Страница 16 из 49
— Оно, может, и не осталась бы. Я ж думать-то думала, а сама все избу продавать бегала. Думать-то что, думать легко, а как ты к им подойдешь, что скажешь? Да ту, вишь, Анька сама до меня прибегла: фершал, кричит, пьяный, а Верка помирает, синяя вся. Та и впрямь помирала: и простыла, горло в ей нарывало, душило. Я ее выходила, травками отпоила, а уж от ручек детских горяченьких куда ж бабе деваться, к чему бегчи? Осталась. Анька — та меня не любит, да и не за что ей, а Верка и посейчас письма шлет, на каникулы приезжает. Она у нас девка баская, грамотная, в самой Москве учится. Тую зиму я ей каждый раз, как приеду клюкву продавать — так десятку-две подброшу, да… А теперь-то при совхозе — че? Теперь и больше можно. В Москве — там денежка пташкой летит.
Все это она мне досказывала уже по дороге. У развилки остановились.
— Вам туда? А мне на телятник бегчи. Прощайте, спасибо вам за беседу.
— Вам спасибо.
И опять я двинул по бригадам, где вроде бы видел все то же, что и вчера, только зерносушилка работала. День выдался жаркий, парило. Но дышалось и шагалось неожиданно легко, весело.
У Рождественно нагнал меня директор Козлов, ехавший в одноконной легкой бричке-кошевочке.
— Как ночевали? — спросил.
— Спасибо. Хозяйка у вас замечательная!
— Тося-то? Ну, еще бы! Она меня вот так выручила! — он чиркнул по шее ногтем большого пальца. — Четвертый день телят обихаживает, а вполне отказаться могла — инвалидка все ж таки. Да ей и не приказывал никто. А? Как вам это? Я говорю: наряд выпишем, заплатим, а она: «За что ж платить? Я ж оттого, как ревут жалостно…» А?
Я ни о чем не спрашивал его. Неизвестно, когда и как, но было уже решено, что фельетона не будет, как-нибудь отобьюсь. И думать мне теперь хотелось совсем, совсем о другом.
ОСТРОВ УХОДОВО
1
На этом острове я был всего один раз — неприютно-ранней весной шестьдесят какого-то года, вместе с Улановым, редактором нашей районки. Делать на острове было нам, в сущности, нечего, но на балансе редакции числилась моторная лодка, и шеф время от времени устраивал такие поездки, дабы никто не мог сказать, что она нужна лишь для его рыбалки. А поскольку из любых, даже самых неблагоприятных для себя обстоятельств он, по собственному его выражению, любил «доить двойной жир», то в последний момент с нами оказалась еще и Галя, молоденькая практикантка из университета. Меня это не удивило, но слегка, как говорится, заело.
Все это, впрочем, к делу не относится, рассказ пойдет совсем о другом.
Выехали рано. Низко над рекою ползли густые облака, похожие на изнанку старого тулупа; налетал порывами северный ветер, гнал длинные клинья ряби. Я сидел на носу вполоборота, прикрывшись от холодных брызг плащом.
Изредка облачная овчина рвалась, и тогда было интересно следить за солнечным пятном, быстро скользившим в отдалении: вот высветило оно сосны на обрыве, осеребрило серую, косо торчащую из-за них колоколенку, чуть погрело, погладило головы трем пацанам, спускавшимся с удочками по пологому взвозу. А как молодо вспыхивает в его лучах нежная, неполная еще листва рябин, как радостно светятся березовые жерди поскотины! Минута — и его уже нет, опять тянутся мимо плоские серые берега; проплывают песчаные кручи с торчащими поверху, как козырек, сосновыми корнями; склонясь к воде, стоят вдоль лугового берега зелено-серые купы ив, — и все это однообразно сыро, холодно, простудно…
Наконец, повернув ручку, Уланов сбросил газ, и лодка, нехотя опуская нос, скользнула в длинную узкую бухточку.
— Прибыли, — объявил шеф. — Остров Уходово. Прошу любить и жаловать.
Я выскочил первый, подтянул лодку, чтоб крепче сидела на отмели и, не оглядываясь, двинулся в глубь острова.
— Ну и кавалеры пошли, — осуждающе сказал довольный Уланов. — Придется уж мне. Прошу, Галочка!
Девушка засмеялась.
