Страница 20 из 96
— Деньги — все, — прошептала ему на ухо Маруся. — Ты непременно выиграешь, Васенька.
И Гончаренко вдруг захотелось обыграть всех, чтобы иметь много денег.
Между тем Дума, стасовав карты, обвел всех опьяневшими глазами, круглыми, остановившимися, как у
мертвой щуки, и сказал:
— Кому же банковать? — Снова обвел всех присутствующих взглядом и добавил. — Пусть новичок
Гончаренко банкует. На, возьми карты.
Гончаренко положил на стол свою единственную, занятую у Думы сороковку. Немного дрожащими
руками перетасовал карты и роздал каждому по одной, положив одну и себе.
— Сколько в банке? — спросил его первый игрок слева.
— Все, — сухо ответил Гончаренко.
— Ого, большой банк, — раздались возгласы за столом.
— Ну, — спросил Гончаренко у соседа слева, — на сколько?
— По банку, — довольно вяло ответил тот. — Дай две карты.
Все сидящие за столом с напряженным вниманием уставились на игрока. Это был солдат исполинского
роста, с рябым, расплывшимся лицом. Он смело перекинул все три карты лицевой стороной.
— Перебор, — радостно воскликнул Гончаренко, увидав, что у противника были туз, десятка и король. —
Двадцать пять. Сорок с вас.
Маруся совсем прильнула к нему, сжимая его руку у локтя. “Говорила, что выиграешь”, — шептала она
при этом.
Сладкое, пьяное волнение от женской ласки, от спиртного хмеля и карточного азарта волнами било в его
сердце. Побледневшее лицо его, черноглазое, белокурое, с правильными, приятными чертами, то хмурилось, то
расплывалось к улыбках радости. “Мое, мое, — думал он, глядя на все увеличивающуюся гору керенок в банке.
Шестьсот… восемьсот… две тысячи триста рублей… Неужели будут мои?”
Банк заканчивался. Остался только одна игрок, который был в праве играть в его банке. И этот игрок был
Дума.
С тайной уверенностью, что Дума не станет срывать его успеха, Гончаренко смело спросил у него:
— На сколько бьешь, товарищ Дума?
— По банку, — услышал он ошеломляющий ответ и сразу уже возненавидел это тупое, самодовольное,
пьяное лицо, с оттопыренной верхней губой, на которой красовались маленькие рыжие усы, подстриженные на
английский манер.
— По банку? — с дрожью переспросил Гончаренко.
— Да, по банку, — самодовольно подтвердил Дума, вынимая из-за пазухи две больших пачки керенок. —
Даешь одну карту!
Все играющие столпились вокруг Думы. На той стороне стала, где сидел Гончаренко, остались только он
и Маруся, побледневшая не меньше своего соседа.
Гончаренко с дрожью и почти с болью на сердце снял верхнюю карту с колоды и передал ее Думе.
“Пропало… Все пропало, — шептал он при этом. — Конечно, выиграет. Дуракам счастье…”
Дума медленно, точно колдуя, приподнял свою карту и, прежде чем посмотреть на нее, зажмурив глаза, с
присвистом дунул.
— Довольно, — сказал он, взглянув на карту.
Гончаренко, плотно сжав губы и чуть ли не скрипя зубами, перевернул лицом свою первую карту.
Оказался туз. Снял с колоды вторую и так же быстро перевернул ее. Вышла десятка.
— Двадцать одно… очко, — закричала вдруг Маруся. — Проиграл Дума… Молодец, Вася!
Гончаренко снял с банка большую кучу денег. По его расчетам он выиграл около десяти тысяч рублей.
Небрежно рассовал их за пазуху и в карманы. Когда на столе осталось всего штук десять керенок по двадцать
рублей, Маруся протянула к ним руку и полушопотом спросила:
— Можно это мне… Васенька?
Гончаренко, не отвечая, сгреб эти деньги в кулак, прибавил к ним еще, положил ей на колени и с видом
победителя обнял ее за талию.
— Милый Васенька… Какой ты щедрый!
Гончаренко только обнимал ее и горел огнем.
Игра продолжалась. Чем дальше, тем становилась она азартней. Но Гончаренко неизменно везло. Дума
еще в середине игры проигрался в пух и прах и удалился в чулан с полной женщиной.
