Купериада

Чья-то тень прикрыла Лёву от солнца. "Ну наконец-то", - подумал он и поднял голову. Однако это был отнюдь не Йавилановип. Перед ним возвышался, мерзко ухмыляясь, непонятно откуда взявшийся Мясник. Ни слова не говоря, налётчик принялся засучивать рукава. Несколько мгновений Лёва, как зачарованный, смотрел в кругленькие свинячьи очи, мутно-жёлтые глубины которых отродясь не посетила ни одна членораздельная мысль. Наконец он с трудом отвёл взгляд и на четвереньках рванулся в проулок, распрямляясь на бегу. Низкий старт дал ему необходимое преимущество, и грузноватый Мясник, не ожидавший от своей жертвы подобной прыти, сразу же начал отставать. Но, не отличаясь особой стремительностью, громила был всё же весьма вынослив, и ещё очень долго грохотали за спиной в некотором отдалении его шаги, и выси оглашали скудоумные проклятия и многочисленные угрозы. Вначале Лёва старался запомнить маршрут, по которому всемогущие сестры - Судьба и Опасность - уводили его от гостеприимного жилища Йавилановипов, но вскоре он оставил бесполезные попытки, и дома по краям дороги слились в сплошную грязно-серую стену приоткрытого сверху туннеля в неизвестность. Однако и силы Мясника, подточенные нездоровым и аморальным образом бытия, оказались не беспредельны, и Смерть, последний раз взвыв в огорчении, отстала.

Лёва огляделся. Он стоял посреди округлой площади, от которой радиально отходило десятка полтора улиц. Судя по виду зданий, захламленности мостовой, отсутствию машин у подъездов и общей атмосфере неприязни, неуютности и недоброжелательности - он все еще находился в пределах Чёрных Трущоб. Прямо перед ним обзор загораживал здоровенный серый в крапинку гранитный постамент. Его попирала копытами конная статуя Авраама Линкольна. Знаменитая козлиная бородка воинственно топорщилась. В одной руке отец американской демократии держал великолепный пистолет системы Лепажа - видимо, для защиты от грядущих Бунов. В другой его руке находился полуразвёрнутый свиток - скорее всего, текст Конституции. Третьей рукой Линкольн сжимал поводья. Куперовский протёр глаза. Да, у памятника было шесть ног - считая лошадиные - и три руки. Очень удобно, подумал Лёва, хотя и несколько странно. Макушку великого президента венчала высокая цилиндрообразная корона с широкими полями. В общем-то, привычный образ не был нарушен. Лёва с непроизвольным вздохом вспомнил по ассоциации пятидолларовые банкноты, которых у него сейчас, увы, не было, покачал головой, обошёл постамент и двинулся дальше, тщательно выбрав ту улочку, на которую в данный момент глядели его глаза. Похоже, раньше здесь обитали выходцы из Поднебесной, вся мостовая была усеяна обрывками плакатов, призывающих любить, разводить и - особенно - есть собак. "Господи! - испугался Лёва. - Никак я и по-китайски могу". Он мигнул, пригляделся: нет, реклама, к счастью, была на английском. Улица неожиданно кончилась, оборвавшись в мощённый булыжником пустырь, как в пропасть. В самом широком месте устья вздыбил коня уже знакомый каменный Авраам. Лёва сообразил, что обманная стрит оказалась замкнутой в кольцо, перебежал круг пустоты и оказался на широком тёмном прямом проспекте. Само его наличие в Трущобах было странностью, но и дома тут стояли удивительные. Один, помнится, представлял собой парусник с тремя мачтами и бушпритом. Другой напоминал гигантское пресс-папье. Третий был с любовью исполнен в виде гигантской группы фекалий. Четвертый являлся гигантским бюстом Томаса Джефферсона, пятый - обнаженной статуей сотворившего его архитектора. В свое время эта улица решением мэрии была отведена для экспериментов молодым градостроителям, которые после многочасовых споров просто поделили подопытную территорию на участки и принялись творить. В результате одно здание здесь не было похоже на другое, как и ни одно не напоминало человеческое жильё. Сначала сюда поселили бездомную богему, этих волшебников слова, кисти, танца и непристойного жеста. Начались убийства, самоубийства, пьянки, сексуальные оргии с вовлечением несовершеннолетних и служителей порядка. К концу четвёртого месяца вся оставшаяся в живых богема разбежалась. На её место определили других нуждающихся - добропорядочных бездомных обладателей "грин кард" и прав на социальные пособия. Однако опыт по разведению мирных обывателей в неприспособленных для них ареалах закончился неврозами, психозами, опять-таки суицидом и резкой вспышкой рождаемости - видимо, со страху. Кроме того, в районе двухсотквартирного фаллоса объявился сексуальный маньяк с топором, питавшийся вымоченными в уксусе левыми ушами смуглых скуластых девушек по имени Джейн, одетых до встречи с ним в мини-юбки и черные колготки. В общем, эти тоже не смогли здесь остаться надолго. Потом каких только иммигрантов ни селили в проклятых строениях: русских, индийцев, японцев, цыган, татар, мексиканцев, китайцев - дольше года не продержался никто. В конце концов на эту улицу махнули рукой, её поглотили Трущобы, но и посейчас здесь обитают лишь привидения, причем даже у призраков в этом месте появляются мигрень, боли в давно истлевших суставах и общая слабость. Проспект был абсолютно пуст, и в сём космическом вакууме один Куперовский упорно шёл вдаль. Ему очень хотелось найти дом Джона, единственного друга в суровой стране Америке. Несмотря на видимую прямизну, проспект снова вынес Лёву на круглую площадь к троерукому президенту. Лёва опять выбрал направление и вновь вышел к конскому пьедесталу. И ещё раз, и ещё, и снова, и снова... Тогда Куперовский, не разбирая пути, рванул дворами, выкатился в какой-то переулок, который, петляя, вливался в просторную залитую солнцем улицу явно нетрущобного вида. По ней меж деревьев и кустов прогуливались весёлые свободные люди в нарядных платьях и мягко катились длинные удобные автомобили. Увы, дорогу наглухо перегораживал до тошноты знакомый четырежды проклятый осточертевший Линкольн, и всю эту красоту можно было разглядеть лишь в узкие щёлки между подножием и стенами ближайших зданий. Лёва понял, что ему никогда уже не прорваться ни к Йавилановипам, ни из Трущоб, что он навечно обречён скитаться здесь. Он пошатнулся, силы оставили его, он опустился на мостовую у пьедестала и заплакал. Постепенно он забылся, и в затмении сознания ему чудилось, что усталый задумчивый Линкольн слез с лошади, поднял его на руки, легко взлетел обратно в седло и с Лёвой на руках, бросив и пистолет, и свиток, поехал куда-то. Куперовского покачивало, как на волнах, и мудрый добрый президент кивал головой, и всё кружилось, кружилось, кружилось в танце...

