Страница 63 из 123
В эту минуту пожар приближался к Кремлю и грозил его безопасности. В полдень огонь показался в дворцовых конюшнях и в башне, прилегающей к арсеналу. Несколько искр упало на двор арсенала, в паклю, которую употребляли русские артиллеристы, и на ящики французской артиллерии. Опасность была велика. Бросились предупредить императора, который явился на место происшествия. В ту минуту ему представили одного поджигателя, схваченного под окнами на месте преступления. Наполеон обратился с вопросом к этому человеку.
— Мы исполняем священный долг, — отвечал русский фанатик.
К опустошениям пожара, которому способствовали сильные порывы ветра, вскоре присоединилась адская тактика. Русские добирались до самого дворца императора: пожар, как огромный огненный пояс, мало-помалу охватывал Кремль со всех сторон.
Попы, будочники, агенты полиции, наконец, несколько дворян, надев парики, накладные бороды и мужицкие кафтаны, руководили шайками в их разрушительных действиях. Смешавшись с народом, благодаря своим костюмам, они сначала скрывались от мщения французов, но скоро, узнанные по походке и принужденным манерам, они и их подчиненные погибли почти все от рук наших раздраженных солдат. Последние кидали их в огонь, резали, вешали без сострадания и долго еще после пожара на изящных фонарях, украшающих Тверской бульвар, висели обезображенные трупы поджигателей.
Луи-Арманд Домерг, француз, житель Москвы
Как на горочке стояла Москва
(Историческая песня)
Как на горочке было, на горе,
На высокой было, на крутой,
Тут стояла нова слобода,
По прозванью матушка Москва,
Разоренная с краю до конца.
Кто, братцы, Москву разорил?
Разорил Москву неприятель злой,
Неприятель злой, француз молодой.
Выкатил француз пушки медные.
Направлял француз ружья светлые,
Он стрелял-палил в матушку Москву.
Оттого Москва загорелася.
Мать сыра земля потрясалася,
Все божьи церкви развалилися,
Златы маковки покатилися.
***
Пламя быстро приближалось к дому, из которого мы выехали. Наши экипажи пять или шесть часов простояли на бульваре. Бездеятельность эта мне наскучила, я пошел посмотреть на огонь и час или два пробыл у Жуанвиля. Я наслаждался негой, исходившей от убранства его дома. Мы распили вместе с Билле и Бюшем три бутылки вина, которые вернули нас к жизни.
Я прочел несколько строк «Виргинии» в английском переводе, которая среди всеобщей грубости вернула мне немного духовной жизни.
Я пошел вместе с Луи посмотреть на пожар. Мы видели, как некто Савуай, конный канонир, пьяный, ударил плашмя саблей гвардейского офицера и приставал к нему с глупостями. Он был неправ, пришлось в конце концов извиниться за пего. Один из его соучастников по грабежу бросился по улице, объятой пламенем, где он, вероятно, спекся. Я увидел новое доказательство того, как мало у французов вообще характера. Луи с удовольствием успокаивал этого человека и защищал гвардейского офицера, который сам мог бы поставить Луи в затруднительное положение в любом случае; вместо того, чтобы отнестись ко всему этому безобразию с заслуженным презрением, он тоже говорил глупости. Я восхищался спокойствием офицера. Я бы охотно хватил саблей по носу этого Савуай, но это могло привести к осложнению с полковником. Офицер действовал более благоразумно.
...К трем с половиной часам мы с Билле пошли посмотреть дом графа Петра Салтыкова; дом показался нам достойным его превосходительства. Мы отправились в Кремль, чтобы об этом сообщить; мы остановились у генерала Дюма.
Генерал Кирженер сказал Луи при мне: «Если бы мне дали четыре тысячи человек, я был бы в силах к шести часам сбить огонь». Эти слова меня поразили (сомневаюсь в успехе, Ростопчин, не переставая, производит поджоги; остановишь огонь направо, он вспыхнет налево в двадцати местах) .
Мы видели, как в Кремль вошли мсье Дарю и любезный Марсиал; мы повели их в особняк Салтыкова, который был осмотрен сверху донизу; мсье Дарю, найдя дом Салтыкова неудобным, позвал нас идти смотреть другие по направлению к клубу. Клуб, убранный во французском жанре, был величественен и закопчен. В этом роде в Париже нет ничего подобного. Рядом с клубом мы осмотрели дом, просторный и великолепный, наконец, хорошенький домик, белый и четырехугольный, который и решили занять.
Мы очень устали, я больше других. Со Смоленска я чувствую, что совершенно обессилел, и я еще имел наивность тратить внимание и силы на поиски квартир. Впрочем, внимание — сказано чересчур, но сил — много.
Мы устроились, наконец, в этом доме; похоже, что здесь жил человек богатый и любитель искусства. Дом удобного расположения, полон небольших статуй и картин. Здесь прекрасные книги: Бюффон, Вольтер, которого здесь можно найти повсюду, и «Галерея Пале Руаяль».
...Мы устроились и готовились было передохнуть, как вдруг вошел мсье Дарю и объявил, что надо двигаться. Я мужественно перенес весть, но это меня сразило.
...Мы направились прямо на пожарище, пробежав часть бульвара. Мало-помалу мы начали продвигаться в дыму, дышать становилось трудно. Наконец, мы вышли между пылающими домами. Все наши начинания опасны всегда только тем, что у нас абсолютно нет порядка и благоразумия. В этом месте довольно длинный хвост карет, желая избегнуть огня, въехал в самую середину пламени. Это имело бы смысл, если бы центр города был окружен кольцом огня. Но дело обстояло не так: огонь охватил только одну часть города, надо было из нее выбраться, но вовсе не обязательно было проезжать через огонь; следовало его обогнуть.
Проехать было невозможно, мы остановились, пришлось сделать крюк. Я задумался о великом зрелище, которое было у меня перед глазами, и на минуту забыл, что моя карета сделала крюк раньше других; я был в изнеможении; я шел пешком, потому что моя карета была доверху набита всем, что украли мои слуги, да еще сверху взгромоздился этот трус Б. Я думал было, что моя карета погибла в пламени. Франсуа пустил лошадей галопом. Моей карете не грозила никакая опасность, но мои люди, как и все остальные, были мертвецки пьяны и могли заснуть посреди пылающей улицы.
Возвращаясь, мы встретили на бульваре генерала Кирженера, которым я сегодня был очень доволен. Он призвал нас к отваге, то есть к благоразумию, и показал три или четыре дороги, по которым можно выехать.
Мы пошли одной из этих дорог, в 11 часов миновали кордоны, поспорили с возницами Мюрата. Я только тогда заметил, что мы едем по Тверской или по улице Твери. Мы выехали из города, освещенного прекраснейшим в мире пламенем, который образовывал огромнейшую пирамиду, она, подобно молитвам праведных, подымалась с земли и уходила в верхушку неба. Луна показалась сквозь дым и пламень. Это было внушительное зрелище, но, чтобы наслаждаться им, надо было быть одному или в обществе умных людей. Поход в Россию был для меня испорчен тем, что я проделал его с людьми, способными умалить Колизей и Неаполитанский залив.
Мы двигались по великолепной дороге в направлении к замку, называемому Петровским, где остановился его величество. Трах! Вижу, посреди дороги, рядом с моей каретой, в которой мне дали место из жалости, карету мсье Дарю, она кренится и, наконец, падает в ров. Дорога была не больше 24 футов в ширину. Проклятья, бешенство; карету нелегко было поднять.