Страница 66 из 123
Плутала я долго и зашла сама не знаю куда, поутру и к мосту дороги не найду. Опять целый день ходила, все дороги не найду, и устала, и проголодалась, другие сутки не емши, насилу ноги таскаю; опять смеркалось, ночлега себе не придумаю — стоит пень обгорелый, я на него села; думаю, вот тебе, Дуняша, и ночлег — воздушным плетнем обнесу да небом покроюсь. Мне кажется, я весь этот пенушек облила своими слезами.
Стало уже совсем темно; слышу, идут двое; я испугалась и прижалась — авось меня не разглядят. Идут прямо ко мне и увидали. Один спрашивает: «Кто ты?» — «Я, батюшка». — «Да кто ты такая?» — «Сой-моновых господ, говорю, батюшка, вот другие сутки плутаю не емши: макова зерна в рот не пропустила». — «Поди за мною». Я встала и пошла...
Он меня проводил и довел до самой калитки загородного двора; мы с ним дорогой разговорились; он был купец богатый — у него один дом сгорел, а в другом доме стоял французский генерал; от того-то он ничего не боялся.
Ну, пришла я на загородный двор, сказала Настасье, что своих никого не нашла... а потом и стала сбираться с Андреем в наше Теплое , всего 80 верст от Москвы. Дорогу-то я знала. Тут была старушка старенькая-старенькая; вижу, она сбирается в дорогу — я к ней. «По какой дороге ты пойдешь?» — «В Тверскую заставу прямо на Воскресенск». — «Мне тоже в Воскресенск, и потом своротить в сторону, зайти к своим родным, узнать, все ли живы да здоровы. Хоть половину дороги пойду не одна, а оттуда меня родные к мужу проводят».
Только у меня не было ни гроша денег на дорогу, а у старухи было 25 рублей, все медными в мешке; где-то она их набрала. «Слушай, голубушка, — говорит мне старушка, — ты помоложе меня; пособи мне деньги нести; зато я тебя буду дорогой поить да кормить, да за ночлег платить». Мешок тяжелый такой, что делать, пришлось на себе нести.
Вышли мы раненько из Москвы в самый Покров день. Слышим, ударяют к заутрене. Перекрестились и пошли. Заутрени уже служили и часы, и вечерни, а обедни еще нигде не служили, затем, что антиминсов не было: вес были отобраны и увезены, чтобы не хватали их нечистыми руками. Бонапарту хотелось, чтобы в церквах служба была, в тех, которые еще остались чисты; а то в других стояли лошади, как в конюшнях. Ну, так и велел Бонапарт всех попов ловить, где ни попадутся; поймают дьякона на место попа — все равно и тот годится, и велят ему обедню служить. А ведь французу все равно, ничего не понимает! Так и начали служить в церквах, где заутреню, где часы. Бонапарт был всем доволен, лишь бы только была служба, а нам как было отрадно, когда стали благовестить и по церквам службу справлять. Подошли мы к Каменному мосту еще рано, только что пикет сняли. (А пикет ставили только в вечерню на ночь, чтобы в Кремль никого не пропускать.) Идут к нам навстречу такие все молодцы, все французы, такие бравые, так одеты хорошо — на шапках у них хвосты из гривы, длинные, распредлинные!.. А из себя-то какие молодцы, весело смотреть, даром что французы. А уж эти новобранцы их! Бывало, норовят ограбить да отколотить. Они спросили, куда мы. «Домой». — «Карашо, ален» — да еще и поклонились нам, такие славные, а «ален» по-ихнему значит: проходи домой (мы уже понимали). Дошли мы до Тверской заставы, старушка, я да Андрюшка-деверь, да за нами еще шли человек 70 все по одной дороге. У заставы караул, французы спрашивают, куда мы. Мы опять говорим: домой. Пропустили было совсем, да солдат увидал у меня полхлеба, не то что белый, а просто ржаной (они и ржаному-то рады были). Он у меня хлеб отнимает; я ему показываю на Андрея и говорю, что это мальчику на дорогу и что мальчик мой. А он-то мне: «Ты нет мадам, а мамзель». А я спорю: «Мадам и мальчик мой». Эти французы такие добрые! Сам голоден, отломил себе только кусочек, а хлеб отдал Андрею.
