Страница 71 из 123
Приближалось 15-е сентября, день коронации, обычно празднуемый в России с большим торжеством. Он был особенно знаменателей в этот год, когда население, приведенное в отчаяние гибелью Москвы, нуждалось в ободрении. Уговорили государя на этот раз не ехать по городу на коне, а проследовать в собор в карете вместе с императрицами. Тут в первый и последний раз в жизни он уступил совету осторожной предусмотрительности; но поэтому можно судить, как велики были опасения. Мы ехали шагом в каретах о многих стеклах, окруженные несметной и мрачно-молчаливой толпою. Взволнованные лица, на нас смотревшие, имели вовсе не праздничное выражение. Никогда в жизни не забуду тех минут, когда мы вступали, следуя посреди толпы, ни единым возгласом не заявлявшей своего присутствия. Можно было слышать наши шаги, а я была убеждена, что достаточно было малейшей искры, чтобы все кругом воспламенилось. Я взглянула на Государя, поняла, что происходило в его душе, и мне показалось, что колена подо мною подгибаются...
Эделинг
ОБОЗ
С горшками шел обоз,
И надобно с крутой горы спускаться.
Вот, на горе других оставя дожидаться,
Хозяин стал сводить легонько первый воз.
Конь добрый на крестце почти его понес,
Катиться возу не давая:
А лошадь сверху молодая
Ругает беднаго коня за каждый шаг:
«Ай, конь хваленый, то-то диво!
Смотрите: лепится как рак;
Вот чуть не зацепил за камень. Косо! криво!
Смелее! Вот толчок опять!
А тут бы влево лишь принять.
Какой осел! добро бы было в гору
Или в ночную пору,
А то и под гору, и днем!
Смотреть, так выйдешь из терпенья!
Уж воду бы таскал, коль нет в тебе уменья!
Гляди-тко нас, как мы махнем!
Не бойсь, минуты не потратим
И возик свой мы не свезем, а скатим!»
Тут, выгнувши хребет н нонатужа грудь,
Тронулася лошадка с возом в путь;
Но только под гору она перевалилась,
Воз начал напирать, телега раскатилась:
Коня толкает взад, коня кидает вбок,
Пустился конь со всех четырех ног
На славу;
По камням, рытвинам пошли толчки,
Скачки,
Левей, левей — и с возом — бух в канаву!
Прощай, хозяйские горшки!
Как в людях многие имеют слабость ту же:
________
Все кажется в другом ошибкой нам;
И примешься за дело сам,
Так напроказишь вдвое хуже.
И. Крылов
***
Чтобы открыть себе дорогу через южную Россию, надо было сначала разбить Кутузова. Даже в случае победы приходилось рассчитывать, — не говоря уже об убитых, — на 10 000 раненых, которые еще больше перегрузили бы французские госпитали. На Калужской дороге Кутузов расположился лагерем у Тарутина. Он заключил с Мюратом нечто вроде молчаливого перемирия, но нарушил его сражением при Винкове; здесь сильно досталось Себастиани, который был спасен только прибытием Мюрата. Этот инцидент заставил Наполеона решиться, тем более, что при первых холодах он понял, как опасно дольше задерживаться в Москве. Наполеон одновременно готовился к отбытию и к сражению. Приказав поместить всех своих раненых в Воспитательный дом — вверив их, таким образом, покровительству генерала Тутолмина и великодушию русских, — он вместе с тем принял меры, которые должны были до крайности разозлить русских. Так, он велел снять крест с колокольни Ивана Великого и поручил оставленному в Москве Мортье взорвать храмы и дворцы Кремля. Кремлевские башни дали трещины, а дворец Екатерины был почти совершенно разрушен; в отместку за это при возвращении русских было перебито 4000 раненых французов.
19 октября армия, еще насчитывавшая 100 000 человек, выступила из Москвы в следующем порядке: во главе шел вице-король Евгений, затем корпуса Даву и Нея, наконец Наполеон и императорская гвардия. Корпуса Мюрата и Понятовского уже были в соприкосновении с врагом.
В провинции
Всю осень, по крайней мере, у нас в Пензе, в самых мелочах старались высказывать патриотизм. Дамы отказались от французского языка. Пожертвование жестокое! А вышло на поверку, что по-русски говорить им легче, что на нашем языке изъясняются они лучше, и что он весьма способен к употреблению в гостиных. Многие из них, почти все, оделись в сарафаны, надели кокошники и повязки; поглядевшись в зеркало, нашли, что наряд сей к ним очень пристал, и не скоро с ним расстались. Что касается до нас, мужчин, то, во-первых, члены комитета, в коем я находился, яко принадлежащие некоторым образом к ополчению, получили право, подобно ему, одеться в серые кафтаны и привесить себе саблю; одних эполет им дано не было. Губернатор не мог упустить случая пощеголять новым костюмом: он нарядился, не знаю, с чьего дозволения, также в казацкое платье, только темно-зеленого цвета с светло-зеленою выпушкой. Из губернских чиновников и дворян все те, которые желали ему угодить, последовали его примеру. Слуг своих одел он также по-казацки, и двое из них, вооруженные пиками, ездили верхом перед его каретой.
В столь смутное время, где было собираться большому обществу? Кому была охота делать званые вечера? Однако же туземные и проезжие, на столь небольшом пространстве скопившиеся, скоро ознакомились и, чтобы разделить горе свое, а иногда и забыть о нем, часто запросто навещали друг друга и ездили из дома в дом; и оттого везде можно было найти толпы людей.
Ф. Вигель
***
По донесению Тверского гражданского губернатора Кологривова ген.-губернатору Тверской, Новгородской и Ярославской губерний от 19 сентября 1812 года.
В Волоколамском уезде, оставшемся без начальственного надзора, некоторых помещиков и экономические крестьяне Никольской волости, обольщенные вредными внушениями неприятеля, вышли из повиновения своим помещикам, приказчикам и старостам; при чем в имениях господ учинили грабеж: хлеб растащили, рогатый скот и лошадей убили; из погребов одного имения вина и библиотеку отдали священнику, который, не удовольствуясь награбленным имуществом, свел с господского двора даже последнюю лошадь. Бунтуя, крестьяне говорили, что отныне они принадлежат французам, поэтому и повиноваться будут им, а не русским властям. Чтоб прекратить бунт, он, Кологривов, обратился за военною силой к Винцингероде, стоявшему с полками по трактам близ Волоколамского уезда. Видимо, не дождавшись от Тыртова никаких распоряжений относительно прикрытия Волоколамской дороги, губернатор с той же просьбой обратился к Винцингероде, который и прислал два полка.
М. А. Волкова - К В. И. Ланской
30-го сентября.
Про армию мы ничего не знаем. В Тамбове все тихо, и если бы не вести московских беглецов да не французские пленные, мы бы забыли, что живем во время войны. До нас доходит лишь шум, производимый рекрутами. Мы живем против рекрутского присутствия, каждое утро нас будят тысячи крестьян: они плачут, пока им не забреют лбы, а сделавшись рекрутами, начинают петь и плясать, говоря, что не о чем горевать, видно такова воля Божия.