Морской узелок. Рассказы

Старик бросил в лодку несколько пустых мучных мешков, котомку с хлебом, бечевку, распашных два весла и кормовое — лопату. Потом в лодку по лесенке спустились Пармен Иванович и Максим.

Ждан оттолкнул бударку багром. Лодка поплыла. На весла сел старик, одетый в овчинный зипун, на ногах обрезки-башмаки.

— Счастливо! — сказал вполголоса Ждан вслед лодке.

— Счастливо оставаться, — ответил тоже тихо Пармен Иванович, сняв картуз.

Он держал лодку прямо через воложку к песку. Через полчаса бударка, шаркнув по песку днищем, тихо ткнулась в темный берег.

Пармен Иванович ступил в воду, потянул лодку на песок и подозвал к себе Максима. Обняв мальчика, он сказал ему:

— Так вот, сынок, какое у нас с тобой предприятие.

Он объяснил мальчику, что вооруженные суда интервентов стоят, как усмотрели летчики, выше «Сорока братьев» и готовы идти вниз одновременно с наступлением белых по обоим берегам.

Пониже «Сорока братьев» враги ставят на всякий случай ловушку — мины под водой, оставив для себя отмеченный проход на случай отступления. А Ждан решил пройти через это место вверх, спрятать «Ермака» где-нибудь в узком лесном ерике[5] меж «Сорока братьев» и потом, когда флот противника пройдет, ударить ему в тыл в решительный час боя.

Выследить места минных заграждений и провести потом свободным от мин проходом среди ночи мог только один Пармен Иванович.

— Вот мы с гобой теперь есть вроде «мешочников» и идем бечевой из Пристанного за хлебом. Понял? Ты, как и есть, Максим, а я Пармен Иванович. Больше ничего. Разматывай бечеву через плечо и айда — тяни лодку лямкой.

Максим размотал бечеву, завязал широкой петлей на конце и перекинул лямку через плечо. Пармен Иванович оттолкнулся и сел править кормовым веслом. Максиму не впервой тянуть лодку бечевой — сначала это всегда кажется легко. Максим местами даже пробовал бежать, но песок скрипуче отступал под ногой, а потом начался ярок с кустами, из обрыва торчали корни и подмытые водой деревья. Мальчику приходилось то и дело перекидывать бечеву через ветки, выпутывать ее из задевов[6] и самому то перебираться через корни, то взбираться по крутой тропочке вверх, обваливая с краев в воду комья глины, то спускаться к самой воде и идти по лаковому заплесу, увязая в иле.

Стало рассветать. Максим выбивался из сил. Но Пармен Иванович ни разу не пожалел его, не подбодрил словом, а только тихим голосом советовал иногда, помогая распутывать бечеву, — ему с лодки виднее.

Ярок кончился, и было совсем уже светло, когда начался снова чуть прияристый песок; здесь стрежень течения жался к берегу и вода катилась быстрее. Бечева напряглась струной, и Максим с натруженным веревкой плечом медленно переступал ногами, едва не падая от изнеможения. Пармен Иванович крикнул:

— Довольно, сынок! Стой!

Он подгреб к берегу и вытянул на песок бударку. Максим смотал мокрую и жесткую от песка бечеву.

— Пойдем-ка, сынок. Авось лодку никто не тронет…

Старик пошел через песок к тальниковой гриве. Видно, он знал эти места, потому что шел очень уверенно, раздвигая прутья тальника руками. Мальчик шел за ним неотступно, спотыкаясь об острые пеньки прошлогодней рубки. За тальниковой гривой открылся широкий луг, весь в белых цветах иван-чая. Ноги и штаны старика и мальчика на лугу сразу промокли от холодной росы. В траве кричали дергачи-коростели. За лугом снова грива, поросшая кудрявыми, ветвистыми вязами. Дед встал на четвереньки и пополз под кусты, мальчик — за ним. Под кустами было полно белых ландышей; от их скопленного за ночь запаха у мальчика закружилась голова.

Пармен Иванович остановился, подманил к себе Максима и, раздвинув ветки карагача, сказал: «Смотри». Мальчик взглянул и увидел, что тут же за кустами обрыв. Волга, пенясь и вздуваясь, подмывает яр. Поперек Волги видно несколько лодок, пароходы, моторные катера…

— Видишь, ставят мины.

