Страница 38 из 86
— Да, пожалуй. Правильнее сказать, давним, если учесть, что все это произошло около
десяти лет назад.
— Я не оговорился,— сказал Федор Ефимович.— В судьбе Катышевой вы принимали
близкое участие,
— Да, позднее в Караганде я помог ей устроиться на хорошую работу.
— А до этого — в Целинограде?
— И — в Целинограде.
— Теперь еще один вопрос. Мне известно, что Катышева в Алма-Ате не училась, а
работала на швейной фабрике. А диплом получила здесь, в строительном техникуме. Не можете
ли вы помочь мне разобраться в этом деле? В то время, насколько я понимаю, вы были не только
ее добрым другом, но и председателем государственной квалификационной комиссии в том
самом техникуме?
— Да, был.
Агранович встал, вышел из-за стола и прошелся по кабинету раз-другой. Федор Ефимович
ждал. Наконец Агранович остановился перед ним.
— Да, был,— повторил он.— Спрашивайте дальше.
— Я жду от вас более исчерпывающего ответа,— сказал Федор Ефимович.
— Ну, что ж... Это я выдал ей диплом.
— Так...
— Как говорят, грехи молодости...— слабо улыбнулся он. Объяснил: — Несколько
завышенная плата за внимание молоденькой женщины...
— Вам сколько было тогда?— поинтересовался Репрынцев.
— За сорок. В таком возрасте, сами понимаете, скупиться не приходится...
— Будем считать, что с этого началось все,— сказал Федор Ефимович.
— Будем считать.
Федор Ефимович видел, что Агранович понимает всю сложность своего положения. Он
почувствовал сразу осведомленность гостя, не пытался уходить от разговора и не искал для себя
дешевых оправданий.
— Это не было минутным увлечением,— признался он.— Другое дело, может быть, с моей
стороны не вполне честно было воспользоваться затруднениями Шуры: большой город с его
жизнью, стремление выглядеть не хуже других, следовательно, нужда в деньгах... Но я не могу
упрекнуть себя и в особой настойчивости. Не солгу, если скажу: она без излишнего колебания,
что ли, пошла на нашу близость.
Агранович умолк надолго, медленно промерил шагами кабинет.
— А потом...— продолжал он,— мне не захотелось с ней расставаться. Я знал, что в
скором времени меня пошлют в Целиноград, где захромали наши дела. Сказал Шуре. Видел, что
она этим тоже огорчена. Вот тогда и возникла мысль о техникуме...
— В какой связи?
— Дело в том, что приехала-то она учиться. Дома могли с нее спросить. На швейной
фабрике она к этому времени перешла в плановый отдел на простенькую счетную работу.
Подучили ее там немного. Вот я и решил, что диплом об окончании техникума она как-то
оправдает, если ей не поручать особых дел...
— Однако вы устраивали ее позднее на инженерные должности,— напомнил Федор
Ефимович.
— Я ничем не рисковал,— признался Агранович.— Это — нетрудное дело. В любой
системе Можно найти десятки людей, которые, получая зарплату, не имеют никакого отношения
к должности, занимаемой ими. Часто это делается все-таки в интересах дела и потому, что нет
других нужных штатных единиц. А можно и так...
— Как?
— В данном случае мои действия вы можете расценивать как злоупотребление служебным
положением.
— Без этого не могли обойтись? — спросил Федор Ефимович.
— Конечно, мог,— сказал Агранович.— Но, видите ли, в этом нуждалась не только
Катышева, но и я в не меньшей степени... У меня в Алма-Ате семья. Я — в длительной
командировке, причем в такой, когда командировочных не платят. Мне приходилось самому
испытывать материальные затруднения... А устраивая Шуру на ставку, я облегчал, так сказать, и
свое бремя...
— Понимаю,— сказал Федор Ефимович.— Значит, вы сначала выдали фиктивный диплом,
чтобы потом иметь возможность за государственный счет прилично оплачивать свою
любовницу. Я правильно вас понял?
Агранович густо покраснел. Он сел за стол, перебросил с места на место несколько бумаг.
