Страница 22 из 96
большевиков, но на полдороге вспомнил, что позабыл адрес. Раздосадованный неудачей, он повернул назад к
госпиталю, но, представив себе сарай, запах хлороформа, тут же раздумал.
Не имея определенной цели, он решил просто побродить и зашагал вдоль улицы к центру города.
Город уже окутывали ночные сумерки. На небе и на земле поблекли яркие краски. Ленивая, немощная
луна равнодушно выглядывала из-за построек. Сквозь молочный туман, излучающий синеватый свет,
кружевными казались тени темных домов и деревьев. А одинокий зеленоватый огонек в окошке ближнего
жилья был загадочен и манил к себе.
Гончаренко на ходу размышлял о многом. “Завтра комиссия, — думал он, — могут дать отпуск. Многим
дают. Но куда ехать без родных? Разве в Москву к товарищам. А хорошо теперь в Москве. Но зачем ехать? Что
делать? Вот беда. Все знают, что каждому делать. Поговоришь — у всех есть свои планы, мечты о жизни. А у
меня их нет. Для всех чужой”.
От этих мыслей взгрустнулось Гончаренко.
“Зачем живу? Кому я нужен? Какая от меня кому польза? Как трава”.
Вспомнил он большевиков, девушку со строгим лицом, великана Удойкина, оратора, что слышал на
митинге. Вспомнилось ему, как он передал деньги для большевиков.
“На хорошее дело”.
Почему дело спасения неизвестных солдат от тюрьмы было хорошим делом, он не знал, но помнил, что
так сказала девушка, и был убежден в правильности этих слов.
“Хорошее дело. Вот большевика знают, зачем живут и чего хотят. Народ деловой”.
Вышел на главную улицу города. Кругом горят яркие уличные электрические фонари. По панели снует
публика. Солдаты — шинели в накидку, офицеры, звенящие шпорами, сверкающие серебром и золотом
наплечных погон, женщины, оставляющие за собой струи ароматных, душистых запахов. Изредка по улице,
фыркая гарью, проносились автомобили. Громко цокали о камень мостовых лошадиные копыта, сверкали
витринами магазины, приглашающе глядели на улицу саженные стекла кафе. Из раскрытых дверей ресторанов
слышались звуки скрипок и стук барабанов. Гончаренко все шел вперед, часто оглядываясь по сторонам, с
тщетной надеждой увидеть знакомые лица.
На углу центральной площади он неожиданно столкнулся лицом к лицу с высоким офицером в погонах
поручика. Лицо офицера тут же осветилось широкой улыбкой. Он поймал за руку Гончаренко, пожал ее и
произнес:
— Здравствуй, господин Гончаренко! Что поделываешь?
— А, господин Сергеев, то есть поручик, — ответил солдат. — А я вас не узнал: выбритый да чистый.
— Ну, а я — то сразу узнал тебя. Плохо забывать старых друзей. Что поделываешь? Скучаешь? Да что мы
здесь! Зайдем в ресторан, поговорим.
— Удобно ли… Со мной, с солдатом?
— Ну, вот еще, пустяки! Теперь для всех свобода. Все мы равны. Сегодня ты солдат, а завтра можешь
стать офицером. Честное слово. Ну вот, зайдем, поговорим.
Сергеев, взяв под руку Гончаренко, втолкнул его в освещенный подъезд ближайшего дона. На
застекленных дверях сверкала золотыми буквами надпись: “Кафе Бристоль”.
В помещения кафе многолюдно. Преобладали военные, главным образом офицеры. По эстраде играли
четверо музыкантов. В воздухе кружились звуки вальса.
“А хороший человек Сергеев, — думал Гончаренко, усаживаясь за стол. — Главное, простой”.
Сергеев подозвал официанта. Полушопотом попросил его раздобыть пива и дать закусок на двоих. Когда
то и другое появилось на столе, Сергеев наполнил два бокала белым вином, чокнулся, отпил из своего и сказал:
— Хорошо, что мы встретились, Гончаренко. Вспомним старину. И кстати, поговорим вообще.
Вы получаете письма из полка? — спросил Гончаренко.
— Как раз вчера получил. Не особенно приятные новости. В полку идет брожение. А все большевики.
Продались немцам и всюду шлют своих бессовестных агентов. А те будоражат несознательные массы.
— А чего они хотят, большевики? — с затаенной надеждой получить ответ на волнующий вопрос о войне
спросил Гончаренко.
— Известно. Хотят анархию. Полный беспорядок, разгул диких страстей. Войну русских с русскими.
— А зачем это им нужно?
— Продались… Ведь они агенты немцев. А немцам выгодно, чтобы Россия перестала быть сильной
державой. Чтобы мы проиграли войну.
— А верно ли это?
— Конечно, верно. Ну, с какой стати стал бы я лгать. Не вместе ли нас вошь ела, не вместе ли на земле
валялись, не вместе ли ранены?
Сергеев опорожнил бокал, подумал немного и добавил:
— Ты не думай чего-нибудь. Я сам сейчас революционер. Состою в партии конституционных
демократов. Я за разумную свободу. Но чтобы заслужить ее, нам нужно разгромить насильников-немцев. А ты,
Гончаренко, состоишь в какой-нибудь политической организации?
— Нет, не состою… Где мне уж!
— Зря. Иди-ка ты к нам. У нас в партии есть простой народ. Есть и солдаты. Теперь, когда большевики
губят свободу, всем честным гражданам нужно объединиться вокруг нашей партии, а не сидеть сложа руки.
— Да… Это правильно… Но я разберусь еще.
— Конечно, надо разобраться. Приходи ко мне, я дам тебе партийную литературу, сведу на собрание.
— Значит, по-вашему, нужно драться с большевиками? — недоверчиво спросил Гончаренко.
— Ну, разумеется. Вот я состою членом городского совета. Жаль, что тебя там нет. Ты бы своими глазами
увидел, что вытворяют эти гнусные большевики. Они ни с какими авторитетами не считаются. Представь себе,
для них, все кто не с ними, — предатели и изменники, а на самом деле — сами предатели и изменники. Какой
позор! Наших великих вождей, Павла Николаевича Милюкова и Керенского, Александра Федоровича, людей,
всю жизнь посвятивших революции, они именуют врагами народа. Ну, разве не позор? Словом, возмутительно.
— Ну, за что мы, по-вашему, воевали?
— Война должна быть, — не отвечая па вопрос, продолжал Сергеев. — А когда окончится война, когда
мы победим, тогда наступит время разобраться во всем. Но не раньше. А теперь не время. Теперь нужно все
силы бросить на войну. Большевики мешают, они сеют в стране рознь и вражду. Ты только представь себе,
Гончаренко, ведь они считают каждого человека, у которого есть пара лишних штанов, буржуями; а таких, как я,
офицеров из народа, объявляют врагами народа. Не удивительно, что за ними иногда масса идет.
— А что же вы думаете делать с большевиками? Ведь они против войны.
— Да. Но пока ничего не поделаешь. И можно сказать, зря мы няньчимся с ними. У революции должны
быть железные законы, и таких, как большевики, нужно устранять. Я уверен, что они будут устранены в
ближайшие дни.
— А что же вы все-таки думаете делать с ними? — повторил свой вопрос Гончаренко.
— В интересах свободы, равенства и братства, победного окончания войны кое-кого из них нужно
арестовать, а иных и расстрелять. Это необходимо для острастки других.
— Выйдет ли у вас это?
— Выйдет — вот увидишь. У нас здесь организован центр друзей свободы и военный комитет. Как
только наступит время, а оно приближается, мы будем действовать решительно.
Гончаренко слушал собеседника, смотрел на его погоны и думал:
“Вот офицер Сергеев претив большевиков, а солдат Удойкин почему-то с ними. Отчего это так? Неужели
Удойкин на немецкие деньга работает? Нет, врет Сергеев. И какие же у большевиков деньги есть, если у них нет
даже тысячи рублей, чтобы выручить товарищей? Что-то неладное здесь. А с другой стороны, откуда у Думы
деньги? Нет, надо узнать и выяснить”.
— Ты зайдешь к нам, Гончаренко, а тебе я письмо из полка дам почитать.
— А что пишут?
— Да все по-старому, только большевистская зараза начинает косить и там. Батальонный Черемушкин
написал мне, что арестовали одного голубчика. И расстреляют, наверное.
— А кто он? Не из нашего взвода?