Вышли мы из Тверской заставы — тут все рассыпались, кто пошел вправо, кто влево. Во всех деревнях все солдаты, уж мужиков нет, выбрались подобру-поздорову. Шли мы своей дорогой, нас не трогали...
Рассказ дворовой женщины
ВОРОНА И КУРИЦА
Когда Смоленский князь
Противу дерзости искусством воружась,
Вандалам новым сеть поставил
И на погибель им Москву оставил;
Тогда все жители, и малый и большой,
Часа не тратя, собралися
И вон из стен московских поднялися,
Как из улья пчелиный рой.
Ворона с кровли тут на эту всю тревогу
Спокойно, чистя нос, глядит.
«А ты что ж, кумушка, в дорогу?» —
Ей с возу курица кричит:
«Ведь говорят, что у порогу
Наш супостат».
— «Мне что до этого за дело?» —
Вещунья ей в ответ: «Я здесь останусь смело;
Вот ваши сестры — как хотят:
А ведь ворон ни жарят, ни варят;
Так мне с гостьми немудрено ужиться;
А, может быть, еще удастся поживиться
Сырком, иль косточкой, иль чем-нибудь.
Прощай, хохлаточка, счастливый путь!»
Ворона, подлинно, осталась;
Но вместо всех поживок ей,
Как голодом морить Смоленский стал гостей,
Она сама к ним в суп попалась.
Так часто человек в расчетах слеп и глуп:
За счастьем, кажется, ты по пятам несешься,
А как на деле с ним сочтешься, —
Попался, как ворона, в суп!
И. Крылов
Французы входили в дома и, производя большие неистовства, брали у хозяев не только деньги, золото и серебро, но даже сапоги, белье и, смешнее всего, рясы, женские шубы и салопы, в коих стояли на часах и ездили верхом. Нередко случалось, что идцщих по улицам обирали до рубахи, а у многих снимали сапоги, капоты, сюртуки; если же находили споротивление, то с остервенением того били, и часто до смерти.
Из письма А. Карфачевского, чиновника Московского почтамта
УХОД ФРАНЦУЗОВ ИЗ МОСКВЫ
Император много занимался планами устрашения и раздробления России. Он намеревался провозгласить себя королем Польским, вознаградить Иосифа Понятовского княжеством Смоленским, создать из казацких областей и Украины самостоятельное королевство, основав, таким образом, нечто вроде Рейнского союза, а именно «Привислинский союз». Он задумывал поднять казанских и крымских татар. Наполеон велел изучать в московских архивах историю дворянских заговоров против царей, историю пугачевского бунта, думая поднять русских крестьян обещанием свободы.
Занятый всеми этими делами и замыслами, Наполеон пробыл в Москве с 15 сентября до 19 октября, в общей сложности — 33 дня. Это промедление явилось одной из непосредственных причин конечной катастрофы : хотя солдаты и отдыхали, лишенные фуража лошади продолжали гибнуть. Против массы казаков теперь уже не хватило бы кавалерии; вскоре стало очевидно, что не окажется достаточно лошадей, чтобы вывезти те 600 орудий, которые Наполеон привез в Москву, те, которые он хотел захватить с собой, и массу повозок, груженных амуницией, провиантом и добычей. Другая опасность состояла в том, что Кутузов получал подкрепления, что северная русская армия под начальством Витгенштейна увеличилась на 20 000 человек, отозванных из Финляндии, что южные русские армии приближались к французским коммуникационным линиям. Уже недалек был момент, когда перевес сил, вначале целиком бывший на стороне Наполеона, должен был склониться на сторону русских. К действиям регулярных армий присоединялись набеги партизанских вождей: Фигнера, Сеславина, Давыдова. Партизаны и крестьяне задерживали курьеров, тревожили обозы, убивали отставших и мародеров.