Страница 66 из 132
Во-вторых, он, как никто другой, умел сплотить между собой людей искусства разных профилей: литераторов, художников, композиторов, актеров. Стараниями Лебедя все они были завсегдатаями Дома Блакитного. И действительно жили общими творческими интересами.
К тому же в те годы и вообще не было такой разобщенности между художниками разных областей искусства, как сейчас. Не знаю, каковы тому причины и насколько они уважительны.
А может быть, и вовсе нет уважительных причин, просто должен найтись другой Лебедь — раз этого уже нет в живых?..
"Укрночлежка" существовала в Москве — сперва в Гранатном переулке (дом, кажется, шесть или восемь), потом — на улице Фурманова, в Доме писателей, номера квартиры не помню.
"Укрночлежкой" прозвал квартиру Павла Болеславовича Зенькевича его и наш добрый приятель — венгерский писатель Мате Залка.
Павел Болеславович Зенькевич был переводчиком, переводил с украинского на русский. Он переводил Яновского, Головко, Яковенко, меня, Кулиша, Микитенко. Последнее особенно пикантно, так как Кулиш и Микитенко были вечными соперниками на поприще драматургии, не идущими ни на какие компромиссы с противником в своих литературных принципах, вождями двух враждующих литературных организаций — "Вапліте" и ВУСППа. А Павел Болеславович — человек никак не беспринципный, ни в коем случае не переводчик-ремесленник, каких теперь развелось множество, а переводчик творческий: он переводил только те книги, которые ему приходились по вкусу, — Павел Болеславович был истинным другом обоих, и Кулиша, и Микитенко.
Так вот, и Микитенко, и Кулиша переводил, а это означает — и пробивал им дорогу в русский театр один и тот же человек, — и интересно, что оба они, и Кулиш, и Микитенко, приезжая в Москву, находили приют, заботу, ночлег под одной крышей — в тесной квартирке Зенькевича: в Гранатном он занимал две небольшие комнаты, позднее, на улице Фурманова, — три.
Интересно, вообще говоря, случается в жизни: Павел Болеславович переводил с украинского на русский, а сам по национальности поляк. Удивительное это было сочетание: поляк-литератор Зенькевич был искренним другом и украинцев, и русских, любил и досконально знал и украинскую, и русскую литературу, великолепно владел и украинским, и русским языком.
А переводчиком Павел Болеславович был несравненным, — вот уже три десятка лет прошло с тех пор, а такого переводчика нет: знаток обоих языков, тонкий художник, добросовестный и принципиальный мастер своего дела.
Высокий уровень тонкого проникновения в оригинал и талантливое его воссоздание отличают все переводы Павла Болеславовича; Кулиша, Яновского, Яковенко, Микитенко…
Но дело в том, что не просто переводчиком, пускай и превосходным, и не только гостеприимным другом украинских литераторов был Зенькевич. Зенькевич был, если можно так выразиться, "мостом" между украинской и русской литературой. Ведь деятельность его началась в двадцатые годы, почти в самом начале советской литературной жизни, когда реальные связи между русскими и украинскими советскими литераторами еще не успели завязаться, и это он, Зенькевич, был одним из тех, кто эту связь зачинал, пестовал и ширил. Зенькевич, занимаясь переводом, стал своего рода организатором межнационального литературного процесса и дружбы разноязычных литератур и искусств.
Как это выглядело на практике?
Поясню на собственном примере.
