Страница 23 из 96
— Представь себе, как раз солдат нашего отделения. Некий Васяткин. Из вновь прибывших. Такой нахал!
Купили, как видно, парня. Ну, а он рад стараться.
— Откуда у них денег столько, чтобы всех покупать? Что-то не верится, — вырвалось у Гончаренко.
— Откуда? Из Германии привезли. Главный большевик, старый каторжник Ленин, в запломбированном
вагоне приехал из Германии. Думаешь, с пустыми руками приехал?
“Нет, что-то неладно. Нужно скорее узнать… Завтра же пойду к большевикам и все выясню”, — думал
между тем Гончаренко.
Вино было выпито, закуска съедена. Они расплатились и вышли из кафе.
— Ну, мне на заседание, — проговорил Сергеев, пожимая руку Гончаренко. — Ты зайдешь ко мне? Не
потеряй адрес.
— Как время выберу, зайду обязательно.
— Вот и заходи. Между прочим, от нашего гарнизона в школу прапорщиков нужно десять человек
послать. Теперь доступ легкий, принимают с низшим образованием. Если хочешь, я это сделаю. Тебя пошлют.
— Подумаю, господин поручик.
— Ну, уж и господин. Зачем титулование между друзьями? Ты для меня Гончаренко, а я для тебя просто
Сергеев. И не больше. Ну, заходи. Пока.
*
С утра Гончаренко завертелся, как белка в колесе. Много сил и времени отняла врачебная комиссия.
Только к полудню он прошел ее. Состояние здоровья его нашли удовлетворительным и постановили выписать в
команду выздоравливающих. Пошли опять хлопоты по оформлению перевода. Наконец, он получил путевку и
вещи.
Время было уже за полдень, когда он с вещевым мешком за плечами переступил порог госпиталя и
вышел на улицу. У подъезда он столкнулся с Марусей. Смущенно поздоровался.
— Здравствуй, Вася, что, на новое житье перебираешься?
— Да, выписали в команду выздоравливающих.
— Почему вчера не пришел?
— Выл занят, Маруся.
— Если бы любил — нашел время. Ведь любишь, скажи?
— Не знаю, Маруся. Ты уж не взыщи.
— Не знаешь. Бедная я, бедная. Зачем ты загубил тогда? Я была девчонкой, а ты меня… А теперь не
знаешь?
— Чего же хочешь, Маруся? Я ведь правду говорю.
— Чего хочу? Люби меня, Васенька, больше, ничего не хочу. Ведь любишь! Приходи сегодня вечером.
Приходи, милый; буду ждать.
Гончаренко промолчал.
Лицо Маруси потемнею.
— Молчишь, не хочешь?.. Хорошо. Я запомню это.
В голосе женщины слышались слезы.
Гончаренко сделал шаг в сторону, желая уйти.
— Нет, постой, — ухватилась за его рукав Маруся. — Так не уйдешь. Может быть, у меня… под
сердцем… — глаза Маруси увлажнились. — Ни за что рожать твоего не буду. Давай деньги, к бабке пойду.
Гончаренко молча достал пачку керенок и передал ей.
Маруся хищно вырвала их, зло посмотрела на него и прошептала:
— Мы еще повидаемся. Этих денег будет мало.
Гончаренко пожал плечами и пошел своей дорогой.
*
Итти ему нужно было через весь город. Солнце пекло немилосердно. Обливаясь потом, он медленно шел
по раскаленным камням мостовой. Устав, он на полпути решил отдохнуть и присел на скамье, в тени
одноэтажного каменного дома.
На улице, пустынной и горячей, плавал раскаленный зной. Никого из людей не было видно, и казалось,
что жители города все попряталась по квартирам, спасаясь от жгучих лучей.
Гончаренко сидел, придавленный этой жарищей, с тоской думая о дальнейшей дороге. Мимо прошла
старушка-армянка в цветном карабахском наряде, с ожерельем золотых монет поверх головной повязки. Она
медленным шагом прошла мимо, стройная, сухая, коричневолицая, горбоносая, и не удостоила его даже
взглядом.
Невдалеке из-за угла показалась фигура человека на костылях. Послышались звуки заунывной восточной
песни. Точно растопленные солнцем, они медленно плыли в струях жаркого воздуха. В тишине отчетливо
слышались не только звуки, но и слова песни, тягучей и грустной.
Мэр айреник тшвар антер
Мэр тшанамуц вотнакох…
Человек приближался. Громче и отчетливее слышались звуки и слова.