*
К двум часам ночи наконец игра прекратилась, и началась попойка. Гончаренко с Марусей ушли, не
сказав никому ни слова.
Вышли во двор.
— Куда итти? — спросил Гончаренко. — К тебе можно?
— Нет, милый, я живу с двумя подругами, нельзя ко мне.
— Ну, я тогда в палату…
— Не пустят… а если пустят, завтра нагорит… Могут арестовать еще.
— Ну, так что же делать? Назад итти, что ли?
— Пойдем со мной, — опуская голову книзу, прошептала Маруся.
— Вот туда… Там сарай… и скамейки есть, посидим.
— Там живет кто?
— Нет… Только если кто и есть там, то нам не помешают.
— Ну, так иди… иди, Марусенька, а то озябнешь, а я сам перебуду где-нибудь.
— Нет, я не… хочу уйти, — ответила Маруся, прижимаясь к нему. Гончаренко в свою очередь крепко
обнял ее, прижимая к груди. И обоим стало больно. Они забыли о том, что за пазухой у каждого по груде
керенок.
— Ну, пойдем, пойдем, — заторопилась Маруся, — а то нас тут могут увидеть.
*
Было уже утро, когда Гончаренко проснулся. Он лениво встал со скамьи, на которой провел всю ночь.
Оглянулся вокруг, ища взглядом Марусю. Ее нигде не было. Но вместо нее он увидел своих товарищей по
карточной игре. Услышал густой храп из шести носоглоток.
Гончаренко оправил на себе одежду и: вышел во двор.
В сознании его стояла какая-то серая муть. Болела голова. Тело казалось налитым свинцом. В
пересохшем рту чувствовался неприятный осадок. Слабость в ногах, глухая боль в раненой руке сразу сказались
после бессонной, буйно проведенной ночи.
И карты и водка были для него знакомым, хотя и не любимым, развлечением. Но если бы это было все то,
что он проделал за последние часы, то это бы его не волновало. Но она… Маруся. Она отдалась ему, любя. Он
же взял ее, просто одержимый пьяной похотью.
“Что будет с ней? — думал он. — А может быть, она из таких… Вон, как пьет водку… И сама пришла ко
мне”.
“Эх, чорт”, — мысленно выругался Гончаренко, сильно досадуя на свою слабость и не найдя в себе
ясного ответа на вопрос, как ему дальше относиться к Марусе.
Гончаренко, рожденный в патриархальной семье ремесленника, несмотря на налет позднейших лет,
унаследовал и развил в себе чувство уважения к женщине. За всю свою сознательную жизнь он не обманул ни
одной, хотя и владел иными.
Он никогда не мог забыть слов матери своей, женщины, которую он всегда чтил, как святую.
Ему в те дни исполнилось семнадцать лет. Он поступил подручным токарем в кустарную мастерскую и
работал в ней с утра до ночи.
Как-то ранним летним вечером он возвращался домой. Во дворе, где квартировала его семья, слышались
шум и крики. Много народу заполняло двор и стояло даже на улице. Гончаренко, одержимый любопытством,
протолкался в центр толпы и взглянул. На земле лежал, плавая в крови, труп молодой женщины, его квартирной
соседки. Оказалось, что убил ее муж, мучимый ревностью. Когда он, взволнованный, вернулся домой и
рассказал о виденном матери, то она, вздохнув, дрожащим от волнения голосом прошептала:
— Никогда… Васенька, не обманывай в этом женщину… Слаба наша сестра — баба. Прельстится,
примет за настоящее и погибнет в муках. Женщину беречь надо… слаба она.
Давно уже Гончаренко потерял и мать и отца. Вот уже три года, как серым волком, солдатом, он попирал
землю ногами, огрубел, одичал во многом. Но этих слов не забыл.
“Помогу ей деньгами… Может быть, еще ничего страшного и не будет… И разойдемся”.
Гончаренко вышел за ворота госпиталя. На солнечной стороне присел на придорожную тумбу.
На улице было светло и жарко. В пыли у дороги, неподалеку от него, сверкал осколок битого стекла.
Кругом шли дома из серого камня. От них падали длинные, угловатые, синие тени. Редко проходили люди и еще
реже дребезжали пролетки и фаэтоны. Тишина утра и теплота солнца разнежили усталые мышцы. Голова