Страница 10 из 48
– Ужас какой! – поежилась Наташка. – Чтобы вот так, через пятнадцать лет, ни с того ни с сего...
– А не греши! – захохотал Вова и исполнил дробь на брюхе.
Конечно, все понимали, что доктор привирал, но все равно становилось не по себе. Компания притихла. Рассказчик сидел счастливый и томный, как дирижер, только что отмахавший какую-нибудь пятнадцатую симфонию. Яркий блик от лампы вдохновенно горел на его бронзовой лысине. Он взял со стола голубую бумажную салфетку и слегка промокнул этот блик.
– Теперь вы понимаете, что мои триста рублей не на ветер брошены? – проговорил он тихо. – Бек – это нечто! Я пошел к нему, как к золотой рыбке, и все придумывал, чего бы у него попросить. Главное, присмотреться хотелось, как он это делает. Никто ведь ничего не знает! Авторские методики! Вон Дима, ученик дьявола, только два урока взял, а и то бумажки подписал о неразглашении, как на космодроме. И ведь не будет разглашать, не то нашлет на него Бек какую-нибудь нечисть вроде этого Фесюка... Итак, пошел я к Гайковым. Ты, Наталья, у них вроде была? Угловую комнату помнишь?
– Помню, – отозвалась Наташа.
– Там он сейчас сидит. Окна драпом завесил, на стенках эмблемы, по углам что-то дымит. На столе, естественно, стеклянный шар и всякие побрякушки. Он-то под доктора не рядится, как иные шарлатаны, как хотя бы Димка наш – тише, тише! Никого я не хочу обидеть. Димка, ты ведь в самом деле доктор. Ухогорлонос, как говорили в старину. Так вот, Бек – это не «люди в белых халатах», он маг и волшебник и весь в черном. Сидит в полутьме, зрачками вращает. Деньги взял и спрашивает, чем может мне помочь. Я для затравки про свои болезни спросил. Он посмотрел на меня с отвращением и начал про воспаление среднего уха, про пупочную грыжу в детстве, про повышенную кислотность. Даже трещины на пятках, негодяй не забыл – и все в точку! Посулил мне язву двенадцатиперстной через три года. Все чин чином. Мне-то хочется проверить его по крупному, да боязно: вдруг и ко мне какие-нибудь некогда трахнутые съедутся? Тогда я спросил скромно и философски: «А не скажете ли, Гарри Иванович, какой в моей жизни самый удачный день?» Он усмехнулся – а улыбка у него пострашнее выпученных глаз – и говорит: «Вы думаете, что это второе октября 1973 года? Вы тогда в Ходмезёвашархее служили, в Венгрии, и переспали с продавщицей Илдико. Этим до сих пор гордитесь – мол, покорили Европу. Между тем вы ехали в августе 1986 года в скором поезде «Москва – Лена»? А именно, – тут Бек поморщился, будто вспоминал, – а именно двадцать четвертого августа? Так?» Я, чтобы вспомнить, напрягался гораздо дольше, чем он. Точно, ехал! Со второй семьей, из Юрмалы. Бек дальше заходит: «А помните, в соседнем купе выпивали?» – «Да, вроде»... – «Нет, вы поточнее вспомните! Пышная блондинка лет сорока, двое командировочных из Барабинска, подполковник в отставке?» И вдруг все это как живое перед глазами встало. Веселая ехала компания! Они все ржали, в карты резались, водки, наверное, ящик выпили. Блондинка сутки напролет визжала и выскакивала каждые полчаса в туалет обмыться с головы до пят, потому что жарища стояла адская. Потом она даже мыться перестала, обливалась только. Так и сидела мокрая. Горячая дама! Я таки у них как-то вечерком тяпнул пару рюмок (вернее, стаканов в подстаканниках) и посидел немного. Хорошие, веселые люди. Бек понял, что я все вспомнил, и говорит: «А помните, как блондинка достала банку грибочков, которую везла мужу в подарок от своей мамы?» Поверите ли, я и банку вспомнил! Обычная двухлитровая банка. Правда, грибочки один к одному. Я как раз в то купе заскочил мимоходом, когда один из командировочных только что открыл банку большушими железными зубами. Мне в стакан налили, я и грибочек себе уже присмотрел и взял даже, а тут как раз на грех жена вторая (та, что теперь со щитовидкой, четвертая). Через двадцать минут наша станция, выходить надо, а она никак мыльницу найти не может. Думаю, дай хоть грибочек съем, а он тут шлеп с вилки назад в банку. Так и не пришлось попробовать. Пока я мыльницу искал, грибочки все сожрали. Мы вышли, а те, в купе, дальше поехали.