— Я достаточно трезво оцениваю свое положение,— сказал он, преодолев приступ стыда.
— И вы, конечно, вправе давать свои оценки...
— А какую бы оценку вы дали сами?
— Нет, нет,— быстро ответил он.— Вы правы, конечно. Объективный вывод может быть
только один.
— Но это еще не все.
— Что вы имеете в виду?
— Одну минуту. Чтобы наш дальнейший разговор стал конкретней, скажу наперед, что
Александра Катышева стала преступницей.
— Да она просто чудачка, легкомысленная женщина,— снисходительно отмахнулся
Агранович.
— Вы ошибаетесь.
— Ее и раньше беспокоила милиция. Один раз даже хотели привлечь за спекуляцию
какими-то тряпками, хотя всем известно, что женщины вечно что-то продают, покупают... Но
тогда вышла амнистия, и все прекратили.
— Повторяю, вы ошибаетесь. Катышева — опасная преступница. Я говорю без всякого
преувеличения... А теперь вернемся к началу разговора... Вы никогда не задумывались над тем,
что, устроив Катышевой диплом, потом выплачивая деньги за работу, которой она не делала, вы,
по сути дела, воспитывали в ней преступницу?
— Ну, это уж слишком рискованный вывод, по-моему, — попробовал возразить тот, не
возмущаясь, однако.
— Давайте задумаемся. Как вы полагаете, сама Катышева понимала, ради чего вы создаете
ей жизнь, на которую она не имеет права?
— Вполне вероятно.
— Зачем же так?! Все она отлично понимала. И, кроме того, видела, что можно залезать в
государственный карман, не рискуя быть схваченным за руку, не опасаясь потерять служебное
положение и даже авторитет среди своих коллег. Это касается уже вас. Вы почти десять лет
таскали за собой девчонку отнюдь не ради служебной необходимости. А ведь она взрослела за
эти годы, через вас приобретала свой жизненный опыт. Почему, думала она, одни могут красть, а
другим это не позволено?
— Вы обвиняете меня?
— И самым недвусмысленным образом, Арон Яковлевич. Поймите, вы крали!
Государственные деньги, а в конце концов и душу человеческую. И вас никто не решился даже
упрекнуть, никто не сказал об этой связи вашей жене, боясь нарушить начальственное душевное
равновесие.
— Вы об этом только мне говорите? — спросил Агранович.
— А мы посоветуемся, Арон Яковлевич. Скажите, в каких отношениях вы с Мешконцевым
в Караганде?
— В самых лучших.
— Вы знаете, что Катышева обокрала его?
— Вам и это известно?
— Как видите. Почему Мешконцев делает вид, что не придает этому значения? Почему он
не захотел возбудить против Катышевой уголовное дело?
— Только ради меня.
— Вот видите! Ваш авторитет, оказывается, настолько велик, что даже Мешконцев, не
желая осложнения в отношениях, готов молчать о своем ущербе.
— Он жаловался мне,— сказал Агранович.
— И что?
— Я ничем не мог ему помочь. К тому времени, вернувшись в Алма-Ату, я потерял
Катышеву. Видимо, она решила сама порвать со мной.
— Да еще и воспользовалась расположением людей к вам. Будьте уверены, если бы
Мешконцев не понимал, кто она для вас, не видел вашего отношения к ней, он распорядился бы
своими деньгами поосторожней.
— Это очень некрасивый случай. Со стороны Катышевой — это черная неблагодарность
по отношению ко мне.
— Боюсь, что это слишком скромная оценка. Вот вы спрашивали меня об исходе нашего
разговора: выйдет ли он за двери этого кабинета... Давайте разбираться. У каждого из нас свое
дело. Вы — строитель. Я тоже в известном смысле строитель. Мы оба призваны делать жизнь
красивее. И вдруг вы стали моим противником в самом глубоком значении этого слова. Я всю
жизнь борюсь с преступностью; в этом смысл моей жизни, Мы искореняем, искореняем, а вы —
взращиваете. По крайней мере в нашем конкретном случае. А имеем ли мы право по-разному