Страница 42 из 48
С этими словами он начинает впихивать Лизон в свою колымагу, недвусмысленно хватая бедняжку за задницу.
– Не девица я! – пищит и сопротивляется Лизон.
– Тем более, дитя, тем более!
Я тоже вылезаю из кареты:
– Оставьте даму в покое. Я шевалье де Сом, и я к вашим услугам!
Тогда был я этим чертовым шевалье и страшно мучился подагрой. Адрес свой говорю и вижу, что маркизу не слишком-то драться со мной хочется. Зря он погорячился. А ситуация патовая: оба мы держим Лизон за жабры, и она не знает, куда деваться. Народ уже сбегается. Скандал! Я бы, конечно, маркизу Лизон уступил. Черта ли в ней? Других, что ли, мало? Но я горд. Я горд, Юлия, я ведь был шевалье, вместе с подагрой и спесь в меня засела, бурлит. Тут на беду, представь себе, Гешка! Юлия, я не понимаю, как ты Гешку терпишь? Зануда из зануд, прилипчив, как банный лист. Надоел за все годы, как горькая редька. Выследил и тут меня. Бежит по переулку, вываля язык, спасать добродетель. Физиономия у него была точь-в-точь та же, что и сейчас, и одежка такая же дрянная. В какой-то аптеке он тогда служил.
– Господа! – еще за квартал вопит Гешка не своим голосом. – Этот вот, в бархате, с виду шевалье (я тогда зеленый бархат носил), хочет похитить невинную девицу для погубления ее магнетическими, электрическими и чернокнижными опытами! Не дайте свершиться злодеянию!
– Да не девица я! – снова разобиделась Лизон. – Что же творится? По улице не пройти. Уже третий пристает!
– Не бойтесь ничего, дитя! – воспрял маркиз. – Садитесь в мою карету. Я отвезу вас к вашему почтенному отцу и даже дам ему три луидора.
– Не верьте и этому в лиловом! – разрывается Гешка. – Это извращенец и садист!
– Прямо так и сказал? – усмехнулась я. Бек нисколько не смутился:
– Не подначивай, Юлия! Ну, может, не «садист». Слова такого тогда не было. Но что-то он кричал в этом роде. Не забывай, по-французски!
– Шевалье, – вдруг бросился ко мне де Сад, дыша серебристым ландышем, – негоже нам терпеть оскорбления какого-то худородного поганца. Давайте-ка наймем этих добрых горожан, чтобы они отколотили его палками. Палок у меня в карете полно, я их держу для возбуждения любовного пыла у дам.
Вот садюга! Но мысль подал здравую. Пока я по карманам шарил, деньги искал, Гешка сунул Лизон корзину с яйцами и в спину толкает:
– Уходите побыстрее! Эти два негодяя способны на все!
Лизон и сама рада убраться, да только тут сквозь толпу протиснулся какой-то здоровенный детина с волосатой грудью.
– Лизон! – заорал детина. – Что с тобой? Что им от тебя надо?
– Известно что! О, Дуду! – пищит Лизон. – Наконец-то! Мой дорогой кузен!
Я знаю отлично, что он не только кузен, но и один из пяти любовников крошки. Нрава он дикого, рожа зверская. Гильотинируют его только в 1794 году, это нескоро, так что лучше держаться от него подальше. Хочу бежать, но Дуду уже схватил меня за фалды.
– Что они сделали с тобой, Лизон? – вопит он у меня над ухом.
– Эти трое только что изнасиловали вашу сестру, – шепчет ему какая-то мерзкая старая карга.
– О – о – о – заклокотал Дуду. – Проклятые аристократы! Лизон, ты жива?
В ответ на это Лизон наконец-то свалилась в обморок. То ли в самом деле испугалась, то ли не было уже мочи маяться в своем корсете. Очень уж перетянулась. Я сразу отметил: нельзя иметь столь тонкую талию и одновременно такие пышные щеки.
– Она умерла! – взвыл дурак Дуду. – О, проклятые аристократы! Лизон!
Обезумев от горя, гигант тряхнул нас с де Садом. Меня он держал правой рукой, а маркиза левой. Вот в этой левой и скользнул как-то лиловый атлас, маркиз выпал и свалился своей ландышевой грудью и локтями в корзинку с гусиными яйцами. И как это она подвернулась? Яйца подавились, маркиз рассвирепел и стал стращать королевским судом. По толпе пошел слух, что выслана уже на наше происшествие стража. Дуду смекнул, что дело его плохо, и со зла пихнул меня прямо на маркиза, обмазанного яйцами. Я крепко въехал маркизу носом в лоб. Даже в глазах у меня потемнело, и кровь брызнула из ноздрей фонтаном. Маркиз тоже пострадал: от неожиданного удара отхватил своими же зубами кончик своего языка. Стоим мы оба в слезах, в крови, в гусиных яйцах и глядим, как Дуду напоследок Гешку отделывает. Кулаками, без всяких маркизовых палок. Кто-то в толпе его нарочно подуськивает, а кто-то кричит, что аптекарь не при чем. Мы с маркизом, естественно, тут же по каретам – и разъехались. Вот тебе и роль личности в истории!
– Причем тут история? Какая личность? – пожала я плечами. Мне эта глупая байка ничуть не понравилась. Сразу видно, что вранье.
– Как причем, Юлия! – закричал Гарри Иванович. – Ведь этот самый болван Дуду, он же депутат Дидье Пуассон, закатил через восемнадцать лет такую речь в Конвенте! Раскрыл свою луженую глотку и завопил, что при старом режиме аристократы насиловали девушек прямо посреди улицы, в том числе до смерти его сестру унасиловали. Лизон в самом деле померла полтора года спустя после того дебоша на улице. Померла от простуды. Мы-то с маркизом тут причем? Но Конвент рыдал, стучал ногами и требовал: «Аристократов – на фонари!» Много пудреных голов тогда слетело. Депутат Дуду бил себя по волосатой груди и требовал крови, а, собственно, что мы, аристократы, ему сделали? Это он нас яйцами заляпал! Вот справедливость истории... Вернее, нету никакой справедливости. Я сейчас подумываю мемуары написать, «Встречи с замечательными людьми» назову. Все ведь пишут, даже те, кто ни черта не видал. А я повидал! Неплохо смогу заработать...
– Вы совсем заврались, – сказала я. – Никаких маркизов вы и в глаза не видели. Ищите дурочку!
Бек захихикал, потирая руки:
– Нашел, Юлия, уже нашел! Ты – моя дурочка. Я зачем пришел-то, знаешь?
– Прощаться, – неуверенно ответила я.
– Щас! Прощаться! Собирай вещички, поедешь со мной в Ростов. Там климат лучше здешнего. Рекламу в местные газетки и на телевидение я уже дал, Ростов ждет. Тамошнее отделение Академии необъяснимых явлений даже предлагает мне возглавить себя – тьфу, какая корявая фраза! Просто язык заплетается, глядя на твою красоту... тьфу, опять! Молотит язык, что попало… В общем, средства у меня есть, квартиру снимем, практику откроем. Заживем! Я, знаешь ли, потаскался по свету, подустал, а тело товароведа из Сызрани хочется доносить достойно и без нервотрепки. Ах, Юлия, вдвоем! Знала бы ты, что нас ждет! Философский камень, считай, у меня в кармане. И еще есть один порошочек, по виду и вкусу напоминающий соду. Это так называемый порошок сфинкса. Одна щепотка – и вот оно, полное обновление уставших, изношенных клеток Такую бы щепотку да в твой чудный супчик! О-о!
Пока он болтал все это, он становился все меньше и худощавее, так что в конце концов стал едва виден из-за стола. Личико его осунулось, и провалиться мне на этом месте, если из тусклых его кудряшек не глянули крошечные шершавые рожки. Да и ногами он что-то слишком звонко стал постукивать. Я нарочно уронила ложку, быстро наклонилась, заглянула под стол и к своему ужасу увидела, что начищенные черные туфли сняты и аккуратно отставлены в сторону. Бек преспокойно перебирал мохнатыми ножками, то скрещивая, то потирая друг о дружку, – тоненькими, в карандаш тоненькими ножками с чистенькими копытцами. Я содрогнулась от отвращения. Какую гадость я впустила себе в дом! Когда моя голова снова показалась над столом, Бек был уже определенно рогат и ехидно усмехался бесчисленными голливудскими зубами.
– Поехали, поехали! – взвизгнул он.
– На метле?
– Нет! Поездом. В СВ! И без всяких вещичек. Про вещички я для красного словца болтнул. Это сызранский товаровед из меня немного вылез. Куда деваться! При трансплантации даже такой ерунды, как сердце, бывают осложнения, а тут ведь все целиком берешь... У шевалье де Сома была подагра, ну, а товаровед болтлив, как тетерев. Не в этом же суть! Суть, Юлия, в том, что наконец-то мы воссоединились.
– С чего вы взяли? – возмутилась я. – Стану я воссоединяться с каким-то жвачным. У вас ведь копыта под столом! Что, тоже от товароведа достались?