Лавровы

— Ты был совсем глупый, самых простых вещей не понимал, тебя смешно было слушать...

Но Лиза так и не рассказала, как повернулось к нему ее сердце, когда она увидела его в госпитале после гибели Мариши. Тогда она сказала себе, что не оставит его ни за что.

Борис вставал в восемь часов утра и к девяти отправлялся на службу. Ежедневно с двенадцати до четырех он в качестве секретаря Клешнева принимал в Совете посетителей. К нему выстраивалась очередь, как за хлебом. На прием часто являлись люди с такими делами, которые совершенно его не касались, и ему не верили, когда он говорил:

— Это от меня не зависит.

Добравшись до него, каждый посетитель стремился рассказать ему всю свою жизнь, чтобы получше обосновать ту или иную просьбу. Женщины, рассказывая ему свое дело, часто взглядывали на него, как Тереза в цукерне и дамочка в финском санатории. Борис старался быть вежливым: внимательно выслушивал каждого и обстоятельно отвечал. К нему стали приходить уже не по делу, а просто так — посоветоваться. Ему приходилось выслушивать немало чепухи. Вот сегодня, например, какой-то тайный советник явился с просьбой о восстановлении в чине. Он так и сказал:

— Вам это ничего не стоит сделать, а мне это очень важно.

Некий администратор требовал, чтобы имущество всех находящихся в районе музеев было роздано рабочим.

— Там картинки висят без дела и мебели много. Государству — одни убытки. А рабочие — хозяева жизни.

Балетная актриса принесла билет в театр и просила вернуть ей реквизированный сейф. Она сидела долго, и глаза ее откровенно соглашались на все, чего только пожелает Борис.

Клешнев проходил в свой кабинет как раз тогда, когда Борис говорил с актрисой. Он ненадолго задержался в приемной, прислушиваясь к разговору, а в конце дня позвал к себе Бориса.

— Ты что мне тут устраиваешь? — спросил он.

— Нельзя же гнать в шею, — возразил Борис. Он сразу понял, что имеет в виду Клешнев. — Эта актриса пришла за сейфом. Все равно она его не получит. Но надо, чтоб человек понял, почему, и не озлобился бы. Ведь люди часто многого не понимают.

— Когда дело доходит до сейфов, то тут непонимание становится особенно упорным, — мрачно сказал Клешнев.

Борис видел, что Клешнев чем-то расстроен.

Они помолчали.

— Раскрыт сволочной заговор, — негромко произнес Клешнев. — Завтра будет в газетах. Между прочим, одним из участников оказался наш старый знакомый, Григорий Жилкин. Объявился откуда-то с юга под чужой фамилией. — Он опять помолчал, похаживая по кабинету, потом остановился и так же негромко спросил Бориса: — Ведь ты еще до Октября порвал с ним?..

В обеденный перерыв Борис отправился на Конюшенную улицу, где когда-то жил с матерью, отцом и братом. В помещении ресторана «Медведь», одного из лучших ресторанов Петербурга, теперь была столовая, к которой прикрепили Бориса.

Он вошел в подъезд. В огромных залах — тишина, хотя людей много.

В молчании люди занимались самым важным делом в жизни: они ели.

Стояли в очереди за посудой. Потом в очереди за супом. Норовили съесть по две, а то и по три тарелки горохового супа. Кроме супа, на обед не полагалось ничего.

Борис, получив суп, сел за один из столиков. Он был в военной шинели и папахе. Светлые волосы вились по его щекам и подбородку. Отодвинув папаху на темя, он, склонившись над тарелкой, ел медленно, оглядываясь вокруг и останавливая взгляд то на одном, то на другом едоке.

К нему осторожно придвинулся мужчина в меховой шапке и без пальто, с деревянной ложкой в руке. Лицо у мужчины беспорядочно заросло жесткими густыми волосами. И казалось: все тело его, скрытое лохмотьями блузы и широченных штанов, должно быть тоже волосатое и грязное.

— Разрешите докушать, — очень вежливо попросил он Бориса.

Тот не понял. Волосатый мужчина произнес отчетливей:

— Разрешите докушать? У вас осталось...

— А! — отвечал Борис. — Пожалуйста, пожалуйста!

Мужчина торопливо схватил тарелку и стал есть, облизываясь и причмокивая. Он наслаждался. Потом он вздохнул удовлетворенно, поставил тарелку обратно на стол и промолвил:

— Большое вам благодарю.

