Крестная мать

— Ну вот, а я читал. И по долгу службы, и по любви к театру. Статьи он хорошие пишет, разбирается в лицедействе. Он и сам лицедей… да еще какой! Интересно будет с ним поговорить и на темы об искусстве. Прямо жажду встречи!

— Ты о сегодняшней лучше думай, — напомнил Бобров. — Они к тебе придут не про театр рассказывать.

— Да это точно. На этот раз убивать придут.

— Ладно, Толя, встретим, как полагается. Жена твоя где сейчас?

— На работе, где ж ей быть.

— Позвони, скажи, чтобы к моей Ольге ехала. Я предупрежу.

Детективы обменялись понимающими взглядами. Не сговариваясь, вытащили из кобур, на проверку, оружие: Бобров газовый свой пистолет «дженерал», а Дорош — «Макарова», который он отобрал у Лукашина.

Оружие было в порядке.

Дорош намеренно-шумно демонстрировал, что он дома: зажег в комнатах свет, то и дело выходил на балкон, гремел там чем-нибудь из хозяйства жены, взялся даже что-то пилить и постучал молотком. На кухне долго стоял у окна, даже занавески пошире раздвинул, то открывал, то закрывал форточку. Пусть думают наблюдающие — он занят пустяшными домашними делами, что разговаривает с женой (он в самом деле произносил длиннющие фразы) и ни о чем не подозревают. Собственно, и Лукашина нельзя было подводить, нужно принять его игру.

Бобров спокойно сидел то на кухне, то переходил в комнату, где шторы были плотно задернуты. Но шеф Дороша особенно не прятался, не было нужды: квартира Анатолия на третьем этаже, в нее ниоткуда не заглянешь, напротив окон других домов не было и деревья поблизости не росли. Люди Лукашина, конечно, будут судить по окнам — есть в квартире кто-нибудь или нет.

…К полуночи, когда дом затих и окна Дороша погасли, Лукашин дал последние наставления боевикам:

— Еще с часик подождем. Пусть разоспятся как следует. Да и окно, вон, над ними светится.

— Все его соседи по площадке дрыхнут, — нетерпеливо бубнил Васек, зябко подергивая плечами: мороз хоть и был небольшим, но всех пробрало уже до костей. — Я обошел дом со всех сторон, почти везде темно, тут рано ложатся, живут работяги, в шесть уже подымаются. А с четвертого этажа ничего не услышать, по-тихому все сделаем.

— Береженого Бог бережет. — Лукашин огляделся. Они кучкой стояли в тени соседнего девятиэтажного дома, наблюдали за подъездом дома Дороша. Никто не входил и не выходил. С полчаса назад, пугливо озираясь, пробежала загулявшаяся девушка, потом, шатаясь, прошел крепко подвыпивший жилец с первого этажа — зажегся в угловой квартире свет. Потом и эти окна погасли. Жизнь подъезда замерла, скорее всего, до утра. С высокого столба лился на спящую панельную пятиэтажку тусклый желтоватый свет, дверь нужного подъезда освещалась довольно прилично, но если пойти вдоль стены и незаметно шмыгнуть под козырек подъезда, то никто ничего не увидит.

Так и поступили. Васек снова занял пост под окнами Дороша, а Пилюгин с Лапшиным тенями прокрались вдоль стены в подъезд. Лукашин шагнул за ними, но остался пока внизу — на «шухере», для контроля. И еще он должен был выключить свет, ждал условного сигнала — легкого покашливания Пилюгина. Это значило бы, что парни у цели, дверь открыта, выдавлен замок, и свет в подъезде можно гасить.

Кашель вскоре раздался, Лукашин щелкнул выключателем и замер на месте, во входном тамбуре, ждал. Он хорошо представлял, что там, в квартире Дороша, сейчас происходит: Пилюгина и Лапшина мордуют по-черному, как пить дать. Дорош справится с ними, учить его ломать руки-ноги не надо. Пальцы у Лукашина все еще ныли, один плохо сгибался. Испытывать дикую знакомую боль Лукашин больше не собирался. Пусть Дорош потешится над боевиками, отведет душу. Эти двое, Пилюгин и Лапшин, как раз и усердствовали тогда, у помойки, да и Васек не стоял в стороне. Пусть в этот раз они отведают настоящих диверсантских приемов, не одному Лукашину отдуваться. Главное же — он предупредил Дороша о готовящемся нападении. Это зачтется, можно надеяться, что Дорош наконец отстанет и забудет про «БМВ».

