Страница 69 из 123
«Ваше Величество! — ответил я ему, восхищенный всем, что только что слышал. — Ваше Величество в настоящий момент возвещаете славу своего народа и спасение Европы».
Граф Мишо
Москва в Отечественной войне 1812 года
Великая война 1812 года, которую вела Россия в борьбе за существование и за самостоятельность, оставила в умах современников неизгладимое воспоминание. Не только русские и французы, непосредственно участвовавшие в борьбе в качестве двух главных противников, но и граждане германских государств, и Австрии, и Италии, и Швеции долго еще после окончания великого похода, в котором они принимали то или иное участие и о котором слышали от очевидцев, не переставали писать об этих вечно памятных событиях. Даже дальнейшая кровопролитная и долгая борьба восставшей в 1813 — 1814 годах Европы против «всемирного угнетателя» нисколько не заслонила от взоров потомства ту войну, в которой русский народ, отразив страшное нашествие, положил начало освобождению европейских народов. Много славных, навеки памятных страниц вписала Москва в свою восьмисотлетнюю историю и в одиннадцативековую историю русского народа. В 1812 году Москва оказалась магнитом, неодолимо притягивавшим к себе могущественного врага на свою погибель. Москва вызвала первые начинания партизанской борьбы в деревнях. Москва сожгла себя, чтобы не отдавать в руки захватчиков ничего, кроме обгорелых развалин. Москва своей жертвой в неимоверной степени усилила грозное чувство карающего патриотического народного гнева, который сначала истребил «великую армию» вторгшегося агрессора, а затем после новой страшной борьбы покончил с его мировым владычеством.
С Москвой навеки связалось и освобождение России, не допустившей своего порабощения, и освобождение уже давно покоренной и терпеливо переносившей свое рабство континентальной Европы.
«Великодушного пожара не предузнав», Наполеон еще задолго до начала военных действий ешил, что если русские не заключат мир тотчас же после того, как потерпят свое неизбежное (как ему казалось) поражение в первые же недели войны — под Вильной, или под Дриссой, или под Витебском, ли под Смоленском, — то уж, во всяком случае, покорятся неизбежной участи в Москве.
Остановимся на этом факте и рассмотрим, во-первых, почему Наполеон не предвидел «великодушного пожара», истребившего уже занятую им столицу, и, во-вторых, почему он так убедил себя, что оккупация Москвы окончательно сломит русское сопротивление. Ответ на этот вопрос дает олгая предшествующая история наполеоновских войн.
Завоевание столицы неприятельского государства обыкновенно влекло за собой прекращение организованного сопротивления. Забрав в свои руки Александрию и Каир, Наполеон покончил с амелюками; подчинив североитальянские и среднеитальянские столицы — Милан, Геную, Флоренцию, Венецию, Рим, Неаполь, — он овладел Аппенинским полуостровом. Дважды захватив Вену — в 1805 и в 1809 годах, — он оба раза победоносно закончил свои походы, причем если в 1805 году мир был заключен не тотчас же после занятия Вены, то исключительно вследствие присутствия русских войск, которое и несколько затянуло войну (до Аустерлица).
Точно так же лишь присутствие русских войск на территории Пруссии с конца 1806 года затянуло на несколько месяцев полную капитуляцию прусского государства. А что эта капитуляция произошла бы, безусловно, через несколько дней после торжественного въезда Наполеона в Берлин 21 октября 1806 года, то есть через три недели после начала войны и через одну неделю после полного разгрома прусской армии под Иеной и Ауэрштедтом, против этого никогда не спорили даже неистово патриотические прусские историки, и в этом не сомневался никто из современников.
«Счастье» слишком долго служило Наполеону, слишком благоприятно, другими словами, складывались для него обстоятельства, которыми он умел при этом пользоваться с поразительным талантом, и слишком он привык к покорности побежденных народов, теряющих свою столицу. Было, правда, одно исключение: Мадридом Наполеон овладел, а испанцев не покорил. Но стоит ли приписывать этому исключению какое-либо важное значение? «Оборванцы», «нищие погонщики мулов», «грязные пастухи» — они сопротивляются только потому, что им помогают англичане!
Такова была официальная французская версия об испанской народной войне, и в этом случае, как и во многих других. Наполеон, в конце концов, сам подпадал под обаяние лжи, которой одурманивал своих подданных, и обман превратился в самообман.
Итак, Испанию считать «не стоит», а вся остальная практика войн и завоеваний сулила Наполеону победоносный мир, едва только он войдет в древнюю, священную для русского народа столицу. Конечно, инстинкт говорил ему, что Александр I не поведет себя так, как повел себя прусский король Фридрих-Вильгельм III, который, убежав от Наполеона на окраину своих владений — в Кенигсберг, в Мемель, — писал оттуда завоевателю письмо, почтительнейше осведомляясь, всем ли довольно его императорское величество в Потсдаме? Все ли исправно во дворце, где изволит пребывать высокий гость?
Но как поведет себя весь народ в Москве, — этого Наполеон не знал. Он видел русских солдат в бою, он помнил кровавое побоище под Прейсиш-Эйлау, где сам он едва не остался на поле сражения вместе с половиной своей армии. Но русский народ, русское гражданское население ему довелось узнать лишь в войну 1812 года.
В Европе говорили, будто встречавшие Наполеона в Берлине представители берлинского городского самоуправления в порыве благодарности за приказ продолжать спокойно торговлю в магазинах, не дотянувшись до руки императора, поцеловали его кобылу. Если это и являлось реувеличением, то общий дух событий, тон отношений берлинского населения к победителю был уловлен авторами этого предания вполне правильно.
Конечно, «московские бояре» — это не берлинские лавочники, и Наполеон уже наперед готовился встретить их милостивой речью. Но почему же думать, что Москва слишком уж по-другому поведет себя, чем Вена или Берлин, или десяток других столиц, куда входили его победоносные войска? Наполеон не видел оснований сомневаться. Он даже так и заявил потом о своем неудовольствии, едоумевая, как это москвичи не учли примера его доброго и миролюбивого обращения с другими столицами.
Итак, если мира не будет до Москвы, то вперед, в Москву! Там венец всех войн, всех побед французского завоевателя, венец всей его волшебной карьеры.
Теперь другой вопрос: помимо этого опыта с другими столицами, были ли у Наполеона еще какие-либо мотивы, заставлявшие его возлагать совсем особые упования именно на занятие Москвы? Бесспорно, были. В Европе тогда мало и плохо знали Россию и русскую историю, еще меньше и хуже, чем в настоящее время. Но о том, что представляет собою Москва в русской истории, об этом реднеобразованный человек в Европе все-таки имел понятие. А Наполеон был по своему образовательному уровню выше среднего европейца.
Не забудем, что слово «Россия» долгие века совсем не употреблялось в Европе, а заменялось термином «Московское царство» или короче — словом «Москва». О том, что именно Москва рганизовала освобождение от татар, что Москва спасла Россию от распада и расхищения иноземцами в начале XVII столетия, — это знали и учитывали правильно авторы даже самых фантастических и курьезных сборников всевозможных россказней о России, бывших в ходу в течение XVIII века. И еще при Петре, когда столица была уже перенесена в Петербург, в Европе еще продолжали некоторое время вместо «Россия» говорить «Москва», и даже в Швеции писали часто о войне с «москвичами» или, даже на польский манер, — с «москалями». Этот термин был в ходу в Швеции и в войну 1808 — 1809 годов из-за Финляндии.