Прибавил неожиданно:

— Молодцы большевики! Как людей держат!

А Борису вспомнилась вдруг цукерня, где некогда встретился он с Терезой. Где теперь Тереза? Наверно, так же как и раньше, подает кофе и шоколад в цукерне в Острове, Ломжинской губернии. Только Ломжинской губернии уже нет теперь, а Тереза, наверное, давно забыла о Борисе, случайном русском солдате.

Борис вышел из столовой и зашагал по знакомым улицам. Он шел по ним, как по коридорам своего родного дома. Он всей душой любил Петроград и с болью глядел на облупившиеся здания, на давно не зажигавшиеся фонари, на рельсы, отвыкшие от трамвайных колес, на развороченные мостовые... Борис старался не думать о Григории Жилкине. Но мысль то и дело возвращалась к раскрытому заговору. А старик Жилкин? Ведь не может быть, чтобы... И тут Надя вспомнилась ему. Где она? И знает ли?..

Сидя за столом в приемной и разговаривая с посетителями, он не мог отогнать от себя мысль о Жилкиных, и какое-то стеснение в груди мучило его.

Часам к девяти Борис пошел к Клешневу с докладом. Клешнев сидел, откинувшись на спинку стула и устремив неподвижный взгляд вперед. Увидев Бориса, он сказал без всякой подготовки:

— Старик невиновен. Мне только что дали точную справку. Надя, конечно, тоже ни при чем.

Борис промолчал. Но дышать стало легче.

— Мне не по себе было, пока не узнал в точности, — продолжал Клешнев. Голос его звучал глуховато. — Трудные бывают минуты. Ну что у тебя там? — уже другим тоном сказал он, придвигаясь к столу.

XLIII

Клешнев явился к Жилкину на следующий день вечером. Дверь ему отворила Клара Андреевна. Как всегда в свободные от лекций часы, Жилкин лежал в кабинете на кожаном диване. В руках у него был томик Чехова. Жилкин, чтобы спасти себя от ненужных мыслей, перечитывал подряд все книги своей библиотеки.

Увидев в дверях кабинета своего старого друга, этнограф поднял голову с подушки и сел. На лице его появилось настороженное выражение, словно он понял, почему Клешнев пришел к нему именно сегодня.

— Здравствуйте, — заговорил Клешнев. — Редко удается заглянуть к вам. Вы человек занятой, да и меня дела держат...

Жилкин тяжело поднялся с дивана, предложил: «Садитесь, пожалуйста», — постоял молча, помигал глазами и вдруг, не говоря ни слова, пошел из кабинета. Клешнев глядел ему в спину, и ему жалко стало старика.

Жилкин сам не знал, куда и зачем идет.

В столовой он столкнулся с Кларой Андреевной, опять растерянно помигал глазами и сообщил:

— Там у меня Клешнев. Чаю, может быть...

— Этот Клешнев! — возмущенно воскликнула Клара Андреевна и направилась в кухню. — Этот Клешнев! — повторила она.

Жилкин вернулся в кабинет.

— Сейчас будет чай, — сказал он.

— Спасибо, мне чаю не хочется.

Жилкин не обратил на эти слова никакого внимания.

— Давно мы с вами не играли в шахматы, — опять заговорил Клешнев.

Жилкин развел руками, слегка приподняв широкие плечи, — знакомый Клешневу жест, относившийся, однако, явно не к словам Клешнева, а к тому, о чем думал сам Жилкин.

Клара Андреевна кипятила воду на примусе и вдруг сообразила, что Клешнев должен знать все о Борисе. Она заторопилась в кабинет, вошла и, не поздоровавшись, обратилась к Клешневу:

— Скажите, где Борис? Я его мать. Вы работаете с Борисом? Вы его знаете?

— Как же, знаю.

Клара Андреевна, вытягивая пенсне из-за спины, чтобы хорошенько разглядеть Клешнева, спрашивала:

— Он жив? Он здоров? Ради бога, где он?

— Он тут, в Петрограде, — отвечал Клешнев.

Клара Андреевна всплеснула руками и заплакала.

— Боренька! Он тут! И не знает, что мать ночей не спит, думает о нем! Вернулся!

Клешнев дал ей свой домашний адрес — Борис жил у него.