Страница 65 из 123
Развал французской армии
Был седьмой час вечера, как вдруг раздался выстрел со стороны Калужских ворот. Неприятель взорвал пороховой погреб, что было, по-видимому, условным сигналом, так как я увидел, что тотчас взвились несколько ракет и полчаса спустя показался огонь в нескольких кварталах города. Как только я убедился, что нас хотели поджарить в Москве, я тотчас решил присоединиться к моей дивизии, стоявшей биваком, не сходя с лошадей, на Владимирской дороге, под стенами города; я устроил свою главную квартиру на мельнице, где я был уверен, что я не буду сожжен. Ветер был очень сильный; к тому же было очень холодно. Только слепой мог не видеть, что это был сигнал к войне на жизнь и смерть; все подтверждало известия, полученные мною еще в январе месяце в Ростоке и Висмаре относительно намерения русских сжечь свои города и завлечь нас в глубь России. Я уже говорил, что я предупреждал об этом герцога де-Бассано, и что король прусский, как верный союзник, предсказал императору Наполеону все, что с нами случилось, и что ожидало нас впереди.
Лучшие дома Москвы были покинуты жителями, из коих иные уехали всего за несколько минут до нашего вступления в город.
Трудно себе представить чисто азиатскую роскошь, коей следы мы видели в Москве. Запасы, хранившиеся во дворцах и частных домах, превзошли все наши ожидания. Если бы в городе был порядок, то армии хватило бы продовольствия на три месяца; но дисциплины более не существовало. Провиантские чиновники думали только о себе. Раненым генералам отказывали в красном вине под предлогом, будто его не было, когда же, шесть недель спустя, герцог Тревнзский взорвал Кремль, то он приказал перебить хранившиеся там две тысячи бутылок вина для того, чтобы солдаты молодой гвардии не перепились. Для того, чтобы получить куль овса, надобно было иметь разрешение генерал-интенданта, а его было довольно трудно получить, а когда мы ушли из Москвы, то в магазинах осталось столько овса, что его хватило бы для прокорма 20 тысяч лошадей в течение шести месяцев. Уезжая из Москвы, я видел неимоверной длины склад, под сводами которого хранились кули с превосходной крупитчатой мукой; склад этот был предан разграблению, а между тем за неделю перед тем я с трудом получил мешок самой грубой муки. Если бы чиновники и в особенности низшие служащие выказали более деятельности и старания, армия была бы лучше обмундирована и накормлена. Более третьей части города осталось нетронутой, и в ней было в изобилии все то, в чем мы нуждались. В городе не было только сена и соломы, и принц Невшательский посылал за ними по окрестным деревням. Казаки нередко уводили у нас лошадей; захватывали экипажи. Жителям Москвы надоели безобразия, чинимые нашими слугами; потеряв терпение, они стали убивать их или бежали просить помощи у казаков в то время, как наши люди пировали и нагружали всяким добром повозки и лошадей. Мне кажется, что наши дела были бы гораздо лучше, если бы мы действовали осторожнее.
Мне удалось обставить дело так, что мои фуражиры возвращались всегда благополучно, дня через 4—5, и приносили мне яйца, картофель, а иногда и дичь, благодаря тому, что мною было отдано строжайшее приказание ничего не брать даром, кроме фуража, а за все остальное платить. Один сержант, человек весьма порядочный, сопровождал всегда моих слуг с несколькими вооруженными солдатами. Он не допускал никаких злоупотреблений, и эта мера дала прекрасные результаты. Однажды жители деревни, в которую мои люди часто являлись за покупками, вышли к ним навстречу, неся двух кур и яйца, и советовали им не входить в деревню, так как у них были казаки, что оказалось совершенно справедливо.
Мне послужил также на пользу следующий случай. Я встретил двух солдат, нагруженных серебряными вазами и церковной утварью; это было в двух шагах от маленькой церкви, находившейся возле занятого мною дома; я подумал, что солдаты ограбили именно эту церковь, отправился туда и передал все вещи священнику, открывшему мне двери.