Прошло минут десять, Пилюгин с Лапшиным не появлялись, и Лукашин встревожился. Как быть? Самому нос в квартиру совать? Не годится, примут не за того.

Он обежал дом — Васек был на месте.

— Ну, что там, Николай? — хрипло прошептал он, дохнув водочным перегаром.

— А хрен его знает, — с недоумением отвечал тот. — Чай, что ли, они сели пить. Пошли, быстро! Зайдем в квартиру.

Они двинулись неслышными широкими шагами наверх. Лукашин у самой двери велел Ваську войти первым, как бы на разведку. Не иначе, парни, сделав свое дело, устроили в квартире Дороша шмон, набивают карманы какими-нибудь безделушками, не устояли перед соблазном. Вариант «ограбление» предложили Дерикот с Городецким, признаки должны быть, но Пилюгин с Лапшиным, кажется, забыли об установке — грабят всерьез.

Васек проскользнул в приоткрытую дверь (свет в квартире, разумеется, тоже не горел, у Васька был с собою фонарь), а Лукашин «замешкался», споткнулся о свою же собственную ногу, остался на лестничной площадке. В следующее мгновение он услышал, как Васек, охнув от удара, рухнул на пол в прихожей. Потом снова раздались удары, Лукашин не стал испытывать судьбу, бесшумно ступая, сбежал вниз, радуясь, что в этот раз ушел от Дороша целым и невредимым. Но где-то между вторым и первым этажом он натурально оступился, зацепился за чей-то коврик, покатился по лестнице. У него, однако, хватило сил преодолеть боль в ноге (вывихнул, наверное, в лучшем случае, потянул сухожилие), хромая, вышел из подъезда. Вслед за ним скатился сверху охающий и приглушенно матерящийся Васек. Поддерживая друг друга, «коллеги» нисколько теперь не таясь и не оглядываясь, как можно быстрее заковыляли от подъезда — лишь бы убраться побыстрее.

— Гад!.. По ноге!.. Как рельсой саданул! — несколько переигрывая, стонал Лукашин. — А потом в пах, в живот, ногами. Тебя же туда, внутрь, затащили, я видел, а меня прямо возле двери били. Кто-то стоял на площадке между третьим и четвертым этажом, ждал. Наверное, знал, что еще и мы с тобой должны появиться. А ребята… что с ними? Не знаешь?

Васек сплевывал кровь.

— Борьке с Юркой хана, Николай! Трупы! Лежат на кухне, как бревна. Сам видел. Свет с улицы достает. А я только фонарь включил, тень какая-то из комнаты напротив прихожей на меня навалилась, фонарь выбила, в ребра мне чем-то железным… У меня аж в глазах засверкало, даже вырубился на какоё'-то время.

— Вот и меня тоже! — по-прежнему постанывая, хромая больше, чем требовалось, подхватил Лукашин.

— Он там не один, понял?

— Ну, с женой. Так и должно быть.

— Да с какой женой! Мужик еще какой-то, а то и два. Или еще пятеро, кто там в темноте разберет?! Они мне всю руку поломали, гляди! — Васек сунул под нос Лукашину скрюченные пальцы, но тот отмахнулся — не до пальцев сейчас, дело знакомое, поболит и заживет.

Кое-как, со стонами и матом, они добрались до стоящего за девятиэтажкой «форда», ввалились в машину. Мотор охотно взревел, «тачка» рванулась с места, понеслась в ночь — замелькали столбы освещения и дома с черными, спящими окнами.

— Надо в милицию звонить, Николай! — стонал Васек. — Парней выручать кто будет? Может, они еще живы.

— Дурак, какая милиция?! Наоборот, нас с тобой там не было, понял? Спали дома. Так матери и скажи. Скажи спасибо, что живой ноги унес. Пальцы твои гребаные заживут! — орал Лукашин, все прибавляя и прибавляя скорости. — И искать нам Пилюгина с Лапшиным нечего, нельзя. Работа такая. Жил тайно и пропал без вести. Документов у них нет, так что… Пусть теперь у Дороша, и кто там с ним еще, голова болит, что делать с трупами. Ты проси Бога, чтобы Дорош тебя не узнал.

— Не узнает, я же, как и все, в маске был, — уже спокойнее, ровнее отозвался Васек.

…Пилюгин с Лапшиным очнулись часа через два с половиной на незнакомой, заваленной снегом улице — оба связанные, крепко избитые. Кое-как, помогая друг другу зубами, развязали прочные бельевые веревки, прежде всего на ногах, поднялись. Вокруг стояли незнакомые, равнодушные к их боли ночные дома.