Старик долго всматривался в речную гладь и берега.

— Смотри, вон посредине поставлены красный и белый бакены.[7] Меж ними и есть проход. Когда они кончат ставить мины, то бакены уберут. Ты помни, где они стоят: если меня убьют… парнишка ты смышленый. Видишь, вон они на той стороне дерево срубили — это они для себя знак оставили, чтобы потом самим не нарваться.

Старик искал на берегах и объяснял Максиму другие приметы, по которым можно потом определить, где стояли красный и белый бакены, отмечая безопасный проход среди мин.

Окинув еще раз Волгу насупленным взором, Пармен Иванович сказал:

— Айда назад!

Шли они опять той же дорогой и по своему следу — помятой на лугу травой, потом тальником. Выходя из тальников, Пармен Иванович вдруг сразу остановился и схватил Максима за руку. На берегу около их лодки ходил взад и вперед солдат в обмотках, френче, круглой маленькой шапочке, с закинутой через плечо винтовкой. Прятаться было бесполезно. Дед не спеша пошел к лодке; за ним, прячась за его спиной, шел Максим. Солдат остановился, скинул с плеча ружье, взял его наизготовку и ждал, когда старик и мальчик подойдут.

— Стой! — сказал он, когда Пармен Иванович и мальчик подходили к лодке.

Старик злобно выругался крепким словом и ответил:

— Стой сам, собачий сын, а нам стоять некогда!

— Стой! Буду стрелять! Кто такой? Куда? Зачем?

Пармен Иванович, ругая последними словами и красных и белых, объяснил, что они едут за мукой. Жена и дети умирают с голоду. «Чтоб вам всем сдохнуть самим!»

Солдат, нахмурясь, слушал долгую, яростную болтовню деда, поглядывал на Максима, который плакал, дрожа от страха. Солдат поверил, что они едут искать хлеба, и отрывисто сказал, указывая вверх:

— Туда нельзя. Ехать обратно. Туда!

Пармен Иванович живо столкнул бударку в воду, подсадил пинком Максима и, все ругаясь и крича, повернул лодку вниз по течению. Солдата, видно, рассердила ругань деда, он поднял винтовку, приложился и направил на лодку. Старик сразу смолк, чтобы показать испуг, и тихо пробормотал:

— Дурень!

Он греб быстро и сильно, выплескивая весла из воды, и при каждом ударе лодка словно прыгала вперед.

За поворотом не стало видно солдата. Дед бросил весла, снял картуз и перекрестился.

— Умный у нас командир, что тебя велел взять. Вид у тебя, Максимка, настоящий голодающий. И плакал ты натурально. Молодчина!

— Я испугался, дедушка.

— Зачем испугался? Пугаться ничего не надо.

…К полудню они вернулись на «Ермак». Ждан встревожился рассказом деда про солдата, но все же остался при прежнем решении прорваться вверх. Надо только переждать еще сутки.

Беда

К вечеру другого дня радио на «Ермаке» стало принимать частые и ясные, но сбивчивые разговоры. Они мешали принимать свои телеграммы. Ждан понял из этого, что сверху к «Сорока братьям» подходят речные силы белых. Он собрал команду и разъяснил ей, что задумал сделать. Его выслушали молча, не задавали праздных вопросов и, выслушав, разошлись по местам.

День был пасмурный. После полудня начался частый холодный дождь и затянул дали серой, туманной дымкой. Погода была хороша: ночь будет темная, и «Ермаку» удастся проскользнуть мимо минного поля, где, наверное, у обоих берегов дежурят моторные лодки противника…

Когда стемнело, «Ермак» снялся с якоря, спустился к устью воложки и, обогнув песчаную косу, быстро пошел вверх.

Пармен Иванович отослал своего подручного вниз и велел позвать Максима, надеясь, что если ему изменят глаза, то поможет зоркая память мальчика. В машину было приказано нагнать пару до предела, погасить форсунки,[8] остановить пародинамо, чтобы ни гул пламени в топках, ни стук электрической машины, ни свист пара, ни запах дыма не могли выдать «Ермака».

Ждан запретил курить и громко разговаривать. Команду в трюм он передавал из рубки не по телеграфу, а тихо в рупор, чтобы не услыхали звонков. У пушек за бортом и пулеметов наверху лежали в дождевиках артиллеристы. Дождь не переставал.