“Ишь, распелся, — блеснула в затуманенной голове Гончаренко мысль. — Удивительно, как ему не лень
рот открывать”.
Человек шел, опираясь на костыли, и продолжал петь все одно и то же.
“Поет… Вот народ-то выносливый”.
Человек, поравнялся с ним, продолжая петь. Гончаренко взглянул в лицо певца и, обрадованный,
крикнул:
— Арабка… Шахбазов! Здорово, дружище. Ты ли это?
Песня оборвалась. Человек на костылях остановился.
— Да, это я… это я, Айрапет Шахбазов, я. Гончаренко! И тебя узнал. Я, я это. Дай присяду.
Шахбазов присел на скамью, сложил на земно костыли и вполголоса замурлыкал все ту же песню.
— Чего распелся? Не знал, что ты такой певун. В отделении на позиции не пел.
— Да. Запоешь и ты, Гончаренко. Эта песня такая… такая… что все силы наружу рвутся. Ва! Слова у
этой песни, такие слова… как острый дагестанский кинжал… Вот, слушай:
Мэр айреник…
— Погоди, — перебил его Гончаренко. Слова, может быть, и хорошие, да не понимаю я по-вашему, по-
армянски.
— Хорошо. Я тебе по-русски спою. Я могу.
И Айрапет запел:
Наша родина несчастная, сиротливая,
Со стороны наших врагов истоптанная.
Ко сыновья сейчас взывают к мести…
Эх…
— Ишь ты… грустно же тебе, Шахбазов. Понимаю я твое положение. Ишь, ноги не ходят.
— Ноги… Да. А скажи, Гончаренко, правда, что у вас, русских, свобода?
— Да-а.
— А когда же она будет, а? Когда же народ армянский свободный будет? Когда же он сам собой управлять
станет? А, Гончаренко?
— Да… не знаю.
— Не знаешь? А я, знаю… Уйдите вы от нас. Дайте нам жить самим.
Гончаренко отвернулся в сторону.
— Ты русский, — продолжал Шахбазов. — Но я с тобой на войне был. Выл на войне я, турок били. Да.
Враги они наши. Наши кровные враги… Вечные враги. Ну, а русских, думаешь, любим мы? Нет, ненавидим
русских. Свобода, говорят, свобода. А кругом русские сидят. Сидят и правят. На армян, как на навоз, на кизяк
смотрят… Мы в сараях живем. Мукой да золой питаемся. Землю едим… А русские? А русские в погребах
сидят… Вино пьют… Пьют вино, шашлыки едят. Зурначей нанимают… А на народ наш бедный… бедный
народ, налоги… на наш бедный армянский народ.
— Не все же русские так… чтобы вино да зурначей, — точно оправдываясь, сказал Гончаренко.
— Уйдите, русские… Просим, уйдите, — не слушая его, продолжал Айрапет. — Палачи вы наши.
— Да, бедно живут. Верно, притесняют.
— Вот говоришь ты, говоришь… бедный армянский народ… А русские не уходят. Не уходят и новых
шлют к нам. И все на шею, на шею народу армянскому.
— Да что? Мы уйдем, турки придут. Не лучше русских. Что тогда?
— Турки… Турки… — Лицо Шахбазова исказилось. -Турки не придут, не пустим турок. Весь народ, как
один, станет. От Зангезура до Карабаха все станем. Я на костылях пойду сражаться… Пойду бить турок… Вы
только уйдите. “Мэр айреник тшвар антер”, — снова запел Шахбазов.
— Ногу совсем, что ли, повредило? — спросил Гончаренко.
— Да, совсем… совсем без ног я.
— По чистой, стало быть.
— Да, по чистой… Освободили… Говорят, плохой теперь солдат. Солдат плохой. А зачем жизнь отняли?..
На что я нужен:? Кому я нужен? О, я бедный калека!
Мэр айреник тшвар.
— Ты разве здешний?
— Да… Мать и отец жили… жили здесь. Деды жили тоже… братья здесь живут. Плохо живут, ай-яй, как
плохо… А от меня помощь плохая, какая помощь… Никто внимания не обращает на калеку.
Мэр айре…
Они расстались. Гончаренко, расстроенный и хмурый пошел своей дорогой, а Шахбазов остался сидеть
на скамье, опустив на грудь голову, покрытую потрепанной солдатской шапкой, и напевал:
Мэр… айреник…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Солнце уже склонялось к западу, бросая косые красные лучи на город. С гор подул свежий, порывистый