Я написал роман "По ту сторону сердца". Павлу Болеславовичу роман понравился, и он его перевел. Перевел и добился, чтоб его включили в план издательства в Москве. Роман в русском переводе вышел. Но на этом Павел Болеславович не успокоился. В прошлом театральный деятель, он пришел к выводу, что "По ту сторону сердца" — вещь драматургическая, что ее сюжет хорошо "ложится" в пьесу, что образы романа поддаются сценическому воплощению, и он стал уговаривать меня написать пьесу. Я упирался: театр, после пяти лет работы в нем когда-то, я люто возненавидел, и писать пьесы меня нисколько не прельщало. Но Павел Болеславович был настойчив и, раз что-нибудь решив, не отступал: он начал обходный маневр. Нашел режиссера, которому, по его мнению, близки художественные приемы Смолича, — Федора Николаевича Каверина, дал ему роман (в своем переводе) и уговорил прочитать. Каверин прочитал (воображаю, как П. Б. на него "жал", пока добился этого) — роман ему тоже пришелся по сердцу: он представил себе его на театральных подмостках, "увидел" в сценическом воплощении. Тогда Павел Болеславович дал ему и украинский оригинал, заверив, что в переводе многие краски утеряны. Каверин — русский, москвич, не знавший ни одного украинского слова, — с помощью словаря и самого Павла Болеславовича прочел и украинский текст. Действительно, роман захватил его еще больше. И теперь они насели на меня вдвоем: они писали мне письма, посылали телеграммы, вызывали по междугородному телефону и уж, конечно, не давали проходу во время моего пребывания в Москве.
Только чтоб "отделаться" от них — от моего старого друга Павла Болеславовича и нового — Федора Николаевича, — я сдал позиции и согласился…
Правда, "купило" меня еще и то, что, как и предвидел Зенькевич, у нас с Кавериным были в области театрального искусства совершенно одинаковые вкусы, и на театр мы смотрели как бы одними глазами. А главное, заинтересовавшись этим моим романом, Каверин решил познакомиться и с другими моими вещами и все перечитал — в украинском оригинале: москвич Каверин, который до этого ни разу в жизни и на Украине не был, изучил специально украинский язык и отныне украинские книги читал только в оригинале.
Это меня покорило, очаровало и в конце концов обязало: должен же я был за это хоть чем-нибудь отблагодарить?
И пьесу я написал.
А Федор Николаевич Каверни ее здорово поставил в своем театре.
Спектакль шел с большим успехом у зрителя — семьдесят пять "аншлагов" подряд! — Павел Болеславович и Федор Николаевич торжествовали. Однако пьесу ждала печальная судьба: после семьдесят шестого спектакля ее перестали показывать.
Но шут с ней — не жаль мне пьесы: я обрел такого друга, как Федор Николаевич Каверин!
Он еще раз "оказал на меня давление" и заставил написать пьесу. Это было в дни войны, и пьеса называлась: "Причал "Малютка" — о партизанских делах в оккупированной румынами Одессе.
Не много я знал людей таких душевных, как Федор Николаевич Каверин.
Вот разве что Павел Болеславович Зенькевич.
Если б не Павел Болеславович Зенькевич, кто знает, увидели бы свет русские переводы произведений Яновского. Ведь в те годы Яновский числился среди особенно сурово гонимых попутчиков: ВУСПП не допускал его произведений и до украинского читателя и уж, само собой, не хотел пропустить на широкую всесоюзную арену. Это Павел Болеславович Зенькевич "воевал" в Москве за издание первых переводов Яновского на русском языке, это по переводам Павла Болеславовича творчество Яновского стало известно русскому читателю, и — что было в те годы особенно важно! — русским критикам и деятелям всесоюзной литературы: произведения Яновского появились в русских изданиях, о них "кто-то" из московских критиков "что-то" сказал — сразу перестраховщики на Украине, в Реперткоме и в издательствах облегченно вздохнули; пришлось пожать плечами и руководителям ВУСППа. Яновского, поругивая, начали печатать и на Украине…
И еще: если б не Зенькевич, я совсем не уверен, что русский зритель увидел бы на сцене русских театров пьесы Кулиша. Это Павел Болеславович "пробивал" Кулиша в Союзном реперткоме, в Наркомпросе РСФСР и в московских издательствах; это он "клал пьесы на стол" Таирову в Камерном театре. А "Патетическую сонату" (которая так и не попала на сцену украинского театра!) Таиров поставил тогда, когда пьесы Кулиша вообще уже не шли на Украине и даже само имя Кулиша в устах вуспповских заправил звучало как синоним крамолы.