Страница 16 из 86
убедил меня в том, что они все знают. С ними надо работать,— настаивал Василий Тихонович.—
Почему они хитрят?
— Замазаны! — предположил Суетин.— И боятся: Мельнику-то ведь не просто морду
набили, а с концом...
— А вспомни Сырбу? Тоже запирался, а совсем из-за другого...— вмешался Моисеенко.
— Чудак ты, право,— усмехнулся Дмитрий Николаевич.— Сырба совершенно точно знал,
в чем его подозревают. И когда ему сказали, что речь идет об убийстве, он сразу заговорил,
потому что в этом он не мог быть замешан. А Коляскина и Печеркин, во-первых, не могут
отрицать своего знакомства с Мельником. Во-вторых, у нас в руках свидетельства, что из
Шадринска они уехали в Свердловск вместе. А самое главное, Толенька, ни Коляскина, ни
Печеркин, если они к этому делу не причастны, не могут знать, что речь идет об убийстве! Прав
Василий Тихонович, работать надо.
— Положим, что Печеркин-то это понимает не хуже нас с тобой... Он, наверное, в клубе
тоже о чем-то думал,— не замедлил вставить Моисеенко.
— Правильно,— согласился Дмитрий Николаевич.— Зато Печеркин не подозревает, что
Коляскина уже здесь и сидит в соседней камере, а Коляскина не предполагает, что нам известно
о скандале в ее доме и о поездке с Мельником в Свердловск. Почему она не сказала обо всем
этом сама? Надо их столкнуть так, чтобы им не осталось никакого пути, кроме правдивых
показаний!
— А что, если дать им возможность подумать? — спросил обоих Саломахин. Он опять
улыбался едва приметной улыбкой.— А самим попробовать с другого конца... Только перед этим
давайте уточним одно: имеем мы право подозревать Печеркина, скажем, в убийстве?..
— Конечно! — немедленно ответил Моисеенко.— Он ведь еще в Шадринске нож хватал.
— Ну?..
— А для этого достаточно и шадринского скандала.
— Не только,— теперь заговорил Суетин.— Как выяснил Василий Тихонович, Печеркина
остановила тогда его жена. Значит, она-то во всяком случае...
— Правильно! — Саломахин понял его с полуслова.— Пусть посидят сутки, а мы успеем
за это время сделать последний шаг: если окончательно убедимся, что Мельник был в
Соколовке, то до убийства нам останется всего полтора километра...
— И эти полтора километра нас уже поведут Печеркин с Коляскиной сами,— сказал
Суетин и нарисовал на листке бумаги, который перед ним лежал, жирную точку.
— Посылаю за Татьяной Печеркиной! — резко поднялся Моисеенко.
— Еще одно, товарищи,— остановил его Саломахин.— Надо подумать и над тем, с чего
начинать...
Оба остановили на нем вопросительные взгляды.
— Жена, по-моему, должна лучше других знать вещи мужа...
— И помнить, как был одет гость.
23
Татьяна Печеркина робко вошла в кабинет Моисеенко и окончательно смутилась, увидев
много людей. Как за помощью, попыталась она обратить свой взгляд к начальнику торфоучастка
Румянцеву, но тот, подавленный и от этого раскрасневшийся больше обычного, отвернулся к
окну. На столе Моисеенко лежало пять разных поясных ремней. Один из них выглядел хуже,
много старее других.
— Подходите ближе, товарищ Печеркина,— пригласил ее Моисеенко.— Посмотрите на
эти ремни.
Печеркина, видимо, плохо понимала, что от нее хотят, послушно подошла к столу.
— Есть среди этих ремней знакомый вам? — спросил ее тихо Суетин.
Она не ответила. Только подумав и уяснив смысл вопроса, она взглянула на стол
внимательнее и неуверенно протянула руку к старому плетеному ремню.
Анатолий Моисеенко медленно поднимался со стула, но Саломахин, стоявший позади
Печеркиной, усадил его жестом обратно, посоветовав женщине мягко:
— Вы присмотритесь, товарищ Печеркина. Торопиться не нужно.
— Да, этот,— обернулась она к нему.— Только откуда он взялся? Давно уж я не видела его
на Геннадии. Думала, потерялся...
— Не ошиблись? — подошел к ней Суетин.
— Его, Дмитрий Николаевич,— твердо повторила Печеркина.
Не выдержал Румянцев. Он порывисто вскочил со стула, повернулся к Печеркиной и,
увидев, что перепугал ее, ничего не мог сказать и только со всего маху хлопнул себя по бедрам.
— Ох-хо-хо!..— вырвалось у него.
25
Татьяна Печеркина была уверена, что в милицию ее вызвали по поводу домашнего
скандала мужа. Прошел уже год с того времени, а хлопоты с ним все не кончались. И только
осенью, когда в Соколовке было собрание, Суетин пообещал не доводить дело до суда. Как
потом говорил начальник участка Румянцев, пожалел закон ребятишек. С того и успокоилась.
А жизнь нежданно-негаданно вывернула на другое...
Перед Татьяной Печеркиной вновь промелькнули те короткие, но полные страшных тревог
дни. Если случайные свидетели запомнили только гостей Коляскиной, да кто где сидел и что
говорил, жена Геннадия знала и чувствовала больше.
В начале допроса она все еще была далека от мысли о беде: ведь все давно прошло и
миновало. Но разве могла она забыть тот день, когда, войдя в квартиру Коляскиной в
Шадринске, не зная еще, что произошло, но почувствовав, как замер и подобрался ее Геннадий,
сама она сжалась в комок от безотчетного страха: она-то лучше всех знала его характер.
Геннадий ничего не умел делать спокойно, не было для него конца работы, пока все не сделано,
не мог и перед вином отступиться, пока не выплескивались в стакан остатки, и спорить без
драки тоже не умел. А на этот раз с мужем стряслось еще худшее: Татьяна заметила, как
посветлели его глаза от холодного немого бешенства.
Все, что происходило потом, она видела совсем иным взглядом, чем другие.
Афанасий Мельник не понравился ей. Она наблюдала, с какой осторожностью он
присматривался к Геннадию, прежде чем сказать ему хоть одно слово. Как остерегался его,
словно ждал вместо ответа удара, и как потом ошибся, приняв внешнее спокойствие за
добродушие, не замечая, как темнеют на дне глаз Геннадия беспокойные дробины зрачков. А у
нее охватывало спину холодом.
Она раньше других почувствовала, как захлестнула Геннадия слепая ярость, когда, не
стесняясь никого, подвыпивший Мельник вспомнил его мать и что-то бывшее между ними. Она
не ошиблась тогда: кинулась на нож сама, не думая, что будет дальше...
Но самую большую тревогу поселила в ней Клавдия, которая после этого зауздала
Геннадия. Она не переставала говорить с ним, успевая и наливать рюмки, и попридержать от
пьяной болтовни Афанасия, и заставить петь других. А о чем говорили, Татьяна так и не
разобрала, и от этого все росла необъяснимая тревога...
Женщина не смыкала глаз и по дороге в Свердловск, окончательно сбитая с толку
неожиданным решением Клавдии ехать вместе со всеми, плохо понимала разговоры о железе и
шифере. Решилась только молча взглянуть на мужа, когда он ни словом не обмолвился после
решения Клавдии всем вместе переночевать в Соколовке...
В Соколовке успокоилась. Приехали поздно, в поселке одно за одним затухали окна.
Геннадий ушел домой к продавщице местного магазина, принес четыре поллитровки, а она
приготовила на скорую руку ужин, уставила стол разной солониной. Было хоть и не шибко
весело, а все по-порядочному. .
— Афанасий Мельник с Клавдией собирались уехать с Красного около семи часов, чтобы
успеть не к поздней электричке на Нижний Тагил,— рассказывала Татьяна.— Завели будильник,
поставили на пять часов, а сами — за стол. Я устала и пересела на кровать. Незаметно
задремала. Когда проснулась, увидела Геннадия возле печки, подкладывал дрова. Клавдия
сидела за столом, тыкала вилкой в капусту, видно только что выпила.
— А где Афанасий?—спросила я,
— Уехал,— сказала Клавдия.
— А ты?
— Раздумала. На улице холодина поднялась, а у меня пальто старое, стежь скаталась, вовсе