... - Ну просыпайся же, сынок, просыпайся!

Лёва с трудом открыл глаза. Пожилой негр, разбудивший его, удовлетворённой улыбкой констатировал счастливое завершение трудов своих.

- Где я?

- В ночлежке, конечно, где ж еще.

- Мне снилось, что меня принёс Авраам Линкольн.

- Так ведь и всех нас сюда приносит - не одно, так другое; а в общем - Судьба. Видишь, сколько здесь народу? И попадаются очень странные типы.

Лёва огляделся. Публики, интернациональной бело-жёлто-красно-чёрной расцветки, действительно было предостаточно. Во всяком случае, свободных мест глаз не обнаруживал. Интересно, как для него-то отыскалась коечка?

- Нет, сынок, это ты с непривычки найти кроватку не можешь. Если надо - сюда ещё столько же поместится. Особенно много зимой приходит. Большинство, конечно, малость окрепнут, подкормятся, да и дальше себе поплыли, а иные и совсем остаются. Я здесь уже третий год. Кстати, ты кого поминал? Линкольна? Тогда я понял, это ты, наверное, на творения Зодчего натыкался. Глянь вон на ту полку, в углу. Видишь забулдыгу в дырявом носке? Он и есть. А Зодчий - кличка его. У нас у многих клички вместо имен, так удобнее. Сразу ясно, с кем дело имеешь. Как тебя будем звать?

- Марсианином, - не придумав ничего лучшего, брякнул Лёва.

- Так, значит, и окрестим. Выходит, ты с Зодчим из одной компании, только он на Линкольне сдвинулся. Поклялся на свои деньги покупать камень, высекать монументы президенту Аврааму и расставлять по всему Нью-Йорку. Говорит, ему так ангел приказал. В целях создания положительного примера и выжигания скверны в душах. Между прочим, многого он уже достиг - в смысле украшения города статуями, конечно, не в смысле выжигания. Так что со скверной, я думаю, всё по-прежнему - колосится и плодоносит. В общем, он молодец, очень трудолюбивый и безопасный, если, конечно, Линкольна не задевать. Ну, и ещё прохожие по вечерам свежепоставленных скульптур пугаются. А ты, выходит, с Марса?