Остров Уходово считался в районе едва ли не красивейшим местом, но мне показался он неприютен, даже мрачен. В широких, поросших ивняком низинах, разделявших его округлые холмы, кой-где еще не сошла вода, сапоги выдирались из грязи с сочным чмоком. На холмах, раскинув во все стороны мощные сучья, стояли редкие приземистые сосны, вершины их глухо пошумливали, будто ворчали на ненужную, неуместную резвость ветра.
— Однако, работнички! А? Никого! — возмущался сзади Уланов.
— А что им тут делать?
— Ну, мало ли…
— А дойка уже кончилась? — чуть запыхавшись, догоняя нас, спросила Галя. — Представьте, я никогда не видела…
— Здрасьте! Какая еще дойка?
Она обиженно вскинула бровки-ниточки:
— Но мы ведь…
— Да тут, Галочка, не коровы, а нетели, — любезно пояснил Уланов.
— Нетели? Это как?
Шеф обрадованно расхохотался и сказал, что нетели — это коровы-девушки.
Удивительно неприятен и неуместен показался смех под этим сырым небом, среди жалких, ерошимых ветром кустов и несчастной, жмущейся в кучу скотины. Шерсть на телках висела неровно, клоками, комками; куски навозных лепешек присохли к мосластым ляжкам. В последние полгода все складывалось против них, бедных: долгая зима то с вьюгами, то с внезапными сильными оттепелями, скудный запас кормов, снег чуть не до середины апреля, потом два или три по-настоящему теплых дня, когда все начало зеленеть, и опять — дожди, холода, дожди.
— Девушки — не девушки, — раздраженно сказал я, — а зря мы сюда и ехали. Надо найти пастуха, а он небось в Нововыселках.
— Туда так туда, — согласился Уланов.
— А это что же — силос им возят? — Галя подняла с земли и протянула мне несколько травинок.
— Это рожь, — несколько смягчаясь тем, что она все же обратилась ко мне, а не к Уланову, пояснил я. — Где-то подкашивают и возят.
— Ну, хозяева! — возмутился шеф. — Дошли-доехали! Тут же лучшее пастбище во всем районе. Ей-богу, всегда так считалось!
Так мы с ним говорили, и всё будто бы о деле, хотя попросту пикировались из-за девчонки, которая к тому же ни мне, ни ему по совести была не нужна. Странно это, не правда ли?
Снова сели в лодку и, описав большую дугу, подошли к так называемому Охотничьему домику, филиалу какого-то санатория, куда, говорили, частенько жалует областное начальство — пострелять уток, зайцев… Уланов даже приосанился и посолиднел, подводя сюда лодку.
Сторожиха полоскала белье, стоя на специальном плотике у лодочного причала.
— Пастух-то? — переспросила она, разгибаясь. Волна от лодки покачивала ее плот. — Филат, что ль? Да вона евонный дом в Нововыселках, вона! На отшибе чуток. Он мужик ничего, уважительный, — добавила она.
— Народу много у вас? — спросил ее Уланов. — Юрий Тимофеевич у себя?
— Да никого. А Юрка дома, кажись. Вчера приехал.
Помолчали. Шеф что-то обдумывал.
— Так поехали? — напомнил я.
— Да придется, — Уланов замялся, — гостье нашей скучать там три часа удовольствие маленькое, да что поделаешь? — и заглянул мне в глаза каким-то скользящим, косым взглядом.
Я не удержался, хмыкнул.
— Зачем же ей-то скучать? — сказал. — Я один съезжу.
«Черт с ними, — подумал, — мне же легче».
— Ну, валяй! А мы тут… посмотрим.
Оттолкнувшись от мостков и с трудом развернув нашу широкую посудину, я оглянулся, сориентировался по кривой сосне на вершине холма и пошел себе не торопясь, на веслах.
Лодка пересекала протоку наискосок, остров сползал в сторону, открывая противоположный берег реки — ярко-зеленое, высвеченное солнцем озимое поле, рощицу и за ней серую колоколенку двориковской церкви, покосившийся ее крест. Крест этот тоже отползал, как бы погружаясь за темный ельник, совсем как зимой. Только небо тогда было другим — глубокой и яркой голубизны, да на перекрестье огненной точкой горело морозное солнце. Я видел этот крест, когда поворачивался и пытался идти против ветра спиной, задом наперед.
2
Был конец декабря, какое-то срочное газетное дело. Машиной завладели ветераны, а молодежь, то бишь я, обходилась собственными средствами передвижения, что, впрочем, было мне по душе.