«Ну, вот вы и вспомнили, – усмехнулся Бек, – будто читал мои мысли. – А дальше что было, знаете? Все четверо вскорости скончались. Подполковника сняли с поезда в Рубакине. Там он и отдал Богу душу в вокзальном медпункте. Блондинка доехала до Новосибирска, но уже бездыханной. Двое командировочных оказались вовсе не командировочными, а ворами-рецидивистами в бегах и потому были покрепче прочих. Еще трое суток маялись они в Петряновской районной больнице. Но медицина, районная в особенности, оказалась бессильна. Местный главврач заглянул в чемоданы скончавшихся, а там четыреста восемьдесят тысяч рублей, мешочек с золотыми слитками и две коробки из-под сахара-рафинада, битком набитых колечками да брошками. Главврач тут же, конечно, рехнулся… Подхватил первую попавшуюся дежурную медсестру и прыгнул в поезд, идущий в Сочи. У Черного моря петряновский главврач с медсестрой бешено загуляли. Когда же милиция заинтересовалась их нечеловеческим богатством, они бросились со скалы в море. Чтоб уж наверняка погибнуть, на шеи себе они подвесили по чемодану с сокровищами. Тяжеленные были чемоданы. Влюбленные, конечно, потратили изрядно, поэтому гальки доложили. Так и сгинули оба в море. С тех пор под скалой Горящих Сердец, как она стала значиться в путеводителях, ныряльщики ищут сокровища. Деньги, те, конечно, спасибо Гайдару, не нужны больше никому, зато драгоценности и слитки... Итак, все четверо умерли. А вы живы. Помните о грибке, что шлепнулся обратно в банку? Вот она, ваша удача, ваше счастье».
Лысый доктор из морга замолчал.
– Бросились со скалы! – вздохнула жена Вовиного брата. – Надо же, какая любовь!
– А по-моему, врет этот Бек. Байки травит. И про море, и про воров, – скептически возразил сам брат.
– Нет! Если бы! Банку с грибками, где смерть моя сидела, я сам прекрасно помню, – вскинулся доктор. – И воры были. С железными зубами, я помню! А главное, я ведь не поленился, позвонил в Петряновскую больницу, и мне сказали, что действительно очень давно главврач с медсестрой сбежали прямо с дежурства и навсегда исчезли. А я живой! И ведь это не все. Я ведь у Бека попросил удачи. Еще. На будущее. Он мне сказал: «Хорошо. Я устанавливаю ваш персональный код. Ждите». Я, конечно, начмедшу вспомнил и особо хорошего ждать не стал. Однако не далее, как позавчера прихожу я в наш универсам, беру бутылку, и вдруг ко мне бегут и кричат: «Вы у нас стотысячный покупатель крепких спиртных напитков! Получите приз». И мне вручают тысячу долларов и ящик водки. Ну, как вам Бек?
Присутствующие издали завистливый вздох и стихли. Первой пришла в себя неугомонная Наташка:
– Я хочу к этому Беку!
– Ой, а я бы побоялась, – запищала жена Вовиного брата. – Ведь что вытворяет!
– Нам ни к чему это, – согласился и Вова. – Что мы, водки сами не купим, что ли? Дело ведь, похоже, опасное. Ну, откуда он все это берет? Про купе, про грибки? Гипноз? А как он Фесюка сюда притащил?
Однако Наташка встала уже на свою носорожью тропу и не хотела свернуть.
– Я пробьюсь к Беку, – решительно заявила она. – И успокойся, Вова: ни в какие дебри с грибочками я не полезу. Мне просто продиагностироваться надо. Что-то последнее время поясницу тянет.
– Да, это будет почище любого УЗИ, – согласился доктор из морга.
– Все, решено! Дима, миленький, устройте нас с Юлей к Беку, – завопила Наташка. – Юля, у тебя ведь головные боли? Пожалуйста! Можете? Только я не могу ждать целых полтора месяца. А без записи? Побыстрее? Завтра-послезавтра?
Дима неопределенно кивнул. Мне не хотелось диагностировать никакие головные боли, но штучки Бека произвели на меня впечатление. История влюбленных, бросившихся со скалы меня поразила не меньше, чем жену Вовиного брата. Дело в том, что я только что решила идти за Димой Сеголетовым на край света. Черносмородинная еще бродила в моей крови, а Дима был прекрасен. И он обнимал меня! Это значило, что возможны чудеса. Возможна и безумная, до смерти любовь. Чем сильнее любовь, тем ближе смерть. При этом, я знала, жизни совсем не жалко. Жалеть этот хмурый вечер, эти глупые разговоры, жареных кур на столе? Один только блюз из настоящей жизни. Разве мы с Димой просто топчемся посреди чужой душной комнаты? Нет, это мы взбираемся на ту самую скалу. Нас обдувает ветер. Он пахнет холодом, морем, гнилыми водорослями – жизнью. И в ушах как шумит! Не море? Не обязательно море. Берется же откуда-то этот шум в привезенных с юга раковинах, в пустых чашках. Даже если руку сложить лодочкой и прижать к уху, услышишь тот же шум. Откуда? Он существует всегда и везде. Я теперь и без раковины его слышу! Вот сейчас мы умрем вместе. В этих глазах – отныне единственных на свете, – мрак и незнакомые выпуклые огни. Мне все равно. Со скалы? Прыгнем и со скалы. Только с тобой!