Солдаты продавали за бесценок великолепные шубы. В Кремле, в комнатах, предназначенных для императорской гвардии, хранились серебряный вызолоченные блюда, бриллианты, жемчуг, шелковый ткани и т. п. Я представлял себе мысленно картину Самарканда при нашествии Тамерлана. Пылавший город напомнил мне также пожары, истребившие на моих глазах часть Константинополя и Смирны; на этот раз зрелище было величественнее: это было самое потрясающее зрелище, какое мне довелось видеть. Я никогда не забуду четвертую ночь по вступлении нашем в город, когда император был вынужден покинуть Москву и искать убежища в Петровском дворце.
А. Дедем
МАРШАЛЫ НАПОЛЕОНА
________________________
ОЖЕРО Пьер Франсуа Шарль (1757-1816) – маршал Франции (1804), герцог Кастильонский (1808). Сын лакея. В 1774-1790 служил во французской, прусской и неаполитанской армиях. В 1790 вступил в национальную гвардию, в 1793 произведен в генералы. Отличился в Итальянском походе 1796—1797, командуя дивизией. Сыграл решающую роль в подавлении роялистского мятежа в Париже. В 1797—1803 командовал армией на Рейне и в Голландии. В 1809 командовал корпусом, а с 1810 армией в Испании; в 1812—1813 командир корпуса в Пруссии, участвовал в Лейпцигском сражении. В 1814 одним из первых перешел на сторону Бурбонов. Во время «Ста дней» безуспешно пытался снискать доверие Наполеона. С 1815 роли не играл. Обладал ограниченными способностями, имел репутацию взяточника и вымогателя.
На пепелище
Как я вошла в Москву, такой ужас! По улицам валяются мертвые тела, такие уже черные, что просто страшно на них глядеть, да тут же валяются мертвые лошади, не прибирают их, смрад такой распустили по улице.
До своего дома добралась я хорошохонько, прошла набережной да Каменным мостом, вхожу на двор... вижу, ни живой души: дом обгорел, наших там никого нет. Должно быть, все уже перебрались в подмосковную. Вспомнила я про кладовую в подвале, хотелось мне посмотреть, цело ли наше добро — дверь выломана; думаю: «Ничего, у нас стена там выложена да замазана, хоть и взошли — авось не догадались». Как я спустилась по ступенькам, мне пух в лицо!.. Ничего не видать, утерлась; вижу, вся в пуху и попала в пух по колени, а стена новая, вижу, разломана. Они, должно быть, пух и перья высыпали, а в пустые наволочки набили всякого добра, да и вытаскивали. Не осталось ничего, ни барского, ни нашего. Я всплеснула руками да как взвою: стала припоминать, что я туда сама запрятала, и французов-то принялась честить по-своему.
А как я после узнала, вытаскали не французы, а наши русские. Пока наш дом не горел, в нем стоял какой-то начальник; наши домашние там оставались и рассказывали, что с французами жить было очень хорошо; они жили тихо, смирно, никого не обижали, только иногда пошлют что-нибудь им принести, и мальчишки наши тоже были у них на посылках. А коли добудут чего много, сами поделятся и ребятишек чем-нибудь приласкают за то, что в посылки ходят.
Да еще кто украл-то! Наш знакомый сосед... он просил к нам его добро спрятать. Он был от Шульгиных, его Федотом звали. Так приставал, что мы его пожалели; кирпичей двадцать скинули, потому что стена была почти докладена, а его сундук не проходил. Он-то нам за наше доброе дело и заплатил злом. А что он украл, это верно, потому что после разорения видели у него и наши платья, и наши одеяла, и кое-что другое... Постояла я тут, погоревала. Как быть — ночевать одной страшно и спешила выйти, пока еще не смеркалось. Дни-то уж коротки были, того и гляди, что будет смеркаться, а мне надобно было пробираться к загородному двору... По той же дороге назад пошла, нельзя: на Каменном мосту стоит пикет — все французы, и никого не пропускают ни взад, ни вперед. Утром ходи сколько хочешь, а около вечерен расставляли везде пикеты. Я торопилась дойти до Москворецкого моста. Москворецкий мост был снесен. Я пошла плутать по улицам; я улиц и так не знала, а тут уж их никак не узнаешь и примет на найдешь. Везде голо, везде черно, только торчат трубы да печи обгорелые, да виднеются своды да подвалы; а жилье все сгорело.