мама… Ну ладно, я последовала его совету. С тех пор читаю газеты.
— Понятно.
— Я читала и о твоей работе в судебных отчетах.
— Действительно? — Космо было приятно это слышать.
— И статьи Хьюберта, и его сообщения во время подготовки к войне. Он заставил меня заинтересоваться многим из того, о чем политики предпочитают умалчивать и чего не хотели бы, чтобы мы знали. Я научилась не доверять политикам и ненавидеть войну. Война — грязное дело.
— Она продолжается, и мы все в нее вовлечены…
— Что касается меня, то минимально. Я не хочу никого убивать, это ничему не помогает, и не хочу, чтобы умер кто-то из тех, кого я люблю. Я не хочу, чтобы ты умер или Хьюберт. Смотри, что стало с Феликсом, — сказала она, — нейтрала убили в нейтральной стране. Что происходит в Европе? Я никогда по-настоящему не знала Феликса и уже никогда не узнаю. „Я любила его, но не знала“.
— А ты хотела бы?
— Конечно. А ты, ты хорошо его знал? (Она тосковала по Феликсу своего детства.)
— Он гостил у нас раз или два. Мэбс им очень интересовалась. Что там можно было знать? Он был из тех людей, о которых говорят. Очарование, привлекательность всегда порождают слухи и ревность. В разное время я слышал, что он: а) бабник, б) гомосексуалист. Даже намекали, что он внебрачный ребенок. Мой отец уверял, что все это ерунда; хотя Феликс и не похож на старого Джефа, как па называл его, но по манерам — его точная копия. Па иногда говорил, что его старый друг был скучноват. Феликс был хороший человек и, более того, — смелый. Немногие люди избирают смерть, прикрывая тех, кого даже не знают. Теоретически да, но на деле, на хладнокровной практике, какой является жизнь, это требует характера.
— Так это и случилось?
— Думаю, да.
„Он, наверное, поставил себя так, что с ним посчитались“, — подумала Флора. Но скучный? Ну, возможно. Он, конечно, не был блестящим собеседником, когда возил ее на ленч. Она, ослепленная любовью, обвиняла себя за тот неудавшийся день. И совсем недавно, уже в постели Феллоузов, она подумала, что он очень скучный любовник. Гораздо лучше вспоминать его мраморным, из детства.
— Феликс был очаровательным, — сказала Флора. — Он возил меня на ленч, когда я еще училась в школе. Это было ужасно. У меня начиналась корь. И ему было со мной очень скучно.
Космо рассмеялся. Он бы расхохотался еще больше, скажи она ему, что переспала с Феликсом и это ее совсем не тронуло. „А если бы я ему рассказала, что если в постели с Феликсом кому и было скучно, так это мне?“
— Что за черт! — Он повернулся и еще раз поглядел на туман. Космо вырос и еще больше похудел. Большой нос сделал его похожим на ястреба, придал надменности, его волосы, когда-то такие светлые, стали темнее. Он снова повернулся к Флоре. — Ты почти не изменилась за десять лет. Может, стала еще красивее. — Потом, испугав ее совсем другой мыслью, добавил: — Люди с мозгами любят глуповатых, и с этим ничего не поделаешь. Я так хочу, — пробормотал он ей в ухо, — заняться с тобой любовью.
— Ты хочешь сказать, что со мной ничего не поделаешь?
— Да.
— А ты бы хотел…
— Я не говорил этого. Умное и не очень — вполне сочетаются.
— О, смотри, — сказала Флора, — солнце.
Несколько пассажиров открыли глаза, когда поезд в какой-то момент из тумана въехал в яркое солнце.
— Давай закроем окно, мне холодно, — попросила Флора.
Космо закрыл окно. Двое пассажиров встали и начали пробираться в коридор, к туалету.
— Что с тобой случилось? Куда ты тогда уехала? — не отставал Космо.
— Я отправилась туда, где меня никто бы не мог искать. Я поменяла класс.
— Что?
— Я стала служанкой.
— Какого рода служанкой? — его голос стал недоверчивым.
— Горничной. На Турлой-Сквэ.
— Но это в пяти минутах от дома Мэбс.
— Да.
— Я часто пересекал площадь. Я мог бы…
— Ты бы не нашел человека, которого искал.
— Так ты была тем человеком? — Космо пытался заглянуть Флоре в глаза, но она отвернулась.
— Смотри, — сказала она весело, — Мейденхед, Темза. Это река Темза.
— Пожалуйста, Флора, — сказал Космо, — расскажи мне, как ты это сделала. — И он подумал: „Кем ты стала?“
— Да любой дурак сумеет подметать полы, заправлять кровати и полировать мебель.
— Как ты устроилась?
У нее это заняло не более чем путь от Труро до Мейденхеда, когда она унеслась из Пенгапаха. Она посчитала деньги раз шесть, потому что каждый раз забывала, перевозбужденная, точную сумму. Между Мейденхедом и Паддингтоном она придумала, как ей выжить, и паника, сперва охватившая ее, за шесть с половиной часов езды улетучилась. Она нашла дешевую гостиницу и наутро отправилась в Найтсбридж искать Ирену Тарасову. На Бошам-Плейс случайно столкнулась с Алексисом, шедшим от Ирены, они узнали друг друга. Полагая, что она с Хьюбертом (иначе почему он не остановился в Париже на пути в Марсель, чтобы поиграть в бридж?), Алексис спросил о нем хитрым, игривым голосом.
— Я испугалась, — сказала она Космо, — что он выдаст и расскажет Хьюберту, где меня встретил, и потому пошла с ним выпить кофе с булочкой в кафе на Бромптон-роуд.
— Он ухаживал за тобой? — подозрительно спросил Космо.
— Алексис? Он же старый и толстый, ему было лет сорок пять.
— Прости, что прервал, продолжай.
После кофе, рассказывала Флора, она дала ясно понять, что не хотела бы, чтобы Хьюберт или Космо знали, что она шла к Ирене просить помощи, думала, что та поможет найти работу. Алексис замотал головой и сказал ни в коем случае этого не делать: на следующий день он уезжал в Париж, потому что собственный визит оказался бесполезным. Ирена отказалась не только одолжить ему денег, но, что он считал так же отвратительно, отказалась снова выйти за него замуж, тем самым лишив его права подать заявление на британское гражданство. Ему до чертиков надоело оставаться, как он выразился